|
Номинация "Проза" сезон 2014-2015
| |
| PavNek | Дата: Понедельник, 23.02.2015, 12:12 | Сообщение # 31 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 1
Статус: Offline
| Участник № 20
Фрагменты из книги «Океан»
Фрагмент 1. Южный крест
Своим обжигающим взором он видел всё… И, может, то чувство, которым он ощущал всю
энергетическую составляющую окружающего мира, привело его в это заведение
снова. Мы вряд ли понимаем, кто мы на самом деле, нас самих удивляют поступки,
которые мы совершаем, мысли, которые заложены в нашем подсознании, и которые порою
нас мучают.«Так кто же мы?» Понимать себя полностью, а тем более видеть других наизнанку, это не только разочарование в себе и окружающих, но и акт сознательного сумасшествия, ибо
только безумие позволяет смириться с тем чёрным, что наполняет нас. Истёрзанная душа, опрокинутая на лопатки, привязанная к кровати по собственному требованию. Уже многие недели на эту душу никто не обращал внимания, как к людям в отделении, относящимся к
категории «эмбрионов». Жизнь на полках судьбы.Ерасов Женя, молодой парень, измученный болезнью. Он лежал привязанный на кровати в наблюдательной палате, хотя был жильцом из палаты №3, но это только на ночь – днём он сам просил санитаров привязать его. И, удивлённые таким неадекватным поведением, санитары привязывали его.
От уколов у Жени закатывались вверх глаза, его охватывал ужас, и тело оставалось в
неподвижном оцепенении.Болезнь,закравшаяся исподтишка в отголоски подсознания, оплетала его и душила, убивая всё живое, наводя страх. И виной сильных мучений было неправильное лечение, всеобщее преступное безразличие.Многиесутки он пытливо высматривал воспалённым взглядом под потолком конец своего мучения, и неизвестно сколь долго это продолжалось бы, если бы не судьба, позвавшая его.Среди шума криков и толкотни никто тогда не обратил внимания на то, как он подошёл к его кровати и присел рядом, направив на него свои горящие, не моргающие глаза. Своей ладонью он накрыл воспалённые веки парня, оставив его в полной темноте, а другой ладонью сжал привязанную левую руку. Ион услышал голос:«В мути, полонившей и застившей собою свет,поглотившей в кручине дна и окутавшей теменью, нагнавшей и разбросавшей по морю страхи и посеявшей мрак, держась за руку мою, ты вынырнешь из бездны и поплывёшь, избитый да умытый пеною осатаневшего Океана. Давясь и глотая горькую воду, пробиваясь сквозь валуны волн, накрывающие тебя и затягивающие вниз, моя рука будет тянуть тебя на поверхность, вынимая из водоворотов, канителью затягивающих, сбивающих с курса. И знай, среди серых туч, закрывших небо и нависших в черни ночи, средь свиста оголтелого ветра, выдерживая силы взбесившихся вод, ты должен увидеть его, распятого на небе звёзд, за тучами, гонимыми бурей, его
созвездие – Южный Крест».
Палата как хрупкая лодка, развалилась на части и отовсюду неслась с мощной силой вода.
Холодная хлябь поглотила всё, и страхи его подсознания обернулись во взбесившуюся стихию, и приступы страшной болезни, когда-то одолевавшие его, стали эквивалентны сильнейшему урагану и шторму. Теперь он боролся с кошмарами моря, а не души, ясно осознавая, что нужно плыть, отдавая все силы для спасения. Боль, холод и усталость теперь были куда реальнее, чем всё остальное, ранее мучавшее, отдалившееся на второй план. Материализованные в стихию кошмары объявлялись чудовищными, проплывающими рядом неизвестными животными, издающими страшный рёв, слышный повсюду. Но страшно ему не было, ибо невидимая рука отгоняла их и придавала надежды. Он плыл, что есть сил, веря в то, что спасётся.
- Первый стол!
Больничная жизнь в это время не отличалась ничем необычным. Один из вновь поступивших
подобрался в компанию таких же оголтелых, они громко шумели и фальшиво орали песни. Но это было недолго, старая медсестра Семениха не любила шума, поэтому вызвала в процедурную на инъекцию, после чего они уже не могли петь, так как у них вываливались языки, и до этого голосистые весельчаки теперь запихивали обслюнявленными пальцами их обратно в рот и придерживали челюсть. Да, согласитесь, так петь уже тяжело.
В отделении мало кто обращает внимание на то, что кто-то не приходит на обед или на ужин, но насчёт уколов или таблеток – тут не ускользнешь.Перед пищей всё так же закрывался туалет, и санитары выгоняли курильщиков, чтобы там провели уборку.Санитарки раскидывали тарелки по столам. Медсёстры раздавали лекарства, заставляя больных протягивать ложки, высыпали из пластмассовых стаканчиков, с надписью фамилий на них, лекарства и наблюдали за тем, как больные их проглатывают. Всё было как обычно.
-Ерасов, на уколы, я сколько буду вызывать?-Он спит, он и на обед не вставал.
-Будите его. Я, что должна из-за него выговор получать?-Да будил, не встаёт.-Ладно, я сейчас сама приду.
Решительная медсестра со шприцем в руке отстукивала каблуками по полу.
-Переворачивай его на бок и снимай с него штаны, - скомандовала она санитару.Тот послушно повернул привязанного парня набок и оголил ягодицу. Медсестра одним мазком мазнула спиртовым тампоном и со злостью вкатила укол.
-Уроды, бегай тут из-за них. Да вырубите им телевизор, что они тут так расшумелись, и так голова кругом., - и она с силой захлопнула за собой дверь в процедурную.
Огромной силы волна опрокинула его, погружая в водоворот, засасывая в пучину. И ему
показалось, что это уже всё, и битва со стихией закончена, и он проиграл – конец. Неизвестный подошёл к нему и развязал привязанные к кровати руки, посмотрел и, молча, вышел
из палаты, навевая своим спокойствием всеобщее безразличие к собственной
персоне. Непонятно откуда взялись силы плыть, преодолевая накаты волн и холода, пробивающего до костей, погружаясь, обессилев, на дно, гденезримая рука вынимала его, вселяла волю и желание мучить глаза, залитые холодной солёной водой, искать в искорёженном чёрном небе созвездие. Надежда, явившаяся к нему с чьей-то помощью, приказывала ему биться с разгневанной стихией, грести, тонуть и выныривать, ища в разорванных тучах проблески звёзд,
и так до бесконечности.
В это время года темнеет рано. Зажигается свет, и окна превращаются в некое подобие мутных зеркал, которые существовали в этом заведении для их питомцев.
Может быть, отмена зеркал была и правильным решением, ведь некоторые обитатели
этого места, увидев себя в полумраке тёмных окон, начинали разговаривать с холодным стеклом своего отражения и иногда даже дико ругаться там, в несуществующем мире.Он очень часто останавливался возле окон иподолгу, молча, смотрел, лишь только напрягая лицо и уходя куда-то в прострацию, и неизвестно о чёмон думал в тот момент. Может быть о парне, умирающем за стеной в палате, – его ровеснике, который имел родителей, жену, работу и маленькую дочь, и заблудившегося на пороге сознания, и без компаса, при помощи всего лишь одного созвездия, пытался найти дорогу домой.
-Отбой!
И электрический грохот вентилятора, отсасывающий дым, замолк. Туалет закрыли.В самих палатах, как и во всём отделении, свет горел всю ночь – таково было правило.И тогда он открыл свою синюю тетрадь...
И был он пуст, и видел город ночью,
Любил ночные города.
И чья рука, что зажигала звёзды
Не задевая провода.
Клочья чёрных облаков,
В одеяле неба дыры.
Строи разрозненных полков
Межгалактических флотилий.
Он стоял на краю карнизов крыш
Под прицелом тёмных окон.
Под стук часов ты видишь сны, ты мирно спишь
Уложила в пряди локон.
Асфальт дорог.Уснули тёмные аллеи
Под свет мерцающих витрин.
Мой млечный путь, где ты летишь, моя Галлея
Мой неземной адреналин.
-Наумов, ты почему не спишь?
Не хочется, дядь Саша.
-А ты считай, - улыбнулся старый санитар.
-Кого?
-Звёзды.
И ветер пел,
Раскинув руки,ты летела
В своем материальном сне.
А он стоял,
Не вытирая слезы
И звал: «Вернись ко мне».
Клочья черных облаков
В одеяле неба дыры
Строи разрозненных полков
Межгалактических флотилий
И был он пуст, и видел город ночью,
Любил ночные города.
Любил луну, свою подругу очень.
С тобой отправлюсь я туда.
- Первый стол!Он знал из своего большого и печального опыта, что после бессонной ночи судороги мышц от препаратов практически отсутствуют, лоб и челюсть не стягивает, и
появляется вид задумчивого человека. Это влияние выброшенного в кровь адреналина. Понедельник,и после выходных врачи начинают беседы со своими больными.Наумована короткие беседы в коридоре стал вызывать Ерохин, хотя он не был его лечащим врачом. Наумов пытался правильно вести разговор, но опытный Ерохин прекрасно понимал, какой внешний вид и физическое состояние должен иметь больной при такой дозировке препарата.Многиеврачи, по примеру Ерохина, беседовали с больными в коридоре, но они, в отличие от него, не имели своего кабинета.Ничемобычным утро этого понедельника от других не отличалось, пока не раздался крик Заура Гаджибекова:
-Он умер, - но в начавшейся суматохе никто и не понял, да и это было не важно, кто надоумил его будить Ерасова.
Вокруг кровати Ерасова столпилась люди в белых халатах, его прослушали, померили
давление, возбуждённо обсуждали.Наконец ведущий терапевт дал команду:
-В реанимацию. Под капельницу.
Захатский зашел в процедурную, и, не обращая никакого внимания на присутствующий
медперсонал, затаивший дыхание, направился к журналу и принялся листать.
-Старшую медсестру ко мне.
Он напряжённо всматривался в страницы журнала. И по такому поведению, всегда
вежливого и обходительного Захатского, все поняли, что он очень зол.
-Скажите, Галина Леонидовна, почему у вас никто не мерит ни температуру, ни давление по утрам?
-Ну,… как… - ей нечего было сказать, так как Захатский смотрел журнал.
-Интересно. Я точно знаю, что Ерасов не был ни на завтраке, ни на обеде, ни на ужине и не вставал, но зато уколы делались регулярно, и таблетки он получал вовремя.
-Ну, это вчера… нас не было…
-Чья вчера была смена? Кто был дежурный врач? Кто ведет Ерасова?
-Виктория Наумовна.
-Сообщите ей, что я жду её у себя в кабинете через пятнадцать минут. А вы, пожалуйста, подумайте, что будете писать в объяснительной. И ещё многим придется подумать.
И Захатский ушел к себе, в журнале он собственноручно вычеркнул все ранее назначенные препараты.Никто не знает, о чем беседовал Захатский с Викторией Наумовной, но после беседы она долго слезилась в ординаторской.
-Уйду,уйду в десятое отделение.… За что? За что мне такое?
Двумя огнями чёрных глаз он наблюдал из-за коробки дверного проема за движениями
белых халатов. И злая насмешка над перепуганным медперсоналом появилась на его
лице, ведь они и сейчас не переживали за мучения, переносимые Ерасовым, а тряслись за свои трусливые шкуры.С такой же злостью он смотрел, как переносили безжизненное тело Ерасова Жени, и лишь он знал, что с ним на самом деле происходит, и кто наделил его такой силой и волей плыть навстречу Южному Кресту. И неизвестно, сколь долго длилась изматывающая погоня и через сколь долгий срок разровнялось небо, сменилось синевой, разгладились волны, и
показался он.Обезумев от усталости, с яростью, похожей на исступление, он отдавался погоне за звездой, остывающей во мраке. И сколько суток он смотрел на небо, пока не появилось это созвездие под названием «Южный Крест».
Через несколько дней он появился из запертых дверей реанимации. Измученный физически, истощённый, с тёмными впадинами под глазами, в которых отражалось счастье и желание жить долго и счастливо, обретя надежду. Он опять принялся искать, но уже не далекие звёзды, а близкого человека, которого нашёл мирно курящим в туалете. Он протиснулся сквозь толпу и ухватил его за плечо.
-Андрей, я нашёл его, я его нашёл.
-Кого?
-Южный Крест.
-Тихо! На, закури и слушай. У тебя теперь другой лечащий врач, Захатский Андрей Николаевич. Уколы тебе отменили, завтра пойдешь к терапевту. И не вздумай никому из них сказать ни о каком Южном Кресте. Если сделаешь, как я тебе скажу, то на следующей неделе можешь отпроситься домой на недельку, в лечебный отпуск. Пошли со мной, сейчас должны чифирку приготовить, а то ты бледный какой-то.
-Андрей, – остановил он Наумова, – ты, наверное, видел настоящий Океан?
-Нет, я шире, чем Липецкое водохранилище, в жизни ничего не видел.
Фрагмент 2. Киллеры
Два боевика ожидали появления объекта на улице, их глаза были устремлены на разбитую деревянную дверь подъезда. Молодой Снеп теребил руль от нетерпения. На пассажирском сиденье молчаливо сидел Гога.- Гога, слышь, чего-то она задерживается.
- Выйдет, никуда не денется.
- Я бы эту мразь на месте б наказал, чего её к пацанам везти?–Снеп от нетерпения покачивался на сиденье. – Тварь, посмела рыпаться, за наших она ответит.
- Мне не нравится всё это, - Гога напрягал зрение.
- Чего не нравится?
- Если бы Кнут попал за изнасилование на зону…
- Да из-за какой-то шалавы на зону. А она, сволочь, взяла и заказала ребят.
- Там бы разобрались, шалава или нет. У всех на свободе жены,дети, родственники. А то, что она заказала, сомнительно - откуда у неё деньги на киллера.
- Да какой там киллер, урод какой-нибудь за бутылку подписался,стреляли ведь из обреза, старое охотничье ружьё.
- За бутылку? Сомневаюсь. Он точно отстрелил всем детородные органы. Каждый патрон переделан, каждая дробинка не круглая, а имеет яйцевидную форму и оставляет страшные раны. Дробь разогревают на сковороде и рихтуют тяжелым предметом. Стрелял навскидку и ни разу не промазал – это спец.
- Не, Гога, вы сиделые какие-то зануды. Не верю я, из-за мрази профи не подпишется.
- Подпишется, только…
- Да братва его из-под земли достанет. Не, Гога, ты сегодня не в форме, - оскалился Снеп. - Ты чего хмурый такой?
- Да так,лезет в голову всякое. Мы как-то хоронили одного авторитетного вора, поехали договариваться с попом, что б было всё чин чином. Сказали, поп в монастырь уехал, мы туда, время-то поджимает. Подъехали, служба идёт, стали ждать. Я в храм зашёл - может свечку поставить, посмотреть как там внутри, у самого ведь вся спина в соборах, а в таких местах, можно сказать, и не был. Свечек набрал, ставлю, куда ни попадя. Даже креститься толком не
умею. Смотрю, монах стоит, сажень в плечах, когда крестится - кулачищи с полголовы будут, такими только подковы гнуть, молится неистово, на колени падает. И я заметил на руке наколку «Один в четырёх стенах». Интересно стало, подождал до конца службы и за ним. «Погоди, -
говорю, - Святой отец». А он: «Не Святой отец я, а послушник, грешник такой же, как и ты». А воспалённые глаза его яркие, светлые, блестят, будто бы плакал в церкви, да так, что веки ни как не просохли. Я оторопел даже. Поделился он историей своей - будто бы он в прошлом был лихим человеком, много жизней погубил. Разъезжали по жизни с братвой, суды учиняли, страх нагоняли, девок имели, каких хотели. На дорогих машинах гоняли, пока в их джип не въехал запорожец на светофоре. Повыскакивали ребята -бить нахала, а там дедок такой в ушанке деревенской. Вылез из «горбатого» и с двух рук всех поубивал у него на глазах, ему в ногу попал, и видно не случайно, потому как остальных аккуратно между глаз положил. Подошёл, посмотрел в глаза, направил ствол, и время остановилось, как на суде Божьем. «Господи, прости меня
за всё», всю жизнь свою поганую вспомнил от рождения. А дед так стрелять и не стал, бросил ствол к ногам, развернулся и пошёл. Мог бы схватить пистолет, да отомстить обидчику, да парализовало всего. «Бог, говорит, подослал сатану направить меня на путь истинный. Видно не совсем душа моя пропащая была, и вот я здесь. Может, и мне тебя Бог послал.Одумайся, знаю ведь кто ты». Махнул я тогда рукой, не поверил и забыл почти. А вот сегодня вспомнил почему-то…
-Что-то ты сегодня не в себе совсем.
Дверь подъезда раскрылась, они оба напряглись. Из двери вышел парень в очках, мятом плаще, в беретке, как у художника, с тубусом для чертежей и целлофановым пакетом.
- Не она, - откинулся на сиденье Снеп.Гога слишком поздно заметил, что линз в роговой оправе очков нет, и на него смотрит обжигающий взгляд.
Он направил пакет в сторону машины: грохот, голова Снепа, окровавленная, откинулась назад.Из разорванного пакета на него смотрело дуло двуствольногообреза, из одного ствола шёл дым.«Поделом мне, что сам нарушил законы, которые выбрал в жизни».И кровавая пелена поглотила сознание.
Из сводок МВД: «За последние несколько суток убиты руками наёмного убийцы все члены преступной местной группировки. Глава группировки был отравлен газом вместе с четырьмя телохранителямина собственной даче».
Фрагмент 3. Божьи люди
В отделении больше десятка лет жили два человека, домом которых была первая палата. Разум этих людей уже навеки удалился в другие миры, оставив телу лишь первобытные инстинкты.
Ванятка вечно в рваной пижаме, под которой скрывал иссушенное тело, босой, никогда не признававший тапок, любил, поджав руки и пристроившись в углу, пообщаться с воздухом. Речи его никто не понимал, он нёс что-то нескладное, вразноброд тихим, дребезжащим голосом. Лицо наполнено благоговением, иногда улыбкой. Так как брить больных санитары не любят, то лицо его, с небольшой бородой и добрыми глазами, напоминало лик Христа-великомученика.
Василий был невысокого роста, любил собирать картинки, фантики, больше всех живущих здесь страдал клептоманией, отчего сильно мучился, получая пинки и подзатыльники. Из словарного запаса у Василия осталось много матерных слов, и поэтому его часто любили доводить, желая
посмотреть маленький нецензурный театр. Он, кроме картинок, сигарет, фантиков, любил воровать тапки, складируя их у себя под матрасом. За это он страдал по чистым четвергам, когда менялось постельное бельё и пижамы, получая нагоняй от персонала из-за бесконечного количества картинок, напичканных везде, где возможно, а из-за тапок получал уже от их хозяев.
Четверг был одним из дней недели, когда происходило что-то новое. Силой загоняли Божьих людей в ванную и терли мочалками, во время чего на голову санитаров сыпались сотни матерных
проклятий. Более значительные события в жизни происходили только летом, когда их всей гурьбой выводили на улицу, в яблоневый сад.
С появлением в отделении Наумова произошли для Ванятки и Василия изменения к лучшему, после того как один из любителей поиздеваться над беспомощными потерял сознание на
несколько секунд от болевого шока. Василию, конечно, всё равно доставалось, ибо привычку воровать уже было не вылечить, но это уже было чисто профилактическое наказание или в шутку. Даже иногда Василию-блаженному самому нравилось нарываться на неприятности. Он показывал пальцем на Наумова и смеялся, зная, что его не тронут. Андрей сам грозил ему кулаком, но по-доброму, после чего угощал сигаретой. Вася прикладывал руку к голове и бормотал: «Капита… Гы..Гы…». Смысл этих слов тогда ещё никто не понимал. Говорят, Ванятка полностью потерял рассудок, после того как его сильно избили пьяные санитары. Его Наумов звал «Ванятка – Божий человек».
Фрагмент 4. Убей зверя.
Разделавшись с завтраком и получив лекарство, отделение стало совершать разные движения:
кого-то после сигарет тянуло спать, кого-то в безобразия, кто-то в туалете караулил свою порцию, дыша от перехваченного у кого-либо окурка.
- Ну что,выйдем на тропу войны, - Усов достал из кармана самодельный кипятильник.
- Сейчас старшая уйдет, и начнём, - перехватил его движение зоркий глаз с дальней кровати.
- Андрюха, ты чего сегодня такой мрачный? – банка воды стояла наготове под кроватью, завёрнутая в полотенце. - Тебе что уколы отменили? – Усов изучал содержимое пачки чая, -
запасы кончаются.
Наумов смотрел в окно, оставаясь в своём нескончаемом раздумье. Тревожный ветер шевелил мрачные голые деревья, небо давило своей тяжестью.
- Погода портится, - отрешённо ответил он.
- Ну и Бог с ней, нам здесь всё равно. Пора, - Вадим поставил тумбочку на кровать, взобрался
на неё и аккуратно накинул провода на лампу. Его придерживали снизу.- Чайку попьём,покурим, а там хоть кирпичи падают с неба. Всё равно мне здесь до тёплых дней жить. Ну, а летом куда-нибудь рвану. Брата поеду искать в Самару. За полгода по моей группе на книжке приличная сумма выйдет. Летом и жизнь наступит.
Подождав,пока банка полностью наполнится булькающими пузырьками, он также аккуратно
вынул провода и спустился вниз. Засыпал чаю и спрятал его. В палату внезапно зашёл Василий «Блаженный» – босой, напуганный, и, замерев, стал смотреть в окно. Он раньше так никогда не делал: если что, искоса заглянет, или затянет его кто, желая посмеяться. Но сейчас он тревожно смотрел на окна. Рот его слегка был приоткрыт.
- Ты чего,Васятка? Хочешь, фантик дам?
- Какие дела,Вася?
На эти вопросы он никак не отреагировал, медленно покачивая головой.
- Вася, скажи что-нибудь?
- Беда, - полушёпотом сказал Василий и побрёл к себе на койку.
- Кто-то Васю, наверное, обидел. Давай чай пить.
- Вадим,нужно поговорить, - Наумов вывел Усова из палаты.- Ты должен отпроситься на денёк в город. Отвезёшь мою тетрадь одному музыканту.
- А что за спешность?
- Потом расскажу как-нибудь.
- А как я его найду?
- Объясню, не ошибёшься, он там один такой.
- Ну, хорошо,пойдём чай пить.
Дверь в конце коридора открылась, и к ним уверенно шагал Ерохин.
- Наумов,пойдём со мной, - и направился обратно, открывая перед ним дверь.- Заходи,Наумов, эти люди зададут тебе несколько вопросов, - и Ерохин удалился.
В кабинете Захатского находилось четыре человека: Чесноков, Маликов, Вяземский и Гульц.
Они все стояли и смотрели на Наумова. Все замерли в ожидании: ведь сейчас должна сдвинуться с места самая непонятная история в их жизни, сейчас могут быть получены ответы на многие вопросы, и эти минуты ожидания становились просто невыносимыми.
Может быть,это действие препаратов, но Чесноков заметил, что сегодня Наумов выглядел как-то не так, какая-то обречённость в глазах и смирение на лице.
-Присаживайтесь в кресло, Андрей, меня зовут Игорь Николаевич, - начал Гульц, - Присаживайтесь поудобнее, мы сейчас при помощи одного метода постараемся вспомнить некоторые события, которые вы просто запамятовали или они у вас вылетели из головы. Вы сейчас можете очень сильно помочь следствию. От вас особо ничего не понадобится, просто необходимо расслабиться, и мы проведём сеанс гипноза. Вы согласны помочь?
- Согласен, -отрешённо ответил Наумов.
- Итак,сядьте поудобнее и расслабьтесь, - Гульц принялся ловко обматывать руку Наумова, измеряя пульс и давление...
|
| |
| |
| Гелла | Дата: Вторник, 24.02.2015, 19:35 | Сообщение # 32 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 2
Статус: Offline
| Участник № 21
Легкое касание чужой любви
Лиля зашла в квартиру, открыла дверь в комнату. Стояла нереальная, какая-то тревожная тишина, и только старинные часы тихо, но пронзительно отсчитывали время. Раньше Лиля не прислушивалась: дин-дон, дин-дон – и утекает минутка жизни. Девушке показалось, что вот здесь и сейчас можно потрогать такую странную субстанцию как время, ведь дом пережил и революцию, и блокаду, а часы все тикали и тикали, как бы предупреждали: ничто не вечно, только время было, есть и будет. Еще как-то не верилось Лиле, что это жилище на улице Марата теперь принадлежит ей. Вчера с соседями отметили сороковины со дня смерти Александры Юрьевны Ярцевой. Говорят, пока душа не отлетела, нельзя никакие вещи из дома выносить. Лиля про души мало понимала, но решила традицию соблюсти. И вот только сегодня она стала прикидывать, что из мебели можно продать, что выкинуть, а что и себе оставить. Продавленный диван, хоть и старинный, на котором последние дни своей жизни провела старушка, пожалуй, восстановлению уже не подлежит - его на помойку. А вот буфет, довоенный, из натурального дерева, с изогнутыми ножками и витражами, если чуть подреставрировать и лаком покрыть, еще долго послужит. И столик этот, хозяйка называла его бюро, – это вообще антиквариат, начало прошлого века, авторская работа мастера то ли Вальде, то ли Вельде, надо будет уточнить. Его бы продать, наверняка, хорошие деньги дадут. А вот напольные часы с мелодичным звоном, что ангел, как будто парящий над часами, извлекал своей флейтой: дин-дон, дин-дон, сколько бы не стоили, - обязательно оставить, пусть напоминают, как жизнь быстротечна.
И ремонт не помешает, - последний раз делался, когда соседи решили большую коммуналку на две отдельные квартиры разделить, продавать-то свою комнату старушка никак не соглашалась. Александра рассказывала, что до революции весь этаж принадлежал их семье, и жили здесь бабушка ее и дед – в прошлом земский врач, мама, отец - профессор медицины, она и два младших брата. После революции их «уплотнили», осталось шесть комнат. Во время войны братья погибли на фронте. А в блокаду умерли бабушка и мама. Деда и отца, как многих не того происхождения, не миновал тридцать седьмой год. Когда Александра после снятия блокады вернулась в Ленинград, ей осталась дальняя большая комната с нишей, бывшая когда-то родительской спальней. Жильцы в соседних комнатах постоянно менялись, а вот лет десять назад новые соседи умудрились из просторной коммуналки сделать две отдельные квартиры.
Лиля всю жизнь провела в деревне. Пока мама здорова была, они часто в Питер выезжали, по музеям ходили, любовались северной столицей. С детства Лиля любила спектакли, выбегала на сцену театра Ленсовета – у мамы была возможность достать туда билеты, чтобы вручить скромный букетик Боярскому или Фрейндлих. Девушка мечтала жить и учиться в этом замечательном городе, где даже аура была особенной. А потом мама слегла и провела долгих десять лет прикованной к постели. В Питер Лиля попала в двадцать семь лет, приехала к Пашке, своему однокласснику, с которым в школе был роман. Он предложил вместе жить, она и согласилась. Устроилась в службу социальных работников, потому как ничего не умела, кроме как ухаживать за больными и немощными. Участок ей достался сложный: Разъезжая, Марата, Свечной переулок, часть Лиговки – почти сплошные коммуналки и беспомощные старики, доживающие свой век как бы вне времени. Так она и попала в этот дом. Александра Юрьевна была из той касты питерских старушек, которую Лиля заприметила с детства. Они называли подъезд парадной, бордюр поребриком, а батон – булкой, были интеллигентными до мозга костей, с благородной сединой, аккуратно одетыми и никогда никому не могли сказать плохого слова.
Лиля очень любила вечерние посиделки с Александрой Юрьевной. Горячий ароматный чай и неспешная беседа. В свои девяносто лет Лилина подопечная была в здравом уме и обладала хорошей памятью.
- Ты зачем, Лиля, живешь с мужчиной, которого не любишь? – спросила как-то Александра.
- Да ну, какая любовь, - Лиля усмехнулась - Я уже не девочка, чтобы в эти сказки верить. Живем, вроде, неплохо. Бывает, конечно, что выпьет лишку, так, главное, не лезть к нему в таком состоянии. Я и не лезу. Проспится, и все по-прежнему. Работает, деньги почти все отдает, не бьет. И я в сторону других мужиков не гляжу. Вот она и вся любовь. Детей он, правда, не хочет. Думаю, это пока.
- А ты сама-то детей от этого мужчины хочешь?
- Я вообще хочу ребенка. Инстинкт, наверное. А Паша, может, и не идеальный, и не совсем тот, о ком мечталось, но ведь все не одна, хоть есть, с кем словом перемолвиться. Да и куда мне деваться? В деревню обратно не хочу, что там делать-то – самогон гнать? А здесь даже комнату снять моей зарплаты не хватит.
- Лилечка, так разве в этом счастье? Должно быть родство душ. Ты же романтичная, тонкая натура. Понимаешь, любовь – такое состояние, когда без этого человека дышать трудно, когда он буквально прорастает в тебе, и уже никто другой занять его место не сможет. Есть любовь, Лилечка, легкое ее касание – и вся жизнь.
- А вы замужем были? – поинтересовалась Лиля.
- Была, - старушка тяжело вздохнула, мечтательно прикрыла глаза, и Лиле показалось, что разгладились морщинки на щеках, и взгляд стал озорным, как будто искорки посыпались. – Была, Лилечка, целых три дня. И всю жизнь.
- А где ваш муж?
- Он давно там, куда и я скоро отправлюсь. Заждался, наверное. Ничего, скоро наши души встретятся, - старушка улыбнулась.
- А дети?
- Не успели мы с Сашкой, к сожалению. Хотела ребенка, конечно. Но ни с кем другим не могла – это ж память предать. Из детдома надо было сразу взять, столько сирот после войны осталось, да горевала я тогда шибко. А потом не получилось – не дали усыновить, мол, неполная семья. А где же полную взять? Ушел мой Сашка туда, откуда не возвращаются.
- Вы его любили?
- Что значит – любила? У этого глагола не может быть прошедшего времени. Любовь или есть, или нет ее. А Сашка не умер, просто сейчас его нет рядом. Но я каждый день с ним разговариваю, о тебе ему тоже рассказывала. Ты не думай, я из ума не выжила, - Александра Юрьевна хитро улыбнулась. – Знаешь, Лилечка, я совсем плоха стала, трудно мне за собой ухаживать, лишний раз и чайку себе не сделаю. Я вот тут подумала, может, ты ко мне переедешь? Заодно и Пашу своего проверишь на прочность…
Лиля тогда обещала подумать. А на следующий день, когда только заикнулась об этом сожителю, столько гадости услышала в свой адрес: и дура-то она за бесплатно чай подносить, он ее содержит, а она хвостом вилять будет, и какая-то старушенция ей дороже, чем кормилец, и всякое такое прочее. Разругались в пух и прах. В общем, у нее и сомнений никаких не осталось – давно нужно было расстаться с этим человеком. Школьный роман и совместная жизнь – вещи совершенно разные. Собрала Лиля свои нехитрые пожитки и поселилась на Марата.
Ушла из этого мира Александра Юрьевна с умиротворенной улыбкой, как будто действительно отправилась на встречу с любимым. А незадолго до смерти оформила дарственную на квартиру своей жиличке, что для Лили оказалось полнейшим сюрпризом.
Лилин взгляд опять упал на бюро. Красивая вещь. Столик с ящичками, крышки которых – львиные морды, а ножки стола – львиные лапы. В пасти львов вставлены резные ключики. Лиля подошла, повернула один ключик, выдвинула ящик. Там лежали фотографии. Девушка взяла одну: на ней был изображен молоденький военный с треугольниками в петлицах. На обороте картонки надпись: «Любимой Шурочке от Сашки». С другой фотографии на Лилю смотрела очаровательная, совсем юная девушка, повеяло чем-то неуловимо знакомым. Лиля не сразу поняла, что это молоденькая Александра Юрьевна. Надпись на обороте гласила: «Любимому Сашке от Шурочки». И еще одна фотография, где молодые люди были вместе, красивые, счастливые, влюбленные. А на обороте четким округлым почерком выведено: «Наша свадьба. 20 июня 1941 года». Лиля стала перебирать остальные снимки, немного, видимо, муж присылал их с фронта. И фотографии самой Александры в форме санинструктора. Еще в ящичке находился пожелтевший от времени листок с заметкой из «Красной звезды» 1944 года о подвиге Александра Ярцева и присвоении ему звания Героя. Посмертно. Лиля бережно сложила все в ящичек. Не выдержала, открыла второй: там лежали легендарные треугольники фронтовых писем. Она осторожно взяла один треугольник, раскрыла, рука дернулась, ведь нехорошо заглядывать в чужие письма, но начала читать поблекшие строчки, написанные неровным почерком, и оторваться уже не могла.
«Здравствуй, любимая моя Шурочка!
С огромным приветом к тебе твой Сашка. Сегодня нам наконец разрешили написать письма, и я сразу воспользовался такой возможностью. Надеюсь в скором времени получить и от тебя весточку, так хочется знать, как ты там без меня в это тяжелое для всей страны время, что чувствуешь, о чем думаешь.
Теперь немного о себе. Пишу тебе письмо, а на улице дождь и поднялся сильный ветер, хотя утром было жарко. Скоро нас отправят на фронт. Из Ленинграда нас везли сюда в вагонах-теплушках без окон, я даже не знаю, как называется этот населенный пункт. Сегодня приезжал майор из политотдела, рассказывал про обстановку на фронтах. Фашисты быстро продвигаются, но мы обязаны их остановить
Сегодня день начался по сумасшедшему. Подняли нас в пять часов утра по тревоге, и побежали мы к месту сбора, а оттуда – в лес. Я сам толком ничего не знаю, а у меня в подчинении целая рота. И вот мы через лес где-то пять километров бежали, одежда к телу начала приставать, а когда пришлось бежать через бурелом, вот уже тут мы попотели: ветки бьют по лицу, цепляются, а мы напролом. Выбрались на шоссе, а там нас посадили на грузовики и привезли сюда. Говорят, линия фронта недалеко отсюда. Сейчас роту поведу на ужин. Целую крепко. Твой Сашка. Передавай привет своим. Береги себя».
«Здравствуй, хорошая моя Шурочка!
С приветом к тебе твой Сашка. Шурочка, любимая, письмо твое я получил, спасибо. Это здорово, что при такой неразберихе доходят письма. Я расстроился, что ты решила идти на фронт. Здесь мужчинам-то тяжело. А ты у меня такая хрупкая, тебе же придется с поля боя здоровенных мужиков со всей амуницией выносить. Очень я боюсь за тебя, родная моя. Недавно пришлось драться с врагом врукопашную. Это страшно, когда видишь этих гадов буквально глаза в глаза. Одно дело, стрелять в ту сторону, где враг, а тут пришлось колоть штыком конкретного человека. Хотя какие они люди! Столько горя нам принесли. Не знаю, как выжил в этой мясорубке. Тобой, наверное, храним. Столько бойцов моих полегло. А потом подошли наши танки, и враг отступил.
Ты не подумай, родная, что я жалуюсь. За тебя, за Родину, за Сталина я готов отдать свою жизнь. Знаешь, я подал заявление в партию. Надеюсь, заслужу высокое звание коммуниста.
Ужасно, что твои не смогли эвакуироваться, кольцо сжимается. Но я уверен, - Ленинград мы никогда врагу не отдадим.
То, что ты пишешь, будто мы сможем встретиться где-то на фронтовых дорогах, хотелось бы, конечно. Каждую свободную минутку я представляю твои голубые глаза, щечки в солнечных подарках. Почему ты так не любишь свои веснушки? Они очаровательны и тебе очень идут. Если бы ты с госпиталем уехала за Урал, я бы был спокоен. Но ты такая, не можешь сидеть, сложа руки, когда Родина в опасности. И братья твои такие же, может, где-то рядом воюют… Так хочется прижаться к тебе… Мне без тебя даже дышать трудно, ты как будто проросла во мне, милая моя Шурочка. Кончится война, мы снова будем вместе.
Крепко-крепко целую тебя, родная моя женушка. И запомни, я всегда буду тебя любить, пока живу. И потом тоже. Твой Сашка»
«Шурочка, родная, любимая!
Вот получил от тебя весточку, долго же твое письмо меня искало. Но ведь нашло! Я тут отдыхал в госпитале – ранение не тяжелое. Случилось побывать в Ленинграде. Страшно это. Разделяю с тобой твое горе. Держись, родная…
Сейчас я снова в строю. И намерен бить фашистов с удвоенной силой. Ты спрашиваешь, как мне на фронте. Человек ко всему привыкает: на войне как на войне. Только к ежедневной гибели товарищей привыкнуть невозможно.
Ты спрашиваешь, соскучился ли я по тебе хоть капельку. Глупенькая, целую тучу капелек, больших и маленьких. Я тоже очень тебя люблю, девочка моя ненаглядная. Береги себя.
А сейчас пора. Отдам письмо – и снова в бой. Я теперь коммунист, а это ко многому обязывает.
Целую, родная. Твой Сашка».
Лиля читала и плакала, как будто проживая чужую жизнь. Все письма были пронизаны такой чистой нежностью и любовью, как будто и не война это вовсе была. Возникло странное чувство, что она сама потеряла близкого человека. Нашла и «похоронку», датированную 1944 годом, – это случилось после снятия блокады Ленинграда. Шура после тяжелого ранения вернулась домой. Не удалось им встретиться на дорогах войны. Из заметки в газете Лиля узнала, что Александр Ярцев погиб, удерживая энную высоту, и враг не прошел.
«Дин-дон, дин-дон», - пел ангел на старинных часах, возвращая Лилю из далеких сороковых. Бережно, чтобы только не повредить эти свидетельства любви, Лиля сложила бесценные реликвии в ящичек бюро. Она теперь твердо знала, что сохранит этот удивительный кладезь нежных отношений двух любящих людей. Сколько книг читала Лиля о войне, сколько фильмов смотрела… Чтила подвиг солдат, уважала ветеранов. Но вот только сейчас, всей кожей ощутив легкое касание чужой любви, она как бы прожила эту страшную войну, пропустила ее через себя, но не громом пушек и визгом бомб, а тем, раньше не понятым Лилей, что называется любовью. И поняла: права была Александра Юрьевна, - есть любовь, видимо, просто еще не встретилась Лиле. А ведь где-то на свете живет тот человек, без которого трудно дышать, который буквально прорастет в ней, и уже никто другой занять его место не сможет…
|
| |
| |
| Рыба-молот | Дата: Четверг, 26.02.2015, 10:16 | Сообщение # 33 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 4
Статус: Offline
| Участник № 22 Скоро день (Бегущая по холмам)
1. Изваяние
Погожим августовским днем я шел по широкому проспекту между девятиэтажками и высокими тополями, растущими вдоль широкого шоссе. Я возвращался домой от телефонной станции (за неуплату у меня с конца мая отключили исходящие звонки), обескураженный телефонным разговором с редактором, который перестал печатать мои статьи, всячески увиливая от ответа. На мою просьбу: «Может до конца августа напечатаете статью, с деньгами у меня сами знаете…» он ответил: «Я сам
решаю, что печатать в номере» и бросил трубку.
Неожиданно за спиной послышался женский голос: «Вадим!».
Я обернулся. Меня догоняла девушка, одетая слегка старомодно: бежевый плащ до колен, из-под подола которого виднелся край темной юбки.
Подойдя ближе, она сказала:
— Не расстраивайтесь. Я знаю, кому вы только что звонили.
В ответ на мой недоуменный взгляд пояснила:
— Мы знаем, что и у кого происходит. Ты взывал к незримым Силам, и вот они явились к тебе…
Когда прошло первое замешательство, девушка — а она представилась Еленой, — ободрила меня:
— Не отчаивайся. Я знаю, ты не раз задавался вопросом, почему темные силы больше помогают подонкам. А чем человек лучше, тем его больше травят... Но сейчас мы решили помочь тебе.
Елена пригласила меня присесть на скамейку и повела долгий рассказ. Суть ее рассуждений в том, что на Земле есть места, где присутствует Сила. Обычно она невидима, но внутреннему взору представляется в виде человекоподобных силуэтов с размытыми темно-синими краями… Стоят
они в местах с неровным рельефом, у обрыва. Одно из мест силы — на восточной окраине города, где песочная пойма реки в незапамятные времена была приподнята тектоникой.
Елена поднялась со скамейки:
—Мне пора. Встретимся 31 августа в это же время… 2. Последний день лета На улицах в преддверии учебного года собирались кучки подростков. Взрослые вывели на прогулку своих малышей, заполнили все скверы и детские площадки. День был по-летнему теплый...
Мы с трудом нашли свободную скамейку.
Мысли невольно устремились к началу 90-х — их навевал внешний вид новой знакомой. Уловив мое настроение, Елена рассказала кое-что малоизвестное про ту эпоху:
— В начале апреля 92-го в Москве один политик огласил декларацию Московский конвенции предпринимателей против поголовного участия чиновников в коммерции. Двадцать одно обвинение выдвинул он против городской власти. Например, создание мафиозной сети, контролирующей город…
— Подумать только! И это в девяносто втором году!! — воскликнул я. — А в нашем городе
муниципальные власти еще в начале 2000-х бесплатно передали компании из другого города ТЭЦ. Спустя несколько лет мэр обещал выкупить у них ТЭЦ, хотя город в долгах, бюджет на грани
банкротства… А прибыль городского водоканала уходила в оффшор на Кипре, поэтому у водоканала долги, хотя оплату за воду намного повысили. А когда водоканал принадлежал городским властям, несмотря на более низкие цены, была прибыль… Часть автобусов бесплатно передали частной компании, а потом город не мог им даже за аренду гаража заплатить. Да сейчас по всем маршрутам «микрики» курсируют – и по сельским районам тоже…
3.Новая надежда сентября
С юго-восточной стороны город подпирают два высоких холма, покрытых лесом. На их
вершинах установили вышки. Так что ночью кажется, будто красные огоньки висят
в черном небе…
Потом кто-то сказал, что на вершину горы перенесли ретрансляционный узел нашего города: ранее огромная тарелка-локатор, принимавшая телесигналы со спутника, стояла в лесном массиве к северо-востоку от города. Я видел эту гигантскую антенну-тарелку еще в начале 80-х, в глубине лесистого участка под названием Верхняя Березовка. Теперь же эта антенна должна возвышаться на вершине одного из двух покрытых лесом холмов.
А недавно в местной газете написали, что в холмах над поселком Комушка в 50-е или 60-е годы построили бункеры для ракетной установки. Но всё вывезли еще в 60-е. Тогда для соседней Монголии срочно создавали систему ПВО…
В одну из сентябрьских встреч Елена объяснила, что на вершинах таких холмов люди
издревле устраивали капища — места поклонения силам природы… Жившие здесь около тысячи лет назад люди — переселенцы из Средней Азии — поддержали древний обычай. Согдийцы были носителями градостроительной культуры и попытались в далекой Сибири строить каменные храмы манихейской религии. Немногие осколки от полуобработанных плит до сих пор валяются на вершине хребта к северуот города…
— Да, — подтвердил я. — На отдельных соснах там завязаны ленточки, белые и цветные…
— На холме, что перед нами, тоже находятся святые для шаманистов места, — объясняла Елена.
— Место повышенной природной энергетики почти совпадает с местом ретрансляции
телерадиопрограмм.
—И для чего нам этот холм? — спросил я.
Девушка задумалась…
— Как никогда у людей закоснело мышление, — наконец вымолвила она. — Люди не понимают или закрывают глаза...
— И вообще, — поддержал ее я, — придумываются всё новые и новые законы по сравнительно честному отъёму денег у граждан. Надо собрать подписи за отмену этих законов. И про общедомовые нужды, и про оплату капремонта, и про счетчики: приборы учета воды, тепла. Понятно, что общедомовые нужды и так всегда включались в индивидуальные
платежи с каждой квартиры – а то, что их вывели отдельной строкой для оплаты – явный подлог. Это навязывание услуг. Так что отмена обязательной установки счетчиков юридически доказуема. Но провинциальный юрист забесплатно ничего делать не
будет… а денег у меня нет. Но ведь надо бороться со злом?! Вот, — и я вытащил
листовку.
Елена расправила листовку на своих коленях, обтянутых черными колготками,
до которых не доходил подол ее бежевого пальто — и вчиталась внимательнее.
Девушка пробежала глазами первые строки листовки, а я продолжил объяснения:
— Один платеж за другим, но вместе они наносят ущерб бюджету семьи. Те, кто
послабже, срываются: не могут вовремя оплатить за горячую воду.
После недолгой паузы Елена заговорила: —Так происходят маленькие трагедии вокруг нас
— и их всё больше. Мы — тонкие сущности — это чувствуем… Но в вашем физическом
мире как будто стена молчания. Мы сделаем так, чтобы все узнали…
Девушка замолчала… Я посмотрел на ее колени, едва прикрытые подолом демисезонного пальто.
Елена посмотрела на меня и принялась за вторую страницу. «Это не совсем листовка получается, подумал я. — Объем завышен».
Но девушка всё читала,не делая мне замечаний:
СЧЕТЧИКИ—ВОЙНА ПРОТИВ НАРОДА
Настала пора отменить Закон об энергосбережении, подразумевающий обязательную установку приборов индивидуального учета потребления воды и тепловой энергии (счетчиков).
Даже сама установка счетчиков, пусть и в рассрочку, обходится дорого… Исполнение закона приводит к массовому обнищанию населения и, следовательно, к огромному социальному напряжению. Ведь необходимо оплатить установку всех счетчиков: по учету холодной воды, плюс расходы на общедомовой счетчик воды и тепла... Всё это выливается в неподъемную для многих сумму…
К тому же случаются превышения показаний счетчиков...
Еще с начала ХХ века известны радио-микросхемы, которые позволяли управлять устройством на большом расстоянии от него. Такое дистанционное радиоуправление минами позволили взорвать многие важные объекты после отступления Красной Армии, (После занятия Киева фашистами осенью 1941 взорвали административные здания на Крещатике, где расположилась оккупационная администрация)… Теперь пора сделать горький вывод: радиоуправляемая война ведётся против собственного населения.
Елена, всё прочитав, отвела взгляд в сторону. Задумалась. Она смотрела на желтеющие
листья в парке…
Я добавил,что в 90-е годы ЖКХ еще было государственным, поэтому коммунальные
платежи не были тяжким бременем…
Елена оживилась:
—Да,я помню то время. И телеканал «Комтиви», как он появился в 90-м году...
Я задумался: девушка выглядит молодо, но помнит начало девяностых – другие молодые люди в то время только появлялись на свет.
Елена поднялась со скамейки, поправив свой бежевый плащ. Сентябрьское солнце сейчас, в середине дня светило мягко, но нагрело воздух почти до летней температуры. Я понял, что пора прощаться.
— Подождите!—вспомнил я. — Вы еще не рассказали, что будете делать в реальном мире…
— В октябре или ноябре планируется всеобщая забастовка работников высших учебных заведений. Стачка приурочена к годовщине первой русской революции.
— Но почему стачка только среди вузовских работников?
— Ты же знаешь, Вадим: до сих пор они остаются одной из самых
низкооплачиваемых категорий бюджетников.
Услышав слова Лизы, я вспомнил бесплатную предвыборную газетку, которую увидел в подъезде при выходе из дома:
— В агитационной газете одной партии прочитал анекдот. Начинался он так. Кому утром
вставать тяжелее: чиновнику с зарплатой в сто тысяч или работнику, получающему двадцать...
— Страшно далеки они от народа! — воскликнула Елена. — Оклад в 20 штук привели как пример обычной небольшой зарплаты.
— В «Экстремуме»я узнавал условия работы… В этой крупнейшей продуктовой сети города зарплата оператора 1С — 13 тысяч. С надбавками до 16-17 тысяч в месяц получается.
Елена, наклонив голову, стояла и смотрела на меня с легкой улыбкой в глазах…
— Есть люди, — сказала Елена, опустившись на скамейку, — которые объявят
одновременные забастовки во всех вузах. Одно из требований: создание Народного ректората. Ректор будет под контролем общественности. Ему должны начислять зарплату под контролем трудовому коллектива, она лишь немного будет превышать декана. А нынешней ежемесячной зарплаты ректора в 400 тысяч достаточно, чтобы повысить зарплату
всем сотрудникам Политеха. Так можно решить проблему малооплачиваемости без
дополнительного привлечения денег из федерального бюджета.
— Надо спасать тех, кто выжил, — согласился я. — Ибо положение доведено до крайности. Капремонт в рассрочку добавился к прочим тратам – в нашем регионе оплата за квадратный метр раза в три-четыре раза выше, чем в Питере или Москве!
—Вадим, - сказала Елена тревожно и решительно. — На тебе более тонкая задача. Ты должен войти в контакт с энергетикой места на вершине холма…
—Я не только чувствую.Я знаю. Думаю, анализирую. Сравниваю положение сейчас и лет тридцать назад. Понятно, когда жили лучше…
—Многие люди не в состоянии понять простейших вещей.
4.Октябрьские встречи
Наступил октябрь. На улицах стало ощутимо холоднее. Эта осень оказалась холоднее, чем в предыдущие годы.
Мы с Еленой шли по опавшим листьям в парке. Хотя это не парк, а часть прибольничной территории, огороженная оградкой. Но сосновый остаток прежнего леса и тополя придавали этому зеленому уголку вид парка. Впрочем, зелени осталось мало— тополя и вязы пожелтели…
Елена обещала пригласить на встречу свою сестру Елизавету. Прогулявшись вдоль спортивной площадки в начале этого «парка», мы увидели ее сестру. По лесной дорожке со стороны соседнего квартала навстречу нам шла девушка...
Странно, — подумал я, — стой стороны пролом в бетонной стене закрыт сваренной чугунной решеткой… Может, она просто гуляла по парку, придя туда раньше нас?
Девушка приближалась между серых сосен, и я рассмотрел ее — светлый плащ, желтый берет и русые волосы, волной спускающиеся на плечи. Подол юбки был длинный, но
неровный, как бы оборванный — что было модным году в 2003: край юбки шел зигзагом, касаясь концами земли…
Лена мне шепнула:—Я не очень сильна в Тонком мире… а вот Елизавете доступно
большее…
Мы присели на скамейку,вернее дощечку, уложенную на гигантские ветви сосны, выступающие из-под земли. Елизавета устроилась между мной и Еленой. Она сразу попросила рассказать меня о последних событиях в моей жизни:
— Я знаю, у тебя эти недели прошли в поисках работы, которые тебя потрясли. Но мне надо узнать об этом из первых рук – твою реакцию на несправедливости и гонения, которым
ты подвергался. Мы лишь ощущаем основные события на расстоянии. Но нам важно знать их в пересказе самого человека, чтобы оценить степень его осознания…
Я подумал и начал свой рассказ:
—Люди занимают должности,не просто с отклонениями в характере – зачастую они не выполняют свою прямую работу. Ошибаются в самых простых ситуациях, неверно понимают.
Придираются почём зря к сотрудникам. И таких случаев много. Как например в фирме ЦРРТ, куда я устраивался… Директор на собеседовании мне ни одного вопроса не задал: просто молча прочитал резюме. А ведь он, несмотря на возраст, очное отделение заканчивал, как и почти все ребята, работавшие в той фирме. Июнь месяц был, а они продолжали работать,хотя защита диплома на носу…А как у них работал менеджер по персоналу! Принял на работу вперед меня молодую женщину, хотя она позже меня пришла устраиваться. Так она оказалась беременной! Я в маеее увидел, она за компьютером сидела,
так живот довольно большой был! И одета в спортивном стиле — с повязкой (банданой, что ли?) на голове. И сам менеджер по персоналу – парень молодой – одет был в спортивный костюм! Его, правда, вскоре уволили.
— А что за Центр? — переспросила Елизавета.
— Его лучше раcшифровать как Центр регресса рекламных технологий. Полная деградация
личности в профессиональном плане!
— А они, в самом деле, работать не умеют, — подтвердила мои слова Елена. — Им
дали бизнес, а они управлять им не умеют.
— А в газетах, — вспомнил я наболевшую тему, — надоело требование всех местных редакторов: писать только на местные темы! Все центральные газеты пишут на общие темы и их охотно раскупают. Получается,провинциальные журналисты — изгои.
И не могут повышать свою квалификацию. Тем более, местную тему трудно найти,
и они часто неинтересны.
— А ты не догадался, — сказала мне Елизавета, — что кто-то из московских изданий в среде региональной прессы мог распустить слух об интересе местной публики только к
местным новостям, чтобы снизить конкуренцию?
Я посмотрел на Елизавету:Сегодня пришла она — видимо, я перешел на новую ступень посвящения в их тайном обществе.
У Елизаветы из-под плаща виднелись оборки на серой юбке. Весь ее внешний вид
навевал умиротворение, напоминая прежние годы, 80-е или начало 90-х… Присутствие необычных девушек сочеталось с переходным временем года, когда воздух становится необыкновенно прозрачен. Летом свет преломляется завесой зеленой листвы,
но осенью лучи солнца проходят напрямую через серые ветви с редкими желтыми листьями.
Особая прозрачность подчеркнута и туманной завесой в небе от смога
лесных пожаров…
Я закончил рассказ о злоключениях последних недель.
Елизавета сказала мягким голосом:
—Не беспокойся,Вадим. Незримые силы готовят свои резервуары для наступления… Скорей всего не этой осенью, а через год, к годовщине всеобщей стачки… или даже через несколько лет, когда мы накопим побольше энергии.
Елена,сидевшая с края скамейки и почти заслоняемая своей сестрой, неожиданно вступила в разговор:
— Мы составляем список организаций и начальников, которых необходимо, — она замялась, — реформировать.
— Но вы, — вновь начала Елизавета, — вы Вадим, в полной безопасности. Да и мы. Ибо мы опираемся не только на силу убеждения тайных агитаторов. Наша энергетика подпитывается мощным источником в этих горах…
Наступило время прощания. С Еленой и Лизой я дошел до проспекта, где мы и расстались.
* * *
Дождавшись середины октября,сестры снова назначили мне встречу... За эту осень я дважды устраивался на работу и каждый раз приходилось увольняться. Что еще более укрепило меня в мысли помогать этой тайному движению...
Раздался телефонный звонок: я поднял трубку и голос Елены пригласил на очередное
рандеву…
Хотя на днях было похолодание и даже выпадал мокрый снег, — но к понедельнику пришло тепло. Я даже расстегнул свое полупальто. Солнце ощутимо пригревало, а порывы ветерка лишь немного охлаждали.
На встречу пришла теперь одна Елизавета. Я удивился, но опять не стал ничего спрашивать. Ибо чувствовал, что имею дел с силами, намного превышающими обычное человеческое понимание.
Мы сидели на солнце, на скамейке в конце проспекта. Скоро солнце зайдет за девятиэтажку и в тени будет холодно, — думал я. Но пока оно ощутимо прогревало этот скверик, разбитый пару лет назад.
После похолоданий последних дней Лиза пришла не в берете, а в вязаной шапочке. На солнце стало тепло, и она скинула шапочку: коричневые волосы тугой волной рассыпались по ее плечам, по драпу бежевого пальто…
— Расскажи о своих последних впечатлениях от жизни, — улыбнувшись попросила
она.
Я задумался, стараясь подыскать из событий последних дней что-то подходящее для ответа на вопрос Лизы. И наконец вспомнил:
— Недавно я был на приеме у стоматолога. Пожилая женщина возилась над моим зубом, непринужденно разговаривая с коллегами. Рассказала, что каждый месяц в кредит отдает
тринадцать тысяч — и еще несколько лет будет. После этого добавила: почти половину заплаты! Выходит, эти врачи получают около тридцати тысяч!
— А ты зарабатывал восемь тысяч в месяц и не бастовал, — заметила Лиза. —
Сейчас не девяностые годы, многие категории трудящихся нам уже не союзники…
Также я рассказал о своей подработке внештатным корреспондентом в еженедельнике
«Экстра-Сити», обо всех трудностях и несправедливостях… Еще в начале лета я принес редактору статьи о путях решения транспортных проблем города и о новых источниках энергии (водородные двигатели и сверхпроводимые трубопроводы для электричества). Он меня отправил меня на сайт их газеты.
Редактор сайта — молодой человек Батлер — сказал, что оплата у них всего 300 рублей за статью. Странно, подумал я, ведь еще 4 года назад на сайте "Экстра-Сити" платили 900 рублей. Я пошел к директору их издания и попросил увеличить гонорар до 1000 рублей. Она согласия не дала. Так на этом все и заглохло…
Когда осенью я пришелк директору с новым циклом статей (о тайнах прошлых цивилизаций), и на этот раз эта женщина дала указание меня печатать… Но с удивлением я узнал, что оплата за каждую статью – всего 1000 рублей! Оказалось, что директор перепутала мою летнюю просьбу об увеличении оплаты на сайте до 1000 рублей с нынешними статьями в бумажной газете… Но летом за одну публикацию на сайте я получил всего 300 рублей…Еще в 2010 году мне платили не меньше 1500 за статью…. Директор перепутала. Не мог же я просить об уменьшении гонорара! – писал я ей в электронном письме… но всё безрезультатно.
5. Полые холмы
Идя на очередное свидание с Лизой, я решил, что добьюсь ее любви. Пусть природа
сил, стоящих за ней далеко не однозначна. По принципу «враг моего врага мой друг» — я иду на союз с этой нечистью…
Спокойным октябрьским днем я поднимался по склону лесного холма. Рядом шла Лиза в своем бежевом пальто.
— Вадим, — говорила она, — я знаю, о чем ты думал. Но… Тьму считают Светом и наоборот. Еще в веке семнадцатом, у нас даже геометрию считали бесовщиной.
— Но почему?
Лиза принялась отвечать:
— Когда-то часть людей заключила союз с демоном. Его стали выдавать за Высшее божество,Создателя Вселенной. А появлявшиеся религии старались превратить
в подобия черных культов.
— Злом прониклись и другие, нерелигиозные организации, — заметил я, — это чувствуется… на шкуре простых людей. Плохим людям везёт чаще, чем хорошим. Отличительный признак слуг дьявола — частая и ненужная ложь.
— Языческих богов представляли в виде демонов. Эльфов очерняли как падших ангелов,
прислужников тьмы. Ложь имеет давние корни.
— Вот откуда негативное отношение ко всем проявлениям неведомых сил!
— Мы не эльфы, —заявила Лиза.— Но эльфы разбудили нас. А сознание мещан частично погружено в спячку. Поэтому, встречается то хамство, то ограниченность в суждениях…
Меня удивляло: Лиза говорила много и быстро, а я едва поспевал за ней. Поднимаясь по
крутому склону, она свободно проходила меж черных стволов сосен, легко взбегала на
земляные бугры среди желтой травы и сухого кустарника.
«Никакие они не слуги дьявола, — облегченно вздохнул я про себя, — на чертовой мельнице, — припомнилось название фильма из детства. — Вот только на мельницу
отдаленно похож локатор над станцией ретрансляции».
Минут через сорок мы добрались до вершины. На ровной площадке за металлическим ограждением возвышались локаторы… Но гигантской антенны-тарелки не было. Несколько «блюдец» напоминали обычные спутниковые антенны.
Мы оглядели город. Дымка вилась над дальними холмами, окружающими город с запада
и севера. По узким лентам шоссе двигались крошечные вереницы автомашин.
Да, город действительно лежит в чаше, образованной горными хребтами...
Немного отдохнув, мы начали спуск на другую сторону холма. Но прошли недолго. Лиза нагнулась и стала отбрасывать охапки
сосновых веток с какого-то темного лаза…
Желтоватый свет октябрьского солнца высвечивал золотом ее русые волосы, спускавшиеся из-под берета на спину. Я рассматривал ее пальто из тонкого сукна с разрезом
сзади до колен, черные колготки…
В темном лазе тем временем обнажилась металлическая дверь. Тяжелее чугунные створки медленно подались в стороны. Лиза переводила дух, закончив свою
недолгую работу по расчистке тайного хода.
Из разошедшихся створок люка брызнул яркий свет — горели галогеновые лампы на потолке длинного тоннеля. Лиза повернула ко мне голову, устало улыбнулась и жестом пригласила меня за собой…
Люк за нами так же —безо всякого со стороны Лизы участия — закрылся.
Через коридор мы прошли в светлую комнату размером с обычную залу в городской квартире. Почти белые, покрытые эмалью, плиты закрывали стены и потолок. Противоположную стену занимал длинный пульт со множеством кнопок как на электростанциях или ТЭЦ.
Перед пультом за одним из мягких кресел сидел молодой человек: удлиненное лицо с легкой бородкой, тонкий светлый свитер и серые джинсы.
* * *
Дмитрий продолжал отвечать на мои вопросы:
— Природа ждет резонанс нашими чувствами. Настраиваясь на негатив, человек получает соответствующий отзыв в ближайших структурах мироздания. Тайфуны, смерчи и наводнения нередко берут свою разрушительную силу от несправедливого угнетения людей и прочих неблаговидных поступков…
Лиза, сидящая рядом на кожаном кресле, добавила:
— А настроившись на позитив,можно получить благо, но уже в масштабах всей Земли
или крупных регионов планеты.
Дмитрий пояснил:
— Под этим холмом спрятано огромное устройство. Его излучение способно очистить общества от людей,не соответствующих занимаемым им должностям. Можно задвинуть их обратно, в низы общества.
— А я? Как я могу помочь вам?
Лиза ответила на мой вопрос просто и ясно:
— С твоим участием психотронное оружие превратится в психотропное. Психотронное оружие — одна техника: генераторы излучения, которое влияет на мозг. А психотропное — это техника плюс человек.
Дмитрий повернул голову от экрана, на котором пульсировали черные точки на карте города:
— Не беспокойтесь, молодой человек. Это всё нам от государства досталось. В начале
90-х была приватизация... есть в ней и положительная сторона, если, конечно, собственность в надежные руки попадает…
Я взглянул на Лизу. Она улыбнулась, словно дарила надежду на что-то светлое как безмятежное вечернее небо, оставшееся за внешней кромкой холма.
— К началу 90-х по всей стране установили психотронные генераторы,
— подал голос Дмитрий. — Есть и малые устройства для связи на основе свойств
торсионных полей. Так можно узнавать мысли людей. Но что толку? Глубокое
очищение общества требует не чудес, а осведомлённости о людях... Генератор
сам по себе как тяжелая кувалда. Для точного направления ударов нам нужен
знающий жизнь человек…
— Вадим,без тебя мы никак не обойдемся, — сказала Лиза. — И я уже не могу без тебя…
6.Скоро день
После моего первого визита в секретную лабораторию в недрах холма прошло более месяца. Осень на этот раз задержалась надолго – снег еще не покрыл землю.
Я уже привык к относительно долгим разлукам с Лизой и Леной. Они безусловно
нуждались во мне, но недельные паузы в нашем общении говорили о чем-то другом… Все
же рано или поздно они звонили мне.
Так и на этот раз… Лиза в осеннем пальто гуляла, положив руки в карманы, у
первого подъезда дома. Я удивился.
Лиза объяснила:
— Планы поменялись. Генераторы еще не готовы для исправления пороков современности. Нам проще использовать генератор как… машину времени.
Подождав пока у меня пройдет первое удивление, Лиза продолжила:
— Необычная машина времени. Ты перенесешься в свое прошлое, в тело самого себя -младшего подростка. Девяносто второй год мы выбрали ключевым для наших преобразований…
Рассказав попутно еще ряд важных сведений, Лиза простилась со мной.
Я думал: Надо же! Девяносто второй год! Еще многое можно успеть! И я найду себе спутницу
жизни. Можно лучше вжиться в это общество, отторгавшее меня на протяжении почти всей жизни — ведь я буду многое знать наперёд…
7.Вперед в прошлое
Две девочки в одинаковых плащах и беретах стояли в свете серого весеннего дня. Девочка с локонами русых волос, выбивающимися из-под берета, спросила:
— Мальчик,вы кого-то ждете?
Девочка с черными волосами,улыбнулась:
— Мы ждем тетю, маму Лизы.
— Погодите!— сказал я. —Вы… Лиза и Лена! Дмитрий из недр холма отправил нас в прошлое!
Ответила Лена:
— Мы уже не можем ему ничего сказать — Дмитрий ведь остался
в будущем!
Лиза уже пришла в себя:
— В нас говорило сознание подростков, в чьих телах мы сейчас находимся. — Лиза осмотрела себя. — Я узнаю свой плащ. И у Лены такой же. Мама сразу две плаща в магазине перед Новым годом купила: знала, что с первого января будет либерализация
цен…
Лена перебила кузину:
— Сейчас апрель девяносто второго?! Мне тогда… сейчас тринадцать с половиной!
—Апрель 92-го, — меланхолично сказала Лиза. — Значит, еще выходит в свет педагогический альманах «Эрдэм» — «Знание»… Мы попробуем изменить мир к лучшему. Ведь власть всегда опирается на
пропаганду…
Девочка осеклась. Хлопнули стеклянные двери Дома Печати… Вышла женщина в длинном
сером плаще. Она оказалась Ириной — мамой Лизы и тетей Лены. Своей дочери
и племяннице она сообщила сногсшибательную новость! Вместо альманахатеперь будет выходить развлекательно-сенсационный еженедельник, у которого пока нет
названия… И полетела в мусорную урну у крыльца статья Ирины о
жизни и творчестве Паустовского…
— Как жалко, — сказала Лиза маме, смотря на свернутые листы, покрытые машинописным шрифтом. — В статье ты придумала очень лиричное начало: юный Паустовский готовится в мае к выпускным экзаменам в гимназии, в его комнате открыто окно в цветущий киевский
сад...
Ирина отозвалась:
—Я сейчас у Гостиных рядов сяду на 14-й автобус… а вы чуть позже на трамвае «семерке» подъезжайте…
* * *
Две девочки в светлых плащах и я — невысокий мальчик в черной куртке, — шли по светло-серым улицам старого центра… мы вспоминали наш родной город…
Над тротуарами возвышались высокие тополя с тонкими ветками (в будущем их обрубят,оставив стволы меньше половины прежней длины).
Когда мы немного развеялись, Лиза подвела итог:
— Опять неудача. Мы опоздали.Просветительская, пусть и порядком скучная и зашоренная советская газета, породила монстра — первое в нашем городе бульварное чтиво.
— Это же «ВечернийУсть-Улюхан»,— вспоминал я прошлое. — К концу лета он разорится, а осенью начнет выходить новый желтый еженедельник под названием… «Экстра-Сити»! — ужаснулся я.
—Это еще не конец, — приободрила нас Лена. — Мы же живы! И наши родители – так молоды! Мы еще многое наверстаем!
Лиза печально вздохнула:— Генератор из недр холма выбросил нас в центре города… А
здешний генератор принадлежит еще не нам…
Лена взглянула на меня:
— Вадим!А что тебе делать там, в будущем — без работы или работая на всяких
скверных местах, окруженный презрением хапуг и недоумков?! Ты каждый день проклинал
свое настоящее! А здесь… не получилось с газетой, попробуем что-нибудь еще!– прокричала Лена в пустоту весенней улицы.
Подошел красный трамвай — на нем не было рекламы: все трамваи в городе еще ходили в «натуральном» цвете. Да, это прошлое... ставшее нашим настоящим. Две девочки и я поднялись в раскрывшуюся дверь трамвая номер семь. «Семерка» ехала
на восточную окраину города…
Сообщение отредактировал Рыба-молот - Суббота, 28.02.2015, 13:05 |
| |
| |
| snapir88 | Дата: Пятница, 27.02.2015, 02:03 | Сообщение # 34 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 1
Статус: Offline
| Участник № 23
Фрагмент повести "Сестра"
А сандалии все-таки жалко было. "Борька всего пару раз одел, так что, можно сказать, новые
достались. Да еще и яркого красного цвета, не то что после него всякие серые да
коричневые донашивала, эти почти настоящие девчачьи были"- думала Лара.
Борька нес сестру на спине, подхватив локтями ее мокрые, все в грязи ноги. Он
был всего на год старше Лары, но родители определили его, как "старшего
брата" в тот самый день, когда малышку принесли из роддома и он звание это
нес гордо и самоотверженно всю свою последующую жизнь.
Лара все время болталась с Борькой и пацанами, которым это по началу не очень
нравилось, но потом привыкли. К тому же Лара была ловкая: лазала по
деревьям, перебиралась через мелкие ручейки, таскала ветки и сено для постройки
штабов наравне с мальчишками. В извечных Борькиных обносках, обрезанных по
колено джинсах и растянутых майках, с ободранными коленками и расцарапанными
руками она скоро стала своей в мальчуковой компании.
Пропадали они обычно на "поле". Полем называлась огромная площадь
бывших садовых участков сразу за большой краснокирпичной стройкой в конце
улицы. На этом месте собирались строить школу, выкупили землю у частников,
перекопали бульдозерами, но строить так и не начали. Сады заросли и одичали.
Теперь они назывались полем. Для пацанов и Лары, которая уже стала одной из
них, это был настоящий рай. Джунгли, пересеченные в нескольких местах рукавами
неприкрытой канализации, говнотечки, как называли ее ребята. Были на поле
«открытые» ими малинники, рощи диких слив и крыжовника, штабы и тайные места.
Все это принадлежало им, ревностно охранявшим свои владения и гнавшим взашей
любых чужаков.
Сегодня шли разведывать часть поля еще ими не освоенную, находящуюся по другую
сторону говнотечки. Было принято решение перебраться на тот берег и проложить
тропу сквозь заросли ивы и камыша. Возглавлял экспедицию Борька, так как идея
об освоении новой местности принадлежала ему.
Борька шел первым, за ним Юрка Киселев Борькин ровесник и одноклассник, дальше
Лара и Артур Арсаланов по прозвищу Тузик ( как-то образовалось от
Артур-Турчик-Тузик), он был самым младшим из пацанов, но в драке равных ему не
было, мог с нескольких ударов вырубить противника вдвое его здоровей.
В месте намеченной переправы "речка" сильно расширяла русло, так что
было не перепрыгнуть даже высокому длинноногому Борьке. Строить мост из веток
было слишком долго, нашли обрубок толстой резиновой трубы и Юрка с Борей вдвоем
дотащили его до берега и бросили поперек русла. Половина трубы утопла в черной
вонючей жиже, выступающая же часть вполне годилась для перехода. Борька
предусмотрительно пошел первым, так как в случае неустойчивости моста, сумел бы
покрыть оставшееся расстояние прыжком.
- Давайте, пацаны!- крикнул он уже с того берега, широко улыбаясь и явно
довольный собой,-шатковато, но идти можно.-заверил он.
Следующим перебрался Юрка, потом Тузик. Лара заправила волосы под выцветшую на
солнце бейсболку и приготовилась переходить.
- Лара, не ссы!- крикнул Юрка.
Боря подошел к берегу с другой стороны и протянул сестре руку.
- Да не ссу я, сама перейду, уйди, Борька!- разозлилась Лара. Борька послушно
отступил.
Лара осторожно шагнула на "мост", один шаг, второй, вот уже и берег.
Вдруг левая нога соскользнула по округлой поверхности трубы и через секунду
Лара уже перебирала по ней ногами, еле удерживая равновесие, труба крутилась в
скользкой жиже. Девочка коротко взвизгнула и провалилась по колено в темное
месиво.
Лара боялась, что над ней засмеются. Ноги облепляла черная грязь, противно
заползая под шорты, а от одной мысли, из чего эта грязь состоит, Лару нешуточно
затошнило. Было противно и как-то обидно. Пацаны не засмеялись. Тузик издал
сдавленный смешок, но Борька осадил его гневным взглядом, за что Лара его про
себя горячо поблагодарила.
- По колено в говноте увязла,- серьезно констатировал Юрка.
- Ларка, ты как? Ногу высвободить можешь?- брат встал на четвереньки у самого
берега и попытался дотянуться до сестры худой смуглой рукой. Лара пошевелила
одной ногой, потом другой, но только еще глубже завязла.
- Никак,- сказала она, морщась от вони.
- Ну ниче, сейчас вытащим тебя. Юрка, срезай ветку потолще!- скомандовал Боря.
Юра вынул из кармана складной нож, подарок отца и объект зависти других
мальчишек и ловко срезал толстый прут. Пацаны перебросили конец прута Ларе и
дружным рывком подтянули ее к себе, Борька подхватил ее за предплечье и вытащил
на берег. Черное нутро говнотечки чавкнуло, поглотив первый раз одетые Ларины
сандалии.
Разведывание местности, ясное дело, пришлось отложить до завтра. Всю дорогу
домой Боря нес сестру на спине. Теперь они уже смеялись. Борька подкалывал
Лару, говоря, что она, мол, тяжелая корова и предлагая заржавшему над шуткой
Юрке, понести ее хоть полдороги.
Дома происшествие скрыть не удалось, на лицо была пропажа сандалий. Мама
Наталья Николаевна ахнула и сразу засуетилась.
- Ларка, быстро мыться! Кишечная палочка ведь!- она принесла из кухни большой
пакет, в который побросала испачканные шорты и майку, связала узлом и тут же
вынесла на мусорку.
Отец сказал, что на новые сандалии денег нет, учебный год на носу, так что
залатает ей старые и походит она до конца лета, ничего ей не станет. Борьке
влепил несильный подзатыльник, нечего сестру куда попало таскать. На том и
кончилось.
Лара проснулась рано, настенные часы в детской с римскими цифрами показывали
без пяти шесть. Спустила босые ноги на пол, подошла к окну, вынула зеленую
сетку от комаров на деревянной раме и высунулась на улицу. Морской ветерок
размешивал в золотистом воздухе утренний туман и тот постепенно растворялся,
как сахар в чае. Пахло морем, травой и неведомыми уготованными им
приключениями, казалось целый мир замер в ожидании их шагов и открытий и,
конечно, он принадлежит им, весь этот мир. У Лары щипало в носу и щекотало в
животе. Нет, ждать пока Боря проснется сам было невозможно. Растолкать его не
составило труда, ведь он тоже не мог не слышать этот утренний зов. Лара сварила
две сосиски и три яйца( Борьке –два, себе-одно), поели, не почистив зубы. Боря
взял с собой несколько кусков хлеба и пару криво отрезанных ломтиков сыра(для
привала). Лара прихватила маленький нож для чистки картошки, предварительно
завернув лезвие в газету. Рукоятка торчала из кармана. "Да, это тебе не Юркин
складной."
Стараясь не скрипеть деревянными половицами, спустились вниз по лестнице
к родительской комнате. Боря легонько толкнул маму в бок.
- Мам, мы гулять,- прошептал он.
- Ну идите, только есть придете в три,- сказала мама, приоткрыв глаза.
"Как же все-таки на отца похожи"- подумала она сквозь полусон. Боря с
Ларой действительно были оба вылитый отец. Казалось, их лица нарисовали по
одному трафарету, только Борьке досталась сильно смуглая кожа и черные жесткие
волосы, Лара же вся была какого-то золотистого оттенка, что дополнялось медными
и медовыми переливами во вьющихся волосах.
Когда Наталья Николаевна только переехала в Зеленоградск из родительской
калининградской квартиры, она сразу оказалась под прицелом множества глаз
соседей и любителей посудачить в маленьком городке. Муж ходил в море и ее все
время видели одну с двумя маленькими детьми. Однажды, гуляя с ними в парке,
Наталья случайно услышала разговор двух женщин, сидящих на соседней скамейке.
- Бедный мужик…
- Да, он в рейсе, а она ему рожает и черненьких и беленьких.
Теперь, когда дети подросли и оказались оба словно под копирку сведенными с
отца, никто уже не мог приписать ей супружескую неверность.
Дети вышли на улицу и Борька закрыл дверь ключом, висящим на шее на грубом
шнурке. Заходить за Юркой было рано, его мать наверняка еще спала, но
отправиться на поле без него казалось нечестно, все-таки договорились, что
пойдут вместе.
Добавлено (27.02.2015, 02:03)
---------------------------------------------
Участник номер 23.
В первом моем сообщении не проставлен номер участника.
Сообщение отредактировал Януш - Пятница, 27.02.2015, 23:04 |
| |
| |
| Януш | Дата: Пятница, 27.02.2015, 23:43 | Сообщение # 35 |
|
Сержант
Группа: Администраторы
Сообщений: 22
Статус: Offline
| Участник № 24
Разве это любовь
- Говорят у вас любовь неземная!?
- Да кто тебе этот бред рассказал?
- Соседи на лавочке.
- Да, что они соседи знают! Погоди, я лук только порежу. Он любит, чтобы много лука в жареной рыбе было и обязательно колечками. Вот, видишь сколько слез от этой любви. Сейчас умоюсь и чай будем пить.
- Какая она любовь неземная?
- Да, что ты пристала любовь, любовь. Пей чай-то, а то стынет. Да разве это любовь, каждый день умирать от страха, вдруг с ним что-нибудь случится, ждать вечером, переходя от одного окна к другому, когда все внутренности в узел вяжет.
- А позвонить нельзя?
- Вот еще чего, подумает, что я без него жить не могу. Нет уж лучше по окнам метаться.
- Ну, а когда придет, ты, конечно, к нему на шею.
- Зачем? Поцелую в пахнущую морозом или ветром щеку, спрошу: проголодался, подержу куртку, пока он обувь снимает, с полотенцем постою, надо же подать, когда умоется, ну и накормлю обедом.
- А почему ты первое в одну тарелку наливаешь?
- Да я и второе в одну тарелку положу. Ну, это у нас с молодости повелось, не умела рассчитать - хватит или не хватит ему приготовленного обеда, вот и глядела, если ел с аппетитом, то я делала вид, что наелась уже. Он же мужчина.
- А он что?
- А, что он? Когда чай пить станем, подхватится: "Ой, чуть не забыл", вернется из прихожей с конфеткой, угостил его кто-то, вот он ее мне и приберег.
- Так, вон же конфеты на столе.
- Это я сама купила, только его гостинец всегда слаще.
- Ну, а ночью?
- Ты в чужую постель не лезь, там каждый на свой манер летает.
- Как летает?
- Ну, если не научена, то у меня не переймешь. Только куда больше счастья в том, что он и сонный тебя не отпускает. Спит, а рукой, вроде как проверяет, здесь или нет. Ну, ладно, хватит об этом, погляди в окно, не идет ли?
- Идет, вверх на окна смотрит.
- Сейчас, помашу, не любит он пустые окна. Все в подъезде скрылся. Ты с нами обедать будешь?
- Да, нет. Домой пойду, мой должен встать, проспался, наверное.
- Как хочешь, а то, может останешься, я помаленьку готовить не умею - на всех хватит.
- Пришел, озяб? Ну, давай куртку-то. Вот Валю оставляю на обед, не хочет.
14.04.2013г
Неверие
Санька проснулся от сухости во рту, хотелось пить. Облизав нёбо, он хрипло позвал
жену:
- Алин, - но вспомнив, что он в квартире матери, которая уехала к сестре,
зябко натянул одеяло.
Вставать не хотелось, как не хотелось делать вообще что-либо. Сделав одну
глупость, он обрастал ими, как снежный ком. Санька крепко зажмурил глаза, не
желая вспоминать вчерашний вечер. Но память, оглушая тупыми ударами в затылок,
выхватывала то пахнущие рыбными консервами губы Зойки-разведенки с первого
этажа, то подмигивание его новоявленного друга Николая, которого привела
Зойкина подруга Верка, кажется.
Брезгливо сморщившись, Санька резко откинул одеяло и встал. Не
смотря на открытое окно, в квартире пахло попойкой. Неубранные в холодильник
закуски и пролитое на скатерть спиртное, окурки с женской помадой на фильтре в
банке из-под консервов вызвали тошноту. Зажав рот, он еле добежал до ванной. Но
не успел Санька вытереть губы, как в дверь позвонили. В каком-то радостном
волнении, вдруг Алина пришла, Санька выдавил прямо на палец пасту и с шумом
прополоскал рот. Обмотавшись полотенцем, открыл дверь.
- Шурик, - перед ним с початой бутылкой водки и кусками жареной рыбы на тарелке
стояла Зойка, - я полечить тебя пришла, да прибраться.
- Я не болен, - разочарованно произнес Санька, у которого от вида водки желудок
болезненно сжался, - да и порядок уже навел, - соврал он. Улыбка на ярко
накрашенных губах женщины стало жалкой, и, теряя себя, она залепетала:
- Шурик, может быть, тебе еще чего надо, вчера из-за Николая так и не
удалось поговорить.
Закрыв на долгое мгновение веки, чтобы не видеть этого женского
попрошайничества, и глубоко вздохнув, Санька произнес:
- Зой, ты хорошая, но прости, что подал тебе надежду, я Алинку люблю. Это все
из-за обиды.
- Вот оно что, - женщина одним жестом смяла только что сделанную прическу
и прикрыла губы сжатой в кулак ладонью, невольно стирая признаки явного желания
понравиться, - ну, я пойду тогда.
- Иди, Зой, - Санька закрыл дверь, но через глазок видел, как воровато
оглядываясь, женщина бросилась бегом вниз по лестнице.
Черт, он так надеялся, что это Алина. Только не такая она.
С мыслями о жене он сгреб вместе со скатертью остатки вчерашнего блуда и,
надев шорты, вытряхнул в мусорку. Не досчитается мать рюмок и тарелок, да Бог с
ними. Он сегодня купит ей новые, заработанные деньги-то Алине так и не отдал.
Наказать за гордость хотел. И наказал…. обоих или только себя?
Раньше у него никаких сомнений не было. Верил ей, как себе. И
потому, когда с копейки на копейку стали перебиваться ушел он из школы, поехал
за длинным рублем. Да так удачно, что за первый год машину смогли купить,
квартиру обставили по-современному. И месяц разлуки не казался таким длинным.
Ему, во всяком случае, работал до упаду и других подгонял. Его бригадиром
поставили, потому что чертежи умел читать. Зато встречи были новым медовым
месяцем.
Санька с благоговением вспоминал первую брачную ночь. Уже одна
мысль, что он сумел заставить неприступную красавицу забыть свою неземную
любовь к однокурснику, приподнимала его над землей. А оттого, что Алина
согласилась выйти за него замуж, и вовсе крылья выросли. Наверное, обе матери
догадались, почему на второй день свадьбы он ее, как хрустальную, боялся из рук
выпустить. Ему и самому с трудом верилось, что есть еще такие девчонки, которые
всклень полны, а несут себя, не расплескивая. Только Санька каждое
мгновение помнил, потому что от ее неловкости и сам вроде, как впервые в
постели с девчонкой оказался. Потом они над собой смеяться будут: Алинка свет
велит выключить, а на платье со шнуровкой сзади Санька неловкими руками узел
затянет. Он и руками и зубами пробовал развязать, Алинке платье было жалко.
Если бы не в чужой доме ночевали, ей-богу, какую-нибудь соседку позвали. А так
пришлось свет во всех комнатах включить в поисках ножниц. Да, где уж там.
Ряженые с утра здорово напугаются, увидев огромный нож на свадебном платье и не
найдя с головой спрятавшуюся под одеяло невесту. Алинка краснела от соленых шуток
за столом, а он каждым прикосновением благодарил ее за чистоту.
Когда же он растерял свою уверенность? Может быть, тогда, когда
пообщавшись с работягами на стройке, позволил в разговоре с ней грубые слова.
Ее замечание задело Саньку, и он наговорил гадостей, что, мол, пока она тут
совершенствуется в английском языке, он на стройке не с ангелами горбатится.
Алинка задохнулась от несправедливости, он помнил, как она уговаривала его не
ездить в Питер. Уверяла, что проживут и так, только с ребенком пока повременить
придется. Тогда у него хватило ума попросить прощения.
А в последний раз в поезде, Санька, вешая пиджак, выронил Алинкино фото,
мужики, сладко поцокав языками, как-то особенно зло шутили насчет женской
верности. Олег, жена которого спуталась с его же другом, хмуро посоветовал:
- Лопух ты, бугор, если веришь. В зеркало почаще гляди, нет ли шишек на лбу.
Мужик ты или не мужик.
Санька еле удержался тогда, чтобы на самом деле не потрогать лоб. И, хотя
Алинка задушила его от радости в объятиях, ревниво прислушивался к
телефонным звонкам, даже на скамейке вместе с досужими сплетницами посидел,
сделав вид, что покурить вышел. Но и они ничего, кроме интереса к его
заработкам не высказали. Может и улеглось бы беспокойство со временем, но тут
Алинку пригласили на встречу однокурсников. Кто и когда позвонил, Санька
не слышал. Но ее радость по этому поводу заставила мужчину впасть в
демонстративное молчание.
- Ну, Сашунь, что ты дуешься, я же только на одни сутки. Утром на поезде уеду,
и на следующий день вернусь. Ведь интересно же, кто и как устроился, кто кем
стал. У Полинки уже ребенок есть, она обещала показать, я ее три года не
видела.
Аромат Алинкиных духов и непередаваемо-родной запах ее самой, щекотание
прядками волос Санькиной щеки, ласкающее прикосновение теплой ладони – уже по
отдельности мягчили его сердце, а вкупе вообще превращали в сироп, но
закипевший на кухне бульон, заставил жену подняться с дивана. Она, щекоча
челкой, чмокнула его в нос и убежала.
Эта минута и решила все. Потирая лоб, мужчина вспомнил слова Олега
о рогах. Он встал, словно стряхивая с себя Алинкину ласку, прошелся по комнате,
и, когда она вернулась, сказал:-
- Нет, ты никуда не поедешь.
- Почему?
- Не поедешь и все.
Если бы он высказал все, что у него творится в душе, может быть, она сама не
захотела поехать, или бы смогла убедить его в обратном. Но он только добавил:
- Если поедешь, я уйду.
Алинка поглядела на него, как на чужого и через три дня взаимного молчания
уехала.
Вот тогда-то он и начал творить глупости. Раньше времени уехал в Питер, и
словно доказывая жене, что и он чего-то стоит, познакомился там с
интеллигентной женщиной. Но, пару раз проснувшись в чужой постели, понял, что
она почувствовала присутствие Алины, и, провожая к порогу, сказала обиженно:
- Я не пилюля, чтобы принимать меня для забвения. Не приходи больше.
Олег, приехавший позднее, как змий будет подпитывать Санькину злость и неверие,
рассказывая подробности того, как застал жену с другом, как избил обоих. Друга
его половинка простила, а опозоренная жена Олега вынуждена мыть подъезды.
Сыну нет еще двух лет, в садик не берут, мать Олега, обиженная за сына, сидеть
с ним не хочет - зло радовался мужчина. А он кормить изменницу с неизвестно
чьим байстрюком не собирается. Мальчишка болеет часто.
- А вдруг это твой сын, а ты глядишь, как он гибнет на твоих глазах.
- Пусть докажет сначала.
- Если ты такой неверующий, сделай генетический анализ. Бог с ней с бабой, но
ребенка-то за что наказывать, - Санька, мечтавший о сыне, даже злясь на жену,
не понимал Олега.
Мать, когда он, приехав из Питера, опять пришел к ней, попыталась
вразумить Саньку:
- Ну, что вы друг друга мучаете. На Алину глядеть нельзя без слез, и ты словно
чужой стал. Чего она такого натворила, что ты от нее, как черт от ладана
бежишь.
- Не твое дело, мам.
- Вот и она также, я вам что, дорогу перешла. Все хорошо, мама, все замечательно,
- передразнила пожилая женщина невестку, - а чего хорошего, от вас кожа, да
кости остались. Не хотите – не говорите. Только и я глядеть на ваши мучения не
собираюсь, уеду с глаз долой, да хотя бы к Катерине. Ей вон внуков подкинули –
понянчу, от вас не дождешься.
- У меня не безобразничай тут, - наказала мать перед отъездом, будто чувствуя
предстоящий загул. – Хороший ты у меня, сынок, только гордый очень.
Выпив таблетку пентальгина и отлежавшись, Санька пошел в магазин. Вдруг
мать раньше времени вернется, надо купить новую посуду, а то шуму не
оберешься.
Он долго искал рюмки, похожие на те, которые выбросил, но не найдя, купил
дорогие из тонкого хрусталя, потом выбрал сервиз, с такими же голубыми
цветами, какой подарил на юбилей когда-то умерший отец.
«Черт, - вдруг прострелило Саньку, - тарелки придется из бака достать,
мать за них пилить будет до скончания века, все, что сделано или куплено отцом
– табу. Уж, сколько лет его нет, а все помнит».
Не мелочась, не дай Бог разгуляется, уйдут деньги на ветер, мужчина прошел в
отдел, где продавались кастрюли – у матери все старые, он выбрал такие же,
какие понравились Алине.
Оглядевшись, нет ли тележки, чтобы одним разом все довезти до машины, и,
посетовав на то, что не дошел еще до них Питерский сервис, Санька в два приема
перенес коробки в багажник. И уже, хотел опустить его, когда
встретился глазами с идущей к магазину девушкой. Не сразу узнав Алинку,
глазеющий Санька не смог сделать вид, что не видит ее и, когда она поравнялась
с ним, поздоровался:
- Привет.
- Привет, - в больших глазах на осунувшемся лице жены застыла настороженность,
- новым хозяйством обзаводишься? Мог бы у меня взять, такие же, - она кивнула
на коробку с кастрюлями.
- Да ладно, чего уж там. Но, если ты не против, я подъеду – рубашки и джинсы
возьму. Можно прямо сейчас.
- Сейчас мне к врачу, приезжай, часа через два.
- Что с тобой?
Но Алина, отвернулась и, махнув рукой, пошла. Саньке показалось, что она
заплакала. Ему захотелось догнать жену, но гордость остановила. Два часа он
как-нибудь вытерпит. А там увидит, есть кто-нибудь у нее или нет.
Как он ни сдерживал себя, стараясь все делать медленно, все равно
приехал раньше времени.
Алины дома не было. Он мог бы открыть дверь своим ключом, но не стал. Вышел и
сел в машину. Сердце забилось, когда она появилась из-за угла, не желая
показать свое нетерпение, он еще какое-то время сидел за рулем, но, видя, что
сумка с продуктами оттягивает ей руку, не удержался. Вышел, легко подхватил
пакет:
- Решила штангой заняться, - пошутил он, потряхивая груз.
- Картошки купила, в доме ни картофелинки.
Оба замолчали – это Санька любил жареную картошку.
Алина, как перед гостем распахнула дверь:
- Проходи, поставь пакеты здесь.
- Да ладно уж, я на кухню отнесу.
Поставив пакеты, Санька потоптался, не зная куда идти. Потом все-таки вернулся
к порогу.
- Саша, может, ты сам соберешь вещи, их много, - позвала женщина из спальни,
где находился огромный шкаф-купе.
Мужчина прошел и встал в дверях, боясь подойти ближе:
- Да, я никогда не знал, где какие вещи лежат. Если буду искать, переворошу все
тут, ты уж сама.
Алина стала доставать и аккуратно складывать рубашки, потом такой же стопкой
сложила футболки и белье. А Санька стоял и глядел на нее. Что-то было не так,
движения что ли какие-то замедленные, несвободные, как - будто она чего-то
прячет от него. Мужчина огляделся, нет, на прикроватной тумбе одеколон
его и книжка «Раскол» - Санька купил ее на вокзале в Питере, да так вот, и не
дочитал. Доставая с верхней полки набор полотенец, Алина обернулась, и он вдруг
разглядел то, что она пыталась скрыть: при общей худобе из-под приподнявшейся
свободного покроя блузки, выступал маленький животик.
- Сколько?
- Здесь пять полотенец, совсем новых, я даже не распаковывала, - не поняв
вопроса, ответила Алина.
- Я не про это, - он кивнул на живот, - сколько месяцев?
- А тебе зачем, - женщина одернула кофту, - ты ушел.
- Да, наверное, - сердце у Саньки оборвалось и он, ощутив пустоту, развернулся
и направился к двери.
- Саша, а вещи, - донесся до него испуганный Алинкин голос.
Сжав кулаки и в два шага преодолев разделявшее их пространство, он уже хотел
сказать, что не надо ему от такой дряни ничего, но, взглянув на жену, подавился
своими же словами.
- А у меня секрет есть, - вдруг вспомнил он слова улыбающейся жены, - будешь
хорошим мальчиком, скажу. А он был самовлюбленным глупцом, решив, что секрет –
это встреча с однокурсниками.
Несколько долгих мгновений глядел, как без всхлипов по исхудавшим щекам
непрерывными ручьями текут слезы, а потом метнулся к ней, уткнулся в живот.
Алина подняла руки над его головой, боясь поверить в происходящее:
- Саш, это твой ребенок.
- Знаю, знаю, - глухо проговорил он в упругую плоть живота, как будто
зародившийся там ребенок мог услышать, - прости меня, пожалуйста.
- Встань, ну, встань же, - Алинка потянула его за уши, - мы так скучали по
тебе.
- Не плачь, -вставший с колен Санька губами собирал текущие по щекам жены
слезы, - не плачь, родная моя.
Но слезы, текли не переставая:
- Мне было плохо, так плохо.
- Я знаю, - снова повторил мужчина, в груди у него что-то перевернулось от
этого беззащитного признания, руки задрожали от одновременной злости на себя и
от желания стереть с губ Алины причиненную им боль. Он целовал кривящийся от
беззвучных рыданий рот и шептал:
- Прости, прости, я больше никогда так не сделаю. Я без тебя жить не могу.
- Правда? – Алинка отстранилась, чтобы посмотреть в глаза мужа, припухшие
ресницы как-то совсем по-детски дрогнули.
И, не выдержав этой надежды во взгляде, Санька, расстегнув кофточку, стал
целовать налившиеся груди:
- Правда, правда, правда….
Среди вороха его рубашек и белья, болезненно - сладко переживая случившуюся
близость, Санька, положив ладонь на маленький животик, как на библию, клялся
про себя никогда больше не обижать жену неверием.
|
| |
| |
| Януш | Дата: Пятница, 27.02.2015, 23:46 | Сообщение # 36 |
|
Сержант
Группа: Администраторы
Сообщений: 22
Статус: Offline
| Участник № 24
Продолжение
Ежка
рассказ
Подруги ее звали Ежкой по первым буквам
инициалов. Она не обижалась, хотя бы потому, что на курсе ни один парень не
остался равнодушным к ней. Кто-то долго смотрел ей вслед, и, вздохнув, цокал
языком, кто-то ненавидел, потому, что, не смотря на лидерство и то, что
называют обаянием самца, она при всех круто отшивала. Для них она
становилась Ягой, чьего языка они опасались и потому называли ее так только за
спиной. Глаза ее, карие от природы, сильно подведенные в стиле а – ля
Клеопатра, вкупе с распущенными волосами, что змеились локонами по плечам и
спине, притягивали взгляды и мужчин, и женщин. Высокая и гибкая, она могла
надеть самый невообразимый балахон, и это становилось модным среди студенток
архитектурного факультета, да и не только. Но то, что шло ей, смотрелось
гротеском на других. Только она не замечала этого. Она жила тем, что писала или
рисовала в данный момент. Проходя мимо мольбертов, она, казалось, не видит лиц
рисующих, но если работа ее заинтересовывала, она останавливалась и начинала,
вглядываясь в лицо собеседника, задавать вопросы, говорить, чего бы она
добавила или убрала из рисунка. А потом несколькими взмахами кисти или
карандаша оживляла работу так, что автор больше не притрагивался к ней, боясь
испортить. Если она находила собеседника интересным, то шла к нему. Ее мало
волновало, что о ней скажут, а говорили многое. Да и как не говорить, засидевшись
за спором, или за рисованием, она оставалась ночевать, без сожаления или
стеснения даря себя тому счастливцу, который увлек ее творческой идеей или
вдохновением. Говорят, что она спала и с девчонками, но в отличие от
парней, они этот факт не рекламировали. Только часто в ее учебных
композициях студенты и студентки узнавали себя, обнаженных, и поражались, как
она могла запомнить особенности фигуры, не делая набросков, видя и прославляя
тщедушное тело избранника на одну ночь.
Преподаватели закрывали на всеглаза, потому, что именно ее работы посылались на всевозможные выставки и
представляли творческий потенциал университета. Ее саму удачно
изобразил только один из парней, когда она увлеченно писала закат во время
пленера. В купальнике, откидывающей запястьем, потому, что пальцы были измазаны
краской, волосы, которые упрямо норовили попасть на палитру. За этим этюдом
выстроилась очередь из желающих купить его студентов. Она и этого не
знала.
Женя, так назвала ее когда-то
мать, жила на квартире. Пенсионерка, совсем не древняя старушка, мирилась с
причудами квартирантки, потому, что оплачивал проживание отец. Наверное, он
считал себя виноватым за то, что женился через год после смерти Женькиной
матери. Он хотел, чтобы в доме была женщина, умеющая ладить со странным
ребенком, не играющим в куклы, подолгу молчащим или рассматривающим вещь, небо,
корягу. Но, ни он сам, ни мачеха так и не смогли найти к ней подход. Самое
лучшее, что они придумали – оставить девочку в покое. Она ела с одинаково
отсутствующим видом и деликатес, и холодную картошку. Учила только те предметы,
которые ее интересовали. В старших классах к ним пришел преподаватель рисования
и настоятельно попросил записать девочку в художественную школу. Отец был рад,
что, хоть кто-то, нашел в его дочери объяснение странности поведения. Она
начала посещать изостудию и на отца сошел благословенный покой. Женя не
чокнутая, как иногда шептались соседи, а необычайно одаренная девочка. Зная,
что дочь, не будет готовить или прибираться в квартире, он снял комнату и
договорился, что женщина два раза в день должна кормить ее. Единственно о чем
они не завели разговор, это о том, можно ли ей приводить к себе гостей. Но как
выяснится позже, Женя и не собиралась их приглашать, она пропадала сама.
Я познакомилась (это громко
сказано) с ней на пленэре после третьего курса, когда художественно-графический
и архитектурный факультеты было решено отправить на практику в одно, и тоже
место. Расположились мы неподалеку от местной церквушки, которая стояла на
высоком берегу реки. Палаточный лагерь разбили ниже, где бил
родник.
Условия проживания, особенно для
городских, тяжелые. Ни душа, ни туалета, комары, которые не дадут спать, если
плотно не зашнуруешь палатку. После трех дней пребывания прически девчонок
потеряли первоначальный вид, а на коже всех студентов появились красные зудящие
пятна от укусов комаров. И только Женька выглядела так же, как и в
университете. Более того от нее исходил запах травы и белого перца, не
идущий ни в какое сравнение с дезодорантами. Девчонкам палец в рот не клади,
дай посплетничать, а уж, если они выглядят хуже той, о которой судачат, то тут
только слушай. А поскольку Женя никогда не прислушивалась к сплетням, то
несли всякие небылицы, что она цыганка (это было похоже на правду, фамилия у
нее была – Жемчужная), обладает гипнозом, хотя были и такие, которые считали ее
колдуньей, потому что всех парней приворожила.
Однажды я проснулась раньше и,
спустившись к реке, увидела, как нагая Женька моет волосы гусиным
мылом. Я поняла, почему мальчишки мечтают о ней: узкая в кости, она была
статуэткой, с любовью вылепленной создателем. У тонкой в талии Женьки, грудь
была округлой и напоминала зрелый гранат, а на бедрах ни капельки лишнего жира.
Тогда, честно говоря, сначала подумала, что и впрямь она колдовством
занимается, только хрустнувшая под ногой ветка и мой удивленный взгляд,
заставили ее обернуться и объяснить, что она при сборах на пленер забыла и
шампунь, и мыло, и мочалку. Теперь вот подручными средствами обходится. Я
предложила ей свой шампунь, она будет им пользоваться, как своим, а потом и
вовсе потеряет, так, что к концу третьей недели, я сама бегала по девчонкам. А
вот трава, которой, она терлась, мне понравилась, сейчас я ее, наверное, не
смогу отыскать. Она, размоченная в воде, становилась шелковистой мочалкой и,
кажется, мылилась, да при этом еще оставляла на теле очень приятный запах.
Может быть за шампунь, потому,
что отнести меня к когорте особо одаренных живописцев нельзя, Женька предложила
написать мой портрет. Мне очень хотелось иметь портрет ее работы, но
провинциальное воспитание и слухи о том, как она готовит натуру, заставили
сослаться на то, что мой парень не даст спокойно позировать. Она оглядела
меня, как бы, не понимая, что я говорю, и ушла в себя. То есть, вот она
разговаривала со мной, а потом стала смотреть сквозь меня. Мне даже захотелось
потрогать самое себя , есть ли я на самом деле. Только все это мелочи.
Церковь, вблизи которой мы
расположились лагерем, казалась заброшенной. Фасады ее, некогда белые,
осыпались, изгородь, поставленная заслоном от животных, покосилась. Но
протертая среди травы тропа, указывала на то, что сюда ходят. И даже есть
священник, выяснилось это после того, как Женька, привычно одетая в купальник,
разложила этюдник и стала писать пейзаж с церквушкой. Вот тогда-то все и
началось. К ней подошел человек в рясе и, стараясь, не смотреть на ее наготу,
сказал, что на территории храма надо находиться в подобающем виде. Наверное, он
бы добавил, что-нибудь нравоучительное, но, увидев этюд, велел ей одеть, да не
мужские штаны, а юбку и платком голову прикрыть, тогда он не будет против ее
работы над рисунком. Только Женька, забыв все, глядела на лицо священника. Он
был красив необычайно - в этот раз все девчонки двух факультетов были солидарны
с ней: то ли от природы такое, то ли загорелое от работы на улице – лицо его
было смуглым и бледным одновременно. Большие синие глаза, запавшие и потому
особенно выразительные, тонкий хрящеватый нос – напоминали лики с икон, а рот,
может быть оттого, что мы не видели говорящих святых, был чувственным. Даже когда
он поджимал губы, они выглядели скорее капризно, но не аскетично. Женька
послушалась и на следующий день оделась, как велел священник. Видели бы вы ее,
мы - завистницы, когда она вышла с этюдником из палатки, замолчали: юбка,
наподобие цыганской, волочилась по земле, белая футболка, оттенила чистую
загорелую кожу, а волосы, закрутив на макушке в узел, она повязала
платком, кто ее только так научил, ведь, сроду платков не носила.
Великомученица – ни дать, ни взять, а может, она ей и была. Только она,
не видя наших взглядов, прошествовала босая к церкви. Нас распирало любопытство
и, немного погодя, мы пошли следом.
Не было в нас тогда никакой
святости, а Бог был. Поднимаясь наверх и цепляясь за корневища деревьев, что
торчали из крутого берега, Валька с архитектурного, крупная и полная девчонка,
сорвалась и скатилась вниз. Нам с Танькой пришлось съехать по глиняной тропе к
ней. Но она отмахнулась, идите, мол, а то пропустите все интересное. Мы почти
бегом помчались за далеко ушедшей однокурсницей. Но начало встречи пропустили,
потому что и священник, и Женя, поговорив немного у входа в церковь, вошли
внутрь. А мы, еще бегали, искали окно, из которого их будет видно. Но, не найдя
ничего лучшего, вошли в церковный придел и стали заглядывать в приоткрытую
дверь. Странно тихо и спокойно было внутри.
Полумрак церкви ближе к алтарю теплился
желтым сиянием свечек, освещавших лики святых на иконах, а священник и Женька
стояли справа в столбе солнечного света, падающего из окна сверху. Пылинки
кружились и сверкали в нем, создавая ореол таинства. Запах ладана напомнили мне
о покойниках и по спине пробежал холодок. Но отвлекаться было некогда, потому
что, упустив начало разговора, мы не сразу поняли, о чем идет речь.
- А как обращаются к священникам? –
Женька видимо тоже была в церкви впервые.
- Ты можешь называть меня просто -
батюшка или отец Прокл.
- Хорошо, отец Прокл, а о чем говорят
на исповеди?
- На исповеди люди говорят о том, что
мучает их душу, не дает покоя, о прегрешения.
- Батюшка, - услышав это обращение
Женьки к мужчине, который был немного старше ее, мы с Танькой чуть не прыснули
со смеху, но вовремя закрыли рты.
- Батюшка, - повторила она, - я люблю
рисовать. Я рисую все: вещи, дома, деревья, людей. И у всего есть душа. Вот, к
примеру, дотронулась я вчера до березы, ну, той, старой, что у тропы в церковь
растет, а она сучковатыми ветками ко мне потянулась и жалуется, что скрипят они
у нее, больно ей – к дождю верно. Или Ваша церковь, погладила я ей оспинки
осыпавшейся извести, а она мне говорит: «Рисуй, рисуй меня больную. Только я
здоровее и моложе тебя стану через пару десятков лет». Вот я и рисую, - Женька
помялась. Потом продолжила:
- Сложнее с людьми, пустые они в суете
своей. Хотят свой портрет: оденутся парадно, прическу сделают, а на рисунке
только тщеславие получается, - мы с Танькой переглянулись – вот, значит, мы
какие.
Батюшка, привыкший к исповедям старых
прихожанок, которые каялись в злобе к близким, в мелком воровстве,
пьянстве или блуде, слушал молодую девушку с интересом.
- Иногда, - продолжила Женька, - люди
вспыхивают изнутри от жалости к кому-то, любви или вдохновения и тогда душа у
них, как на ладони. В этот момент мне их любить хочется. Нет, не так, не по -
Вашему. Я должна дотронуться кончиками пальцев и до лица, и до тела. Вы знаете,
батюшка, в этот самый миг, ну Вы знаете, о каком я говорю, - девушка поглядела
на священника, а он опустил веки, прикрывая блеск глаз, - вот в этот миг сразу
становится понятно, кто скуп на любовь, а кто отдает себя без остатка.
Я к чему этот разговор завела и на
исповедь согласилась – портрет Ваш написать хочу, душа у Вас кровью исходит при
внешнем спокойствии.
Отец Прокл еще пытался распознать, что
кроется за этими словами – обычный блуд, который девица хочет прикрыть
красивыми рассуждениями или… Только он не успел додумать, как Женька закрыв
глаза, нашла на ощупь его лицо руками и кончиками пальцев стала обводить его
контур: брови, нос, скулы. Но когда, крылышками бабочки ее пальцы пробежали по
его губам, он, ощутив жаркий прилив, оттолкнул ее, да так, что девушка,
находящаяся в трансе, от неожиданности упала:
- Вон, вон из церкви, блудница.
Мы с Танькой от голоса, показавшегося
нам громовым раскатом, рванули, что есть духу.
Хорошо, что нас было только двое, будь
третья, мы бы обязательно растрепали об увиденном. Но когда, добежав до рощицы,
мы отдышались, нам стало стыдно, как, если бы мы тайком заглянули в кабинет
хирурга, где больной, сняв бинты, показывал ему свою рану, причем, в
скрытом от посторонних глаз, месте. Мы даже не договаривались о том, что
не будем рассказывать, просто, когда Валя стала расспрашивать нас, Татьяна
сказала, что ничего ни увидеть, ни услышать не удалось – окна высоко от земли,
а я согласно кивала. К вечеру совершенно неожиданно пошел дождь, который только
утвердил нас в намерении молчать.
Более того, мы теперь старались защитить Женьку от необоснованных
обвинений других девчонок, хотя, ей по большому счету было плевать на наше
заступничество.
В тот вечер она пришла поздно, ела она
что-нибудь днем или нет, неизвестно.
Только каждое утро, меняя
футболки, но, одевая все те же, юбку и платок, она брала этюдник и уходила. Ее
видели на территории церкви, но без этюдника.
А дней через пять над рощицей за храмом поднялся дым. Мы бы его не
заметили, только священник, смешно путаясь в полах рясы, побежал в ту
сторону с ведром воды. Парни, знающие о нашем восхищении им, искали повод,
развенчать таинственного соперника, а тут он сам подставился, чем они не
преминули воспользоваться и подняли его на смех. Только, когда он вернулся
и, зачерпнув воды из бочки, побежал снова, мы поняли, что-то случилось и
все, как по тревоге побежали в лес. Там, в сырой ложбинке лежали почти
сожженные портреты батюшки, написанные маслом. Один, наименее обгоревший, был
отброшен в сторону. Все воззрились на него. По мнению большинства, портрет был
великолепен и никто не сомневался, чьих это рук дело, ясно Женькиных. Только ее
нигде не было. Мальчишки хотели взять обгоревший холст, но батюшка сказал тихо,
но повелительно:
- Не троньте.
Чувствуя себя неразумными детьми,
веселящимися на пожаре, мы постояли еще немного и разошлись. Женька, которую мы
с Таней хотели спасти от голода, а потому ставили ей в палатку железную миску с
кашей или макаронами с тушенкой и чай, пришла поздно, нырнула под полог и не
вышла до утра.
Утром, она опять разделась
догола, и мылась в холодной речке, а потом ушла. Ела она или нет, мы не видели,
может, выбросила - миска и кружка стояли снаружи рядом с палаткой. Мы уже
хотели просить помощи преподавателей, но, прячась с Танькой в кустиках, туалет
был только за церковью, вдруг услышали жалобное скуление брошенного щенка.
Продравшись сквозь частый кустарник, мы оказались на небольшой полянке, в
центре которой стоял Женькин этюдник, а сама она, съежившись в комок, и,
закусив зубами палец, плакала. Этот жалобный плач поразил нас, мы ни разу
не видели ее слез, но еще больше поразили акварельные наброски батюшки. Если бы
сложить их вместе, а их было около десятка, и прокрутить как мультфильм, то из
ангела, со смирением принимающего свою участь, он превращался в демона, чей
взгляд был полон земной страсти и бессилия одновременно. Мы заворожено
переводили взгляды с одного рисунка на другой, а потом на Женю. И, хотя, стояли
мы тихо, она почувствовала наше присутствие. Ожидая какой-нибудь дерзости с ее
стороны, мы готовы были ретироваться, но она вдруг села и начала говорить:
- Я люблю его, люблю. В первый раз я
поняла, что, значит, любить одного единственного человека. Только там, на небе,
распорядились по-другому.
- Он, что, женат? – Таньке хотелось
понять, как он может отказаться от такой красавицы.
- Если бы? – Женька зло посмотрела на
небо, - он вдовец. Пять лет назад, еще до рукоположения в сан, он женился, ему
было двадцать три года.
А три года назад, жена при родах
умерла. И, знаете, что? Он не имеет больше права жениться. Представляете,
красивый молодой парень, ему бы детей подобных себе нарожать, а он не имеет на
это права.
- Что так уж, прямо и нельзя? –
Произнесла Танька с сочувствием.
- Иногда, но крайне редко, церковь дает
разрешение: у батюшки может быть только одна жена, и только один брак.
- А, если он хорошо попросит, может
быть разрешат, - не унималась Танька.
- Даже, если бы церковь пошла
навстречу, то на мне он точно жениться не может: священники женятся только на
девственницах, - она встала и начала собирать акварельные рисунки, явно
намереваясь их порвать.
- Не надо, не рви, пожалуйста, -
Татьяна умоляюще сложила руки, отдай мне, они такие замечательные.
- Бери, только здесь нет его души,
здесь один разум.
- А он может уйти из священников? - Я
задала вопрос, который напрашивался сам собой.
- Я просила его на коленях об этом,
только он, ведь, верит в Бога по-настоящему, а у меня даже портрета его не
останется.
- Так не выбрасывай эти, - Татьяна
протянула было, собранные ею акварели.
- Здесь нет его души, - взгляд ее
принял обычное отсутствующее выражение, но она договорила, - только портрет у
меня будет. Она перестала нас видеть и мы, потоптавшись еще какое-то время,
ушли.
Женькина палатка стояла
последней в ряду, а наша перед ней. Вечером, когда все угомонились, а ее все не
было, я решила поискать ее на той поляне, вдруг ей стало плохо – ведь, она
практически не ест. Я увидела их раньше, они выходили из воды. Даже, сейчас, а,
может быть, особенно сейчас, когда я сама ближе к Богу, я не буду утверждать,
что это был священник. Рясы на нем не было, на нем ничего вообще не было, а
двенадцатый час ночи в июле четко обрисовывал мужской и женский силуэты и
только. Может быть, это был кто-то из деревенских. Но кто бы там, ни был,
увиденное на берегу заворожило меня.
Если бы я была режиссером, то сняла бы обязательно эту красивую сцену,
когда мужчина и женщина поклоняются любви: девушка - статуэтка стояла, подняв
руки к небу, а мужчина, начиная с пальчиков ног, покрывал поцелуями ее
тело. Я отвернулась, здесь, как и в церкви творилась тайна исповеди. Стараясь
ступать тихо, я прошла по берегу, забралась в палатку и легла. Потом долго прислушивалась,
но так и не услышала, когда приходила Женька.
Утром мы с Татьяной обнаружили сырой еще масляный портрет отца Прокла и
записку. На портрете глаза батюшки сияли светом первозданной бесконечной любви,
если бы мы не видели самого священника, то могли бы подумать, что это икона. Он
буквально гипнотизировал нас, и мы не сразу прочитали записку, которая
огорошила еще больше.
Женька велела передать портрет отцу Проклу, а еще она просила не искать ее. Мы
передали записку преподавателям, а затем отнесли холст в церковь, дверь, как и
в прошлый раз была открыта. Батюшки видно не было, Татьяна, неловко
перекрестившись, поставила подрамник рядом с иконами. Больше
мы Женьку не видели. Кто-то говорил, что она ушла в монастырь, и пишет иконы.
И, в самом деле, в одном из монастырей в этом крае был бум на писаные
монастырские иконы. Но я склонна верить преподавателям, которые в начале
следующего семестра сказали, что Женька перевелась в Академию Художеств,
потому, что в холле университета долгое время висели ее архитектурные
проекты, и нам, ее однокурсникам, они казались гениальнее творений Корбюзье. На
встрече выпускников через двадцать лет мы увидели другие работы. Новые времена
– новые кумиры. Только Женька на встречу не пришла.
17.07.2012г
|
| |
| |
| София | Дата: Суббота, 28.02.2015, 00:06 | Сообщение # 37 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 1
Статус: Offline
| Участник № 25
МУХА В ЯНТАРЕ
Все врут. Первушин сидел на корточках в правом углу реанимационного стола, маленький, ростом не больше суриката, и с усталым равнодушием пялился на лежащее рядом собственное огромное тело, вокруг которого роилось несколько врачей в зелёных пижамах и голубых намордниках. Кто там придумал, что есть некий тоннель, а в конце свет? Наврали.
Никакого тоннеля не было, он помнил лишь малиновую вспышку, чернильные пятна и вырастающие прямо перед глазами оранжевые дырявые зонтики, похожие на мухоморы.
Свое тело ему не понравилось. Какие-то нескладные тощие ноги с большими серыми ступнями, точно у мультяшного Братца-Кролика, худые руки, лежащие вдоль туловища, как корабельные канаты. На лице была пластиковая маска, что придавало ему сходство с приматом, из неё торчал короткий шланг с мешком, раздувающимся и сдувающимся, как рыбьи жабры. Впрочем, зрелище это воспринимал Первушин без каких-либо эмоций, будто не он лежал сейчас в холодном реанимационном блоке, весь утыканный трубками, а другой, чужой дядька.
- Разряд! Ещё разряд! - услышал Первушин. Не было киношного «Мы его теряем».
Молоденькая сестричка с «утюгами» дефибриллятора склонилась над телом, он со своего ракурса полюбовался её гибкой грацией. Кардиомонитор неприятно пищал и показывал горизонтальную зелёную линию. От манипуляций сестрички линия подрагивала, звук менял тональность, врачи начинали шевелиться активней.
Первушин зевнул, по привычке закрыв ладонью рот, и сам себе удивился: кто его зяв здесь увидит?
- Качаем! - басил доктор, видимо старший. - Хлористый кальций, адреналин!
- Пал Саныч, адреналина последняя ампула!
- Атропин! И второй бедренный катетер, живо!
«Молодцы, - подумал Первушин, - стараются. Хотя глупо всё, cуета».
Гибкая сестричка дрожащими руками передавала Пал Санычу какие-то штуковины, потом отошла на пару шагов, прислонилась к белой стене, закрыла глаза. Первушин заметил, как краешек голубой бумажной маски окрасили два чёрных каракуля — у девочки потекла тушь.
«Я, наверное, первый у неё, - подумал он. - Жаль девку. С первым покойничком тебя, милая!»
Первушин засмеялся, и ему показалось, что он услышал собственный хриповатый смех. От неожиданности он привстал, вытянулся во весь малый рост и тут заметил Ксению...
Она лежала на соседней каталке, и вокруг происходил такой же спектакль. Первушин нашёл, что Ксения по-прежнему красива, её не портила ни обезьянья пластиковая маска с «дышащим» мешком, ни катетер, торчащий из-под ключицы, ни мятая бумажная шапочка со слабой резинкой, из-под которой выбился клок её вьющихся пшеничных волос.
Он вспомнил весь сегодняшний день и всю многолетнюю историю их болезненной любви.
Автомобиль летел по загородному шоссе, давящая тишина всалоне шинковала воспалённый мозг. Надо было как-то начать разговор. Он хотел включить радио, но Ксю остановила руку Первушина, холёные пальчики сжали его ладонь. Нет, она не даст ему уйти и на этот раз. Первушин не без труда выдернул руку и схватился за спасительный руль. Два года он задыхался от любви к этой женщине, два безумных года! Мог ли подумать он тогда, что одно её прикосновение станет для него нестерпимым - все последующие дни! Он краем глаза взглянул на Ксю и ещё раз поймал себя на том, что ненавидит каждую чёрточку её красивого холёного лица. Когда это произошло? Первушин не мог ответить. Был любимый человек, да весь кончился, чужая женщина сидит сейчас в пассажирском кресле, скрестив точёные острые колени, о которых он когда-то грезил.
- Ксю, нам надо что-то решить. Я больше не могу так.
- Не надо, Максим. Оставим всё, как есть.
Он тряпка, тряпка! Через неделю ему стукнет сорок, а таки остался безвольным Максимкой. Внутренний голос шептал ему: «Ну давай же, скажи ей, как она тебе противна, что борешься с брезгливостью, когда вынужден делить с ней постель!» Но другой, ласковый тенорок вторил первому: «Нельзя так с женщинами. Она ничего плохого не сделала. Ты просто разлюбил, не её в этом вина».
Но первый шептун подначивал: «Её, её вина, женщина всегда виновата!»
Первушин резко вошёл в поворот, и Ксения с опаской посмотрела на него.
- Осторожней, любимый, мы можем перевернуться.
Переверуться? Смешно... Вся его жизнь перевёрнута. Он ненавидел себя больше, чем Ксю, ненавидел за слабость, неспособность раз и навсегда поставить точку.
Первушин пытался уйти от Ксю два раза. Первый раз онавыплакала его возвращение. Он подумал тогда: ну, чего тебе ещё надо, дурак, вот девушка красивая, любит тебя, жить без тебя не может. Это «жить без тебя не может» он прочувствовал на собственной шкуре, когда уходил во второй раз. Ксю наглоталась таблеток, с трудом откачали. Разумеется, он остался с ней. Что будет сейчас?
Их ждали на шашлыки друзья, оставалось проехать ещё минутдвадцать до загородного дома. За окном автомобиля мелькал осенний лес, грейпфрутово-красный в своём последнем предсмертном дефиле. Первушин подумал о том, что образы смерти подозрительно часто стали доминировать в череде киноплёнок, которые крутили у него в голове.
Ксю что-то говорила. Он давно воспринимал это как фон,сегодня же задумался: а за что можно любить его так сильно? И не нашёл ответа. Финальный разговор он запланировал на вечер, когда онапо-привычке обовьёт его руку, словно ядовитый плющ, уложит голову на его плечо и впервые за вечер замолчит. Хозяйка дома, куда они направлялись, была её ближайшей подругой, более того, как он подозревал, очень его недолюбливающей, и Первушин делал на это большую ставку. Он скажет Ксю всё, что хотел сказать, -
для успеха предприятия он даже несколько раз в блокноте писал и переписывал текст, стараясь выверить каждое слово, чтобы она не заистерила сразу и дала ему закончить, - и большие надежды возлагались на подругу, которая утешит и в своём презрении к нему будет остаток вечера проводить с Ксю спасительную терапию: мол, туда ему, козлу, и дорога, всё к лучшему, пусть катится.
Ксю смотрела на бегущее полотно шоссе и теребилаподаренный им в первую неделю знакомства простенький кулон: кусок янтаря, в прозрачной золочёной бездне которого застыла маленькая чёрная муха. Он чувствовал себя этим глупым насекомышем, увязшим в губительной смоле неистощимой, вязкой любви когда-то боготворимой им женщины. И точно так же, как несчастная муха, ощущал он свою неподвижность, скованность лапок и тела, немощность в очередной своей грядущей попытке вырваться на свободу.
«Она не отпустит меня, не отпустит», - стучало в висках.Руки вдруг перестали слушаться, пальцы одеревенели, и под оглушительный визг Ксении словно в рапиде увидел он приближающийся к лобовому стеклу бетонный ствол придорожного фонаря и удивился, как медленно протекали сотые доли секунды: вот бетонная сосна поглотила его, крохотного насекомого, запаковала навечно в свою разноцветную смолу, изолировала от враждебной среды, принесла долгожданное успокоение и покой...
Первушин таращился на тело, лежащее на соседней каталке, и вдруг заметил саму Ксению, такую же маленькую, как и он, сутуло сидящую на корточках рядом со своими большими ступнями. Она
неотрывно смотрела на собственную белую тонкую шею, туда, где подпрыгивал от манипуляций реаниматоров янтарный кулончик с насекомым внутри. Шнурок кожаный, никакого металла, врачи не стали тратить время, чтобы сорвать его, не до того. Казалось, она не замечала никого, только водила носиком из стороны в сторону, словно принюхиваясь.
Возле тела Первушина Пал Саныч, глядя на ровную зелёную линию на мониторе и вслушиваясь в мерзкий писк аппарата, устало снял свою бумажную маску. «Кажется, всё. Не успели».
Первушин пожал плечами и вздохнул: ну, и ладненько.
Над Ксю суета продолжалась. Полная женщина-врач подгоняла сестричек, наскоро давала непонятные Первушину указания. Он бросил взгляд на её монитор. Изумрудная линия скакала, то выпрямляясь, то горбясь. «У неё ещё шансы есть».
Но взглянув на безразличное личико её малого существа, на позу, в которой она сидела на каталке, покачиваясь, на полное отсутствие интереса к собственному телу, он вдруг с ужасом осознал: она «туда» не вернётся. Она будет с ним вечно. Вечно...
Нет!!! Нет!!! Только не это! Он жил в аду рядом с навязчивым нелюбимым существом, но быть рядом в Вечности — это посильнее ада!
- Давай же, Ксюха! Не дури! - заорал он ей в ухо. - Марш назад!
Она повернула к нему вытянутую мордочку, взглянула отрешённо, но Первушин не был уверен, что она его поняла.
- Живее, Ксю! У них минуты две на тебя осталось!
- Милый, - она вяло потянула к нему крохотные ручонки, - я тебя не оставлю, Максимушка!
Первушин вскочил, пытался потрясти её за плечи, но ладони проходили сквозь них. Ксю улыбалась ему, пыталась приобнять, но руки также проскальзывали. Её монитор запел фальцетом и показал прямую горизонтальную линию.
Всё. Они теперь вместе навечно! Словно острое портновское шило эта мысль пронзила крохотное «я» Первушина, разлилась горячим глинтвейном по его невидимым венам, взорвало голову. «Я поклялся себе, что сегодня мы расстанемся навсегда. Н-А-В-С-Е-Г-Д-А!». Ксю танцевала на носочках по краю каталки, перепрыгивая через свои же большие матово-белые ноги, и казалась
неимоверно счастливой. Сёстры снимали с её тела катетеры.
Сжавшись в кулак, превратившись в сгусток неизвестной плотной субстанции, Первушин, будто теннисный мяч, с размаху влетел в собственный череп, распрямился там, растёкся по артериям, принялся пинать своё сердце двумя ногами, словно упавшую боксёрскую грушу. «Навсегда! Расстаёмся навсегда!» - билось у него где-то в темени, и пульс этот медленно передавался остывающему телу. Линия на первушинском мониторе дрогнула и встала буквой «Л».
- Чёрт! - взревел где-то над ухом докторский бас. - Живой! Работаем, девочки!
Девочки заработали. Он почувствовал, как профессионально завели его сердце, ощутил острые запахи препаратов, холод приборов на замёрзшей грудине. Ещё оставаясь маленьким, где-то в собственной голове, Первушин вновь взглянул туда, где лежала неживая Ксю. Её крохотное некрасивое существо порхало над красивым её телом, билось, как русалка о люк закрытого иллюминатора, искало ходы. Но сил не было. Все силы свои она истратила на то, чтобы удержать его, живого, неблагодарного, отравить собою его жизнь. Её тело отсоединили от щупалец аппаратуры, кулончик хрустнул, раздавленный качнувшейся каталкой о металлический штырь капельницы, кусочек его отломился и с едва уловимым звуком брякнул о блестящий кафельный пол. В осколке этом маленькой запятой чернела доисторическая муха.
- Прощай, подруга. Сегодня мы, наконец, расстались!
… Но балансируя на грани сознания, Первушин вдруг ясно увидел её улыбку.
- До встречи, любимый. Я умею ждать.
Сообщение отредактировал София - Суббота, 28.02.2015, 00:26 |
| |
| |
| Януш | Дата: Суббота, 28.02.2015, 01:02 | Сообщение # 38 |
|
Сержант
Группа: Администраторы
Сообщений: 22
Статус: Offline
| Участник № 26
миниатюры
Продавец. Кто эти люди, по ту сторону прилавка?
- Добрый день, Вам что-нибудь подсказать?
- Да нет. Мы просто смотрим.
- Добрый день, Вам что-нибудь подсказать?
-Да нет. Я так…
- Добрый день, Вам что-нибудь подсказать?
- Нет. Дайте вот то.
- Пожалуйста. Пакетик нужен? Без сдачи не найдётся? Спасибо. Всего хорошего,
приходите к нам ещё.
- Добрый день, Вам что-нибудь подсказать?
- А у Вас вот было такое, … больше нет?
- Извините, закончилось.
- Как всегда, того чего нужно нет….
- Добрый день, Вам что-нибудь подсказать?
- Не нужно, мы сами.
- Пожалуйста. Пакетик нужен? Без сдачи не найдётся? Спасибо. Всего хорошего,
приходите к нам ещё.
- Добрый день, Вам что-нибудь подсказать?
- Сделайте милость.
- Что Вас интересует? Вы для себя или в подарок?
- Для себя.
- Попробуйте вот это, мне кажется Вам подойдёт.
- Вам кажется.
-А может быть вот это?
- Может быть. Зайду попозже, отложите.
- Добрый день, Вам что-нибудь подсказать?
- Да мы просто замёрзли.
- Ну что же, погрейтесь. Спрашивайте, если что-то заинтересует.
- Добрый день, Вам что-нибудь подсказать?
- Вы, наверное, новенькая, мне как обычно.
- Простите, как обычно, это как? Подскажите, я всё сделаю.
- Да как обычно, вот это и вон то, и завернуть.
- Пожалуйста. Пакетик нужен? Без сдачи не найдётся? Спасибо. Всего хорошего,
приходите к нам ещё.
- Добрый день, Вам что-нибудь подсказать?
- А вот это у Вас что? Нормальное?
- Да, я брала себе, всем очень понравилось.
- Я тогда, наверное, тоже возьму.
- Пожалуйста. Пакетик нужен? Без сдачи не найдётся? Спасибо. Всего хорошего,
приходите к нам ещё.
- Добрый день, Вам что-нибудь подсказать?
- Я у Вас что-то брала, было не очень. Предложите что-нибудь другое.
- А что не понравилось?
- Да, я уже не помню.
- Возможно, просто Вам не подошло. Вы опишите, чего бы Вам хотелось, попробуем
подобрать.
- Да, Вы знаете, всё одинаковое какое-то. Вот надо, что бы отличалось. Приелось
стандартное.
- У нас недавно появилось кое-что интересное, вот посмотрите.
- Ничего-ничего…мгм… А ещё что есть?
- Вот, немного необычное, но действительно не как у всех. Как вам?
- Необычное…да… Но нет, давайте лучше как всегда.
- Простите, что именно?
- Классику.
- Хорошо, классика… это всегда подойдёт.
- Вы что-то сказали?! Что Вы имели в виду?!!! Классика беспроигрышный вариант.
Всем понравится!
- Вы абсолютно правы, хороший выбор. Вам завернуть?
- Конечно, как всегда!
- Добрый день, Вам что-нибудь подсказать?
- Вы знаете, я на прошлой неделе брала, и вот такая же, как Вы, мне всё
расписала, так, мол, и так, чудесно-расчудесно, а такое оказалось… что и
говорить не хочется.
- Очень жаль, что так получилось. Видимо вышло недоразумение…
- Недоразумение…да! Именно!
- Давайте попробуем это исправить…
- Чё тут пробовать, опять мне предложите, я куплю, а потом… недоразумение!
- Так что Вы хотите? Я могу подсказать…
- Можете, но не надо! Я уже всё знаю. Это я просто, чтобы Вы знали!
- Хорошо, теперь Я тоже знаю…
- Да ничего Вы не знаете! Дурите людям голову!
- Простите, пожалуйста. Больше не буду. Добрый день, Вам что-нибудь
подсказать?
- Вы девушка не переживайте, у неё наверное жизнь не задалась!
- Да я не переживаю, понимаю - всякое бывает!
- У меня вот внучка, как вы за прилавком весь день стоит, такое дома
рассказывает! И хамят и ругаются, торопят вечно. Ох, жалко мне Вас, мыкаетесь с
дураками.
- Не все ругаются, бывает и очень интересные люди приходят.
- Им что от вас нужно-то? Дай-подай, и только! Они и за людей-то Вас не
считают!
- Мне кажется, это не всегда так, бывают и очень вежливые…
- Да где бывают-то? Где?!!
- Приходят и …
- Не дурите себе голову, всем на всё наплевать!
- Вы что-то хотели, я могу Вам подсказать…
- Не трать на меня силы, я вот возьму по сто грамм этого, вон того и эти два
сорта тоже дай. Нет, вот это отмени!
- Я Вам уже пробила…
- Внучка говорит это не сложно, отмени, да и всё! Не буду я это брать, у меня
не хватает!
- Хорошо. Что-нибудь ещё?
- Нет. Только заверни всё отдельно. А вот это в подарочную, мне к соседке
зайти, у нё сегодня именины.
- Добрый вечер, Вам что-нибудь подсказать?
- Мы так к Вам спешили, боялись, что не успеем!
- Успели-успели! Что вы хотели?
- Мы сегодня идём в гости…
- К кому? Если не секрет, конечно!
- Друзья наши. Хочется подарить что-нибудь такое…
- Чтобы помнили?
- Совершенно верно! Сами понимаете, время такое, всё кружится-вертится. Надо
чтобы вечер сегодняшний чем-то добрым запомнился. Вы нам в прошлый раз
посоветовали, и мы вот сегодня сразу про Вас вспомнили!
- Мне очень приятно! Вы опишите Ваших друзей, я попробую подобрать.
- Они ребята хорошие, но не простые. Много по миру ездят, новинки у них раньше
чем в магазинах появляются.
- Классика…
- Что, простите?
- Да, просто день сегодня забавный.
- И у нас, знаете, тоже.
- Я Вам советую вот этот дорогой классический вариант. Даже, если у них такое
уже есть, этот набор из тех вещей, что всегда нужны. Дорогой, для солидности
подарка. А вот это, возьмите для душевной теплоты. Выглядит как довесок к
подарку, но со временем, именно это его часть и вспомнится.
- Ой, как здорово! А ещё есть? Мы бы себе взяли!
- Нет, это авторская работа. Можно заказать что-то подобное. Нам приносят на
реализацию. Если хотите, оставьте заявку, будет что-то подобное, я Вам наберу.
- С удовольствием, только мы всё заполнять не будем, вот только телефон
оставим.
- И имя пожалуйста…
- Хорошо.
- Спасибо, что без сдачи! Приходите ещё!
- А как же!
Моей маме
Спускаюсь по лестнице вниз. Печка уютно потрескивает дровами, в комнате тепло и
тихо. Сестрёнка спит, папа уехал в Москву, Мама где-то во дворе. Наверное,
чистит дорожки от снега. Вчера он сыпал большими хлопьями. Пушистые снежинки и
сейчас неторопливо опускаются на землю. Через большое окно видно, как растут
сугробы.
Выйти и поиграть пока не хочется, слишком
хорошо тут. Подхожу к кровати и залезаю на неё с ногами. Она застелена моим
любимым красным стёганым одеялом. Оно мягкое, не колючее и немного скользкое.
Сижу так, что мне видно и печку, и окно и входную дверь. Печная дверца прикрыта
не плотно, в щели мерцает золотой огонёк, он моргает, сменяясь то
красным, то сизым. За окном кружиться снег, всё белое-белое. На деревянном
круглом столе передо мной стоит тарелочка с баранками. Я беру одну
и начинаю её грызть. Затем вторую и третью.
Интересно, а как сейчас в лесу? Там, наверное, тоже идёт снег. Все ёлки
засыпало. Ветки у них стали тяжёлые и клонятся к низу.
Хочется чаю. Что-то мама не идёт. Смотрю на дверь, но она не подрагивает, значит,
мама ещё на улице. Если бы она зашла на терраску и в тамбур, хлопнула бы там
дверью, то и эта бы тоже дрогнула. Подожду ещё не много.
И всё-таки, как же там в лесу. Наверное, тоже холодно. Тут так тепло, у нас есть печка, а
там нет. Как же звери не мёрзнут. Они костёр себе развести не могут.
Хорошо медведям, они спят себе под снегом и им тоже тепло. Когда залезаешь в сугроб, там
всегда теплее. Медведи умные. А вот волки? Наверное, воют и бегают за зайцами, а те прячутся в снегу.
Вкусные баранки, но очень хочется пить. Где же мама?
Что делают зимой кабаны? Жёлудей не найти. И там очень-очень холодно. А вдруг они
выйдут из леса? И придут к нам, в конюшне ведь теплее чем в лесу. Там
есть сено, не жёлуди конечно, но ведь его можно есть. Кабаны страшные, у них клыки хуже, чем у волков.
Мамы уже очень долго нет, вдруг кабаны к нам пришли? Они голодные и злые. А мама во дворе совсем одна, у неё только лопата и совсем нет ружья, она же не охотник. Ой, мамочка! Мама! Их же так много, они все-все пришли!
Смотрю в окно, но из-за терраски всего двора не видно. У конюшни никого нет. Она их, наверное, от калитки отгоняет. А вдруг они прорвутся и сразу сюда, домой полезут? Тут-то ещё теплей и баранки! Сейчас как затопают по террасе…Мама, Мамочка! Мама! Мне так страшно, я начинаю плакать, но не громко, вдруг сестрёнку разбужу, они и про неё узнают.
Жалобно звякнула дверь террасы, раздался топот, хлопнула вторая дверь и сейчас… я вскочила и ...закрыла входную дверь на крючок. А её кто-то дёргает! Мне так страшно, что я уже совсем плачу и зову маму. И тут сквозь свой крик слышу голос:
- Маш, Маша! Открой дверь! Открой! Что случилось?! – Мама дёргает дверь на себя. Я всё ещё плачу, и никак не могу вытащить крючок, ведь мама тянет дверь на себя, а я - на себя.
Мама входит, я кидаюсь к ней, обнимаю её и плачу.
- Что с тобой? Ты поранилась? Где-где? – Мама отцепляет меня от себя и встряхивает, - что с тобой?
- Мам, там кабаны…и волки…и, мам! – я всхлипываю, - они…
- Какие кабаны, какие волки? – Мама смотрит на меня с тревогой.
- Я думала, на тебя напали, – немного успокоившись и оттого стесняясь, говорю я.
- Ох, Боже ты мой! – Мама улыбается, – нет там ни кого!
- А почему тебя так долго не было? – обиженно говорю я.
- Я дорожки чистила, - тут мама прислушалась, - а сестрёнка твоя крепко спит, - мама снова улыбается.
- Мам, чаю очень хочется. – Тоже улыбаясь, говорю я. – Мы сегодня что будем делать?
Мама, ставит чайник, садится на кровать и я забираюсь к ней на колени, она обнимает
меня и тихонько покачивает. Так хорошо. От мамы пахнет морозом и... Мамой.
- Будем всякие украшения делать…
- На ёлку?- перебиваю я.
- И на ёлку и для дома.
На улице начинает темнеть. Я знаю, мы сейчас достанем электрическую гирлянду с
маленькими цветными фонариками. Повесим её на окно. Из большой папки на верёвочках, мама возьмёт всякой цветной бумаги. Я принесу клей и ножницы, и заветную шкатулку. Там мамины сокровища. Просто так её брать нельзя. Весь вечер мы будем мастерить, а когда приедет папа уже будет очень красиво!
А за ёлкой надо в лес…Но всем вместе не страшно!
2014,декабрь
Фантики
День. Переменная облачность. Ветер гонит по небу лохматые краюшки облаков. Косые солнечные лучи, оплавляя их ватные края, пятнышками света неторопливо скользят по домам. Словно кто-то там, наверху, с фонариком в руке, ищет потерявшихся в тумане. Один из лучей
неторопливо заполз на жёлтую кирпичную башню и, замер, освещая остеклённый балкон восьмого этажа. Свет моргнул, дрогнул занавес и действие началось.
На балкон вышел Старичок. Весь круглый - и голова, с сияющей макушкой, и плечи
в тесной майке, и особенно карлсончиково пузо в штанах с подтяжками.
Оглянувшись на дверь, посмотрев на небо, словно сверяя свои планы с погодой в
доме и на улице, он открыл окно. Постоял, посмотрел, вытянул руку и растопырил
пальцы, пощупал воздух. Отошёл на шаг и взял с полки балконного шкафа корзиночку.
Развернул в руках что-то маленькое, аккуратно разгладил большими
пальцами. Снова подошёл к открытому балконному окну, и, насколько мог далеко, вытянул руку. Разжал
пальцы. Ветер подхватил серебристую бумажку, и пару секунд покружив в воздухе,
отпустил. Разноцветный фантик, как кленовый вертолётик, стал опускаться
вниз. Пока, мерцая, он не свернул за угол дома, Старичок наблюдал за ним
из окна, прижимаясь всем своим круглым телом к бетонной плите балкона. Как
только Первый скрылся из виду, Старичок подготовил к полёту Второй. За ним
Третий и Четвёртый. Тур вальса и разноцветные фантики - яркие бабочки гонимые ветром, упархивали и прятались в кроне растущего под окном дерева. Когда вертолётик завершал свой
полёт, уходя в крутое пике, интерес к нему пропадал. Пируэты танцующих бумажных бабочек необыкновенно радовали Старичка. На его лице расплывалась широкая, заразительная, счастливая улыбка. Выставив руку в окно, он почти подпрыгивал, стараясь подкинуть фантик как можно выше, чтобы улетел он как можно дальше, а падал подольше. Когда корзиночка опустела, и последний вертолётик благополучно приземлился, Старичок постоял немного,
посмотрел на небо, на дверь балкона, прикрыл окно и ушёл.
2012
|
| |
| |
| Януш | Дата: Воскресенье, 01.03.2015, 00:03 | Сообщение # 39 |
|
Сержант
Группа: Администраторы
Сообщений: 22
Статус: Offline
| УЧАСТНИК номер 27
РАЗМОРАЖИВАЕМ ХОЛОДИЛЬНИК
Я часто пишу о будничных вещах и явлениях, потому что они в моей жизни - главное.
Итак-холодильник. Из современных, но простых. Размораживать там надо морозилку.
Я выключаю холодильник и перекладываю в специальное ведро-чистейшее ведро-всё,
что лежит в морозильнике. Это - мясо. И курица.
Я должна накрыть ведро крышкой и чем-то тёплым (одеялом, чтобы не выпускало холод), как вдруг обнаруживаю в этом холодном ведре... нашего кота. Он сидел до этого в комнате и помогал моему мужу читать курсовики студентов, но, видно, не выдержал...
Кот вцепился в холодную- ледяную курицу- и орёт. Орёт, потому что холодно, и потому что я его заметила.
Я иду в комнату к мужу:
-Ты зачем отпустил кота?
-Ему со мной скучно.-растерянно говорит муж.
-Помоги мне снять кота с ведра, пожалуйста,- прошу я.
-Ничего без меня не умеет!-Муж подходит к ведру, хватает кота.И кот царапает его..Сильно царапает...
Я бегу к аптечке. Там всё, кроме йода и зелёнки, которые были там на днях.
...И муж вспоминает, что брал и йод, и зелёнку. Но вот, куда поставил- не помнит. Вроде, в комнату...
Всё, что "вроде в комнате" необъяснимо исчезает. Найдется через 3 года. а пока я мажу руку мужа одеколоном, он кричит: - Больно!
Ну кто уберет с ведра мучителя-кота?
Я включаю пылесос, но кот не боится пылесоса. Перестал бояться.
И тут из коридора приходит Пёс. Наш Пёс. Он спал и ждал прогулки,но услышал крики кота.... Пёс лает. Кот выгибает спину. И вдруг пёс умудряется снять кота с ведра за шиворот.
Кот визжит и царапает пса. Пёс не разрешает мазать его одеколоном. И уходит в коридор. Ждать прогулки.
... И вот я вкладываю в морозилку полотенце - именно на него будет стекать вода, в которую превратится лёд. И оставляю дома мужа, кота и холодильник.
Ухожу гулять с нашим Псом.
-Пожалуйста, присматривай за холодильником,-говорю я мужу.
-А что, холодильник сбежит?
-Да нет, кот может прыгнуть в морозилку....
...Муж задумывается и продолжает читать курсовики. С котом он во временной ссоре. Потом оба наедятся и успокоятся.
Пёс молча ждёт меня на пороге и посматривает на холодильник.
-Закрою-ка дверь на кухню!-говорю я.
...Кот ложится на кресло в коридоре.
Муж ничего не слышит- слушает музыку в наушниках.
-Ладно, придём с прогулки - я помогу разморозить холодильник,- словно это хочет сказать мой верный Пёс.
июнь 2014
КАК МЫ НЕ СМОТРЕЛИ ПЕРЕДАЧУ О ПОЭЗИИ
-Не задерживайся сегодня на учёбе!-сказал мой муж.
-Успей к 21.00. Там будет сам профессор Иртышев.
...И я бежала по зимне-мартовской улице, чтобы успеть...
Но успела я к нашему гостю - Егорычу.
Егорыч ремонтирует швейные машины. Брал в ремонт машинку моей тёти. Но привёз почему-то нам. И ровно в среду.
Компьютера у Егорыча нет. И он остался смотреть с нами Передачу о Поэзии.
(Хорошо,что накануне я испекла "Наполеон". Сейчас он только-только пропитался).
И намекал Егорыч, что просмотр без шкалика не пойдёт.
И муж зашипел:
-Это же будет выступать сам Игорь Иртышев! Как можно говорить о выпивке.
-Слушай! Не верил мне...-Егорыч аж замер.
- Ваш Иртышев говорит о ценах на коньяк. Путается сильно...Но хочет быть ближе к народу. Наш человек!
..Егорыч закашлял:-Хозяйка.Сухой торт. Сухой.
-Вы же чай пьёте.
-Нет, мне что-нибудь погорячее...
Я ушла на кухню и думала - что мы будем делать с Егорычем, когда он упьется?
...Позвонила тётя. Она искала Егорыча. Особенно свою швейную машинку.
Выяснилось, что в прошлый раз она ничего крепкого не налила Егорычу. Вот тот и обиделся.
-Кстати, о коньяке..Им лечат..- уже сползал со своего стула Егорыч.
-Ладно.. .Передачу не посмотреть. Пусть Егорыч остаётся ночевать у нас. А завтра подумаем, как передать машинку без моральных травм...
...Передачу будем смотреть в записи,- сказал муж
...Зачем я спешила домой по дурной погоде?
март 2014
|
| |
| |
| stogarov | Дата: Воскресенье, 01.03.2015, 17:06 | Сообщение # 40 |
|
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Статус: Offline
| Участник номер 28
Сад
С некоторых пор часто спрашиваю себя: «Зачем я
взяла?» – эту папку из архива Никитского сада, помеченную словом «макулатура».
Было так хорошо. Море. Солнце. Уединение на берегу. Наскальная роща, которой
ночью владеют оравы жуков-оленей. Какой-нибудь из рогатых гуляк, опившись
древесного сока, обязательно залетал на свет и, очумев, стукался о
стены каштановым панцирем, пока спасительная рука не выбрасывала
его обратно, в смоляную прохладу. Он вмиг исчезал, оставив пальцам воспоминание
о своих цепких кургузых лапках, а душе – легкость разделенной свободы. Комната
– нет, целые апартаменты! с огромным письменным столом, настоящим генералом от
мебели, несдвигаемым, при массивных дубовых карманах-ящиках и гладком мореном
верхе. Махина господствовала здесь, распространяла влияние,
призывала под стяги, знамена, хоругви...
Возле камина, сработанного по всем правилам номенклатурно-ведомственного
интима, так уютно читать «Житейские воззрения кота Мурра»… И время
от времени поднимать глаза к плетям глицинии, укрывающей террасу… И возвращать
взгляд обратно, под казенные своды, где еще недавно вился, пластался огонь,
сквозил, поджигая поленья, - они полыхали, как страсть, которой суждено
истратиться в пепел, и отражались в кафеле у подножия да в лаковой спинке
кровати напротив.
А внизу, под окнами, среди желтой сурепки с обильными
деревенскими цветами-крестиками, стелились алые маки. Ниже розовыми головками
кланялась морю валериана, и никнущие белые гвоздики осторожно сползали по
камням, пуская вперед чувствительные побеги. Мимо них, ближе к полночи, и
жутковато, и радостно пробираться овеваемой ароматами, нащупывать
дорогу к глянцевито-темной, как нефть, воде, которая, маня,
колыхалась всеми своими водорослями, медузами, светилась под луной так же
фосфорно и таинственно, как крошечные светлячки на изломе ступеней. А
утром опять ощущать себя контрабандисткой в этом забронированном мирке,
предназначенном совсем для другой персоны – для Главного Иерарха,
который не возражал, чтобы я порылась в архиве и написала о Никитском саде
что-нибудь поучительное и приятное…
И всё это пропало, едва я открыла папку.
Первый лист, вытянутый в длину, с тисненым крылатым львом, был исписан
черными когда-то чернилами, вверху значилось: «ПРОТОКОЛЪ».
«1913 года апреля 20 дня помощник пристава 3-го участка г. Ялты Никульников
вследствие предписания его высокородия господина ялтинского уездного исправника
от 20 с. апреля прибыл в Императорский Никитский сад, где производил дознание о
лишении себя жизни посредством выстрела из револьвера в висок ученика
Никитского училища Николая Амвросия Петровича Будковского IV класса, сына
генерал-майора, причем спрошенные нижеподписавшиеся лица объяснили...»
Каллиграфические строки были расположены на бумаге рачительно, с отступами для
полей. Всего два листа с оборотом, скрепленные подписью помощника
пристава, а также словами: «Более добавить ничего не имею...» Тоскливая
простота исходила от них; и ни исправить, ни зачеркнуть, как теперь не уйти
самой от пожелтелых страниц, избравших меня поверенной. И было
убедительно совпадение чисел: тринадцатый год после начала века, когда ученика
мертвым обнаружили в классе, и тринадцатый год от конца века, когда
листки попали ко мне.
А море едва шевелило галькой, словно никогда не кидалось на
скалы, в бешенстве сдвигая сам берег. Природе не было дела до
каких-то листочков!
Он лежал навзничь, человек девятнадцати лет от роду, в шинели, и кровь
растекалась под его головой. Уездный врач констатировал смерть, и полицейский
приступил к дознанию. Следствие не заняло и двух часов, не то, что
составление протокола, над ним помощник промаялся бы до завтра, не
предложи услуги местный эконом. Толковый малый и записал показания. Он же
позднее прошил листочки нитками, подклеил к ним другие бумаги и, чистый перед
самим собой, не оскорбив лукавством память покойного, закрыл папку. Тот,
кто через много лет первый наткнулся на нее… Не знаю, кто это был. Может,
какой-нибудь бывший следователь, убранный подальше от глаз в годы реабилитаций,
возможно, кто-то другой, уверенный: «Хорошие люди не стреляются». Свое мнение
он выразил словом «макулатура» и, проводя инвентаризацию, махом перечеркнул и
жизнь генеральского сынка, и аккуратность добровольного писаря да,
пожалуй, и само минувшее время в лицах и характерах. Но каким-то
чудом дело всё же вернулось обратно, обрело номер, значит,
уравнялось в правах с другими единицами хранения и восстановило с ними родство
по всеобщей связи людей и событий.
Свидетельствует директор Никитского сада действительный статский советник
Щербаков - будущий профессор, чью фотографию я видела в Никитском музее,
- пышные кайзеровские усы, лихо закрученные и сведенные на нет по обе стороны
крупного носа, облик внушительный, степенный:
«Будковский был хорошим учеником и вел себя безупречно. В
характере его наблюдались замкнутость и сосредоточенность. Всегда он был
одиноким и не принимал участия в увеселениях товарищей ...»
Без привычных: «в пьяном угаре» или «психически
ненормальный» запись не убеждала. Просто, доступно и ни к чему не
обязывает. Обмороченной стереотипами доступней: «Самоубийство
– выход для малодушных». Но ничего такого не нашла и дальше. Здесь
аккуратный эконом записал показания преподавателя Андрея Ивановича
Паламарчука:
«Я подумал, что у него пошла кровь горлом, и скорее повернул его лицом вверх,
затем стал выслушивать сердце, оно уже остановилось, хотя тело было совершенно
теплое. Заподозрив совсем скверное, я принялся осматривать подробно голову
Будковского и заметил ожог от выстрела на виске. После этого я нашел на его
шинели револьвер. Шинель ввиду болезненного состояния - у него был переломлен
позвоночный столб - Будковский всегда носил...»
Двадцативосьмилетний питомец Московского университета
физиолог Паламарчук, которому суждено вывести знаменитый табак с
душисто-арифметическим названием «Дюбек-22», говорил как на Страшном
суде. ШИНЕЛЬ носил ВСЕГДА! Так некогда один великий писатель уподобил
повесть о бедном чиновнике библейскому преданию и дал ему вечную жизнь.
Слышится голос пытливого современника: «А где божественное
откровение? Сколько людей стрелялись, стреляются и будут стреляться. Читатель
занят другим. Кого теперь тронет судьба какого-то мальчика!» Возможно, не
тронет – тем хуже, потому что нет гибели значащей и незначащей, во всяком
случае, для Создателя, и никто это не пересилит.
Письма, телеграммы, объяснительные... Бумага, оказалась прочнее участников той
давней истории. На глазах она перерождалась в житейскую суету, в будничные
мелочи - их лучше не знать: они создавали ощущение, словно листаешь записи о
собственных похоронах.
А странички, где Будковский завещает свой гербарий любимому учителю, нет, но
текст её приведен директором - горькая самооценка и неожиданное
добавление: «Прошу дорогого Ивана Алексеевича принять на добрую
память…» Наверно, Иван Алексеевич взял и записку - то немногое, что мог
теперь сделать для своего лучшего ученика. Сноска директора - крестик,
маленький, как цветок сурепки, выделяет последнюю фразу, к ней
пояснение: «Преподаватель училища Промтов». Тот самый Промтов, будущий автор
муската «Красный камень». Значит, дорогому Ивану Алексеевичу, тогда
преподавателю истории и словесности, передал Будковский самую большую
свою ценность - гербарий. Но что за странная тяга к белым цветам? Только
они и привлекали ученика: подснежники, анемоны, нарциссы - одного цвета со
снегом, первыми распускаются, дрожа на ветру, и, засыхают, не зная тепла.
Никто, кроме министра
Следующая бумага резко отличается от других – в
траурной рамке, с надписью: «Большой выбор гробов» - счет от погребальной
конторы Барильо: «Итого 23 руб.». По тем временам немалые деньги, если
вспомнить, что месячное жалованье, например магистра ботаники, -
десять рублей. Но интересней другое. Не тот ли это Барильо, кто
выстроил министерскую дачу в центре ботанического сада? А может, его
отец? В 1887 году (запомнить нетрудно: сто лет назад) какой-то
Барильо исполнил государственный заказ, скрывавший прихоть министра
государственных имуществ Островского. В самом сердце ботанической
коллекции сей муж отечества пожелал обосноваться и возвести
дачу, на казенные деньги, конечно. И директор сада (был поставлен Базаров)
воспринял это как божью милость. С истинным почтением и совершенной
преданностью для начала он послал под топор шпалерное отделение, утопающее в
персиково-алычовых цветах: отсюда открывался наивыгоднейший вид как с востока -
на море, так и с запада, ваше сиятельство,- на горы. А затем, размахнувшись,
очистил и соседние участки. Падуб мадерский; пурпурный бересклет из Флориды;
крушина альпийская; магония из Китая; вечнозеленая этрусская жимолость,
земляничник... Список истребления так же велик, как перечень вещей
высокопревосходительства, ввезенных на дачу: иконы Спасителя, святого Козьмы,
Божьей Матери, а еще кушетки, комоды, пуфики, стулья... И, наконец, под номером
147 - ночная ваза, собственность господина министра.
К пяти десятинам усадьбы присоединили семь кварталов парка, проложили
дорогу для возки дров в кипарисовой аллее, устроили фонтан – и резиденция для
отдыха готова. Почтения ради чиновник особых поручений попросил господина
Базарова - к о н ф и д е н ц и а л ь н о - устроить его
высокопревосходительству какой-нибудь сюрпризик, нечто специфическое, например,
выстричь деревья у въезда так, чтобы как некий вздох сквозило «О-о-о» -
инициал господина министра. Но цветущая там острая пампасная трава
и юкка с ножевидными листьями мало подходили для рабских фантазий.
Вместе с фундаментом для дачи его высокопревосходительство заложил традицию
истребления сада, подхваченную потомками и доведенную нашими современниками до
совершенства. Теперешним достойным преемникам останется забетонировать море и
на всех папках архива написать «макулатура», и следующим поколениям будет что
разоблачать. А начиналось уничтожение благородно - с инструкции: «Для всех
чинов министерства, приезжающим по делам службы». Правда, никто, кроме
министра, не ездил сюда, даже его замечательный брат Александр Николаевич
(автор «Леса» и «Бесприданницы»): верный своим пенатам, драматург
предпочитал деревенское Щелыково.
Следом за государственным деятелем прибывали пирожковые и
десертные тарелки, блюда, соусники, салатники, горчичницы, компотницы,
ножи - мясные, овощные, фруктовые, а также передники для прислуги, тюки с
бельем, занавески, гардины, ковры, куски коленкора, плюша, бахромы, а
кроме того, ушаты, скалки, лопатки, керосиновые лейки, трубы для
самоваров, ящики с нарзаном... Десять лет Базаров встречал их,
препровождал нарочных, посылал в ялтинскую ресторацию за формами льда, а
в Магарачский подвал - за лучшим вином, составлял списки желаний его
сиятельства, а через месяц, после отбытия высокого гостя, принимался за ремонт
дома, сообщаясь то с каменщиками, то с печниками, обойщиками,
мебельщиками... И так до тех пор, пока не выхлопотал себе должность в ученом
комитете министерства и не переехал в Петербург. Перед отъездом он, правда,
успел сделать в ватерклозете черный ход, а уж на выполнение иных желаний
высокопревосходительства не хватило времени. К тому же следовало подумать о
собственном будущем. Ведь неподалеку... Даже страшно сказать, почти
рядом, в Ливадии, изволит отдыхать государыня императрица. Ну почему бы
не вспомнить про успехи акклиматизации растений, бывшие у предшественников?
И... чем черт не шутит! - не представить к стопам венценосной дамы
жардиньерку из бамбука, выросшего в императорском саду? Не присовокупить
к ней вазон с заморской пальмой, воспитанной здесь же!
И вот он - случай! Государыня в обществе великих князей вздумала посетить
ботанический сад, загодя отправив в Никиту навьюченную прислугу, чтобы
там, чего доброго, не помереть с голода. И тут выручила пустая
министерская дача с большой изразцовой плитой. Их величество
престолодержательница с их высочествами князьями, цесарятами и
многочисленной свитой по прибытии сразу же уселись за стол. Затем
осмотрели дом, не найдя, очевидно, в ботаническом саду ничего более достойного
внимания. Далее им угодно было расположиться в тени на часок-другой, и на
том, окончив знакомство с миром растений, они отбыли восвояси. А будущий член
ученого совета, провожая монархические экипажи громким «ура!»,
благословлял день, когда подрядчик заверил подписью обязательство: «Я,
Барильо, принимаю на себя постройку двухэтажного каменного дома с
галереей…» и т.д. и т.п.
Дачи давным-давно нет: не выдержала землетрясения. Но
оставят ли пустым благодатное место? И чуть ниже, у берега моря, там, где взору
министра открывался лазурный природный амфитеатр, на щедрой земле Никитского
сада - не зря же кто-то в порыве восторга назвал её клочком Италии, приросшим к
суровой Скифии, - стоят бетонные корпуса современных представителей власти. А
чуть выше, на скале, пробитой тоннелем, - их чайный домик. А левее - укрытый
элегантными криптомериями теремок слуг народа. Теперь не
нужны царские тропы, чтобы спускаться к берегу, достаточно в лифте надежной
фирмы «Люфтмерхен» нажать кнопку «МОРЕ» - и даже оно, торжественное и великое,
у твоих ног.
Был праздник
А ветерок тем временем тормошит страничку архивного дела с
подклеенной телеграммой: «Приехать не могу».
Она пришла, когда ученика уже отпели, похоронили и составили опись вещей: часы
глухие с цепочкой, кошелек с деньгами (1 руб. 35 коп.), несколько
экземпляров журнала «Пробуждение», записная книжка с заметками... Конечно
же, директор не может пренебречь просьбой опекуна, заключающей
телеграмму, и деликатно сообщает обстоятельства, зачеркивая слова и подбирая
нужные:
«Особенно грустен стал он после смерти своего отца
осенью 1912 года. Какая-то тоска и апатия одолели его, он по целым дням молчал,
отделываясь от расспросов односложными фразами. В отпуска почти никуда не
ходил, и время каникул проводил тоже в училище…»
Щербаков пишет и мачехе, тем более что её требование:
«Немедленно известите» - сопровождено оплаченным ответом. «Примите, милостивая
государыня, уверение в моем совершенном почтении»,- заканчивает он
послание. Она вскоре приезжает из Одессы в Ялту,
останавливается на даче знакомого генерала. При встрече с ней директор,
наверно, почтительно насторожен и, отвечая на её нервные вопросы,
вынужден повторить: вещей в обыкновенном смысле слова у её пасынка не
было, а то, что способно таковыми именоваться, сдано в полицейский
участок, и помощник пристава Никульников расписался в приеме.
Пошла ли она в класс, где пасынок упал на дубовый пол, или встретилась с тем,
кто первый поднял тревогу, а может, подробности лишь расстроили бы её слабое
здоровье, и она уехала, не открыв душу для них? Да и какое, собственно, это
имеет значение?!
Был праздник Белого цветка. В этот день ученики обычно вили
гирлянды. Возле министерской дачи стоял автомобиль, который им поручили
украсить. Они шумно взялись за дело, время от времени поглядывая на
малиновые драпировки в окнах: не мелькнет ли красивая дочка
смотрителя, имевшая обыкновение кататься по саду на велосипеде. А
тот, с кем она недавно столкнулась и кому со злостью сказала, потирая
ушибленную руку: «Я возвращу вам несчастный гербарий. Вы не рыцарь. Вы – жалкий
смешной поляк», прятал на груди предсмертную записку. В пустом училище тишина.
Слышен лишь шелест глицинии, укрывающей здание. Да жужжанье шмелей, вкушающих с
её фиолетовых гроздьев.
Черные дрозды метнулись от выстрела и на секунду умолкли. И
чуть сильнее прежнего качнулись длинные гроздья. Да еще отражение бальзамина у
кромки бассейна багряно колыхнулось, потревоженное упавшим листом. Вот и всё. А
потом один из учеников вздумал украсить цветами свой класс и побежал с букетом…
Единственно, о чем Будковский просил, - хоронить без религиозных обрядов
Директору стало жаль сироту, он не решился провожать
его в последний путь без прощального слова и пригласил ксендза. Скорее всего,
он после раскаялся, раздосадованный лишней морокой. Меловая бумага всё
объясняет - на бланке римско-католического прихода. Отпевание?.. На каком
основании? Его высокопреосвященство требует резонов. А тут eщe ксендз не
отступает от своего: не уплатили за службу. А ведь он ехал в праздничный день,
за шесть верст от Ялты, да и приход его малочислен и беден, никакой поддержки
от правительства - одна надежда на верующих, и от состоятельных за отпевание в
черте города приличествует рублей двадцать пять, а уж за чертой ...
Деньги мачеха не рискнула перевести, отсылая к опекуну. На
её новое письмо директор смиренно отвечает:
«Залог, который внес генерал-майор Будковский при
поступлении сына в училище, выплачен погребальной конторе Барильо.
Примите, милостивая государыня, уверение в моем совершенном почтении».
А опекун? Где голос крови? Кажется, родственник не
торопится с долгом. А знаменитый польский гонор? Или бумаги утрачены? Листаю,
листаю, листаю. Вот! Страничка в линейку, вырванная из тетрадки,- желтые пятна
времени на щегольских размашистых буквах: «Сначала вещи покойного Николая
Будковского малой скоростью, после чего последуют десять рублей для ксендза…»
Я закрыла папку. Захотелось дохнуть свежего воздуха.
|
| |
| |
| stogarov | Дата: Воскресенье, 01.03.2015, 17:09 | Сообщение # 41 |
|
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Статус: Offline
| Участник номер 28 (продолжение)
По скалистой тропе спустилась вниз, к
морю.
Тень веток шевелилась на выступах. Лишь земляничник выглядел
застыло-недвижным. Дерево-дикарь, гордое, независимое, оно либо гибнет, либо
живет так, как ему нравится, - высоко на скалах, поближе к солнцу. В нём всё
сопротивляется, не поддается чужой воле. Равнодушное к влаге, не признает
иной почвы – лишь камень. Мускулистые, напряженно-скрученные стволы, - сизовато-багровые,
часто желтые, иногда нежно-розовые, в тонких лоскутах обвислой коры,
несут раскидистую вечнозеленую крону. В ней долго держатся ягоды,
похожие на землянику, правда безвкусные, как трава. Сейчас в кроне цветы, белые,
на вид ландыши, но без запаха. Они уже начали осыпаться, ронять свой прах в
заросли буйного ладанника. Его сиреневые кустики ютились на каждом
освещенном пятачке. На миг, как отголосок поспешного отпевания,
память одолжила заемным: «Ваши пальцы пахнут ладаном …», обратила к
строкам Будковского, записанным после смерти отца:
«Во дворе, у клумбы, можно перевести дух. Дождь стекает с моего зонта,
одна из капель падает в белую чашечку, обращенную к хмурому югу: мгновенное
сияние, потом всё гаснет от нового удара капли. Почти прозрачные лепестки
уже разъедены траурной влагой. К вечеру они совсем потемнеют,
истончатся, затем смешаются с землей. Белые, анемичные, щемящие... Я
вспоминаю наш сад, где всегда что-то цвело: первыми пробивались крокусы, держа
на плечиках остатки снега, а последними – хризантемы; согнувшись
под ветром, они смотрелись в зеркальце льда. Больше у меня никого нет. Холодно.
Зимно. Бардзо зимно».
Такие признания настроения не поднимают. Вспоминаешь свое, из череды неудач, и
что-то вампироподобное в человеческом облике тотчас обретает меня как добычу.
Позванивая длинными очковыми цепями, которые болтаются, как подвески грузинской
княжны, оно сразу предупреждает: «Придется подождать. Минутку-другую, возможно,
больше. Неотложное задание». Цепями смотрит в газету, еще секунда, и оно
стряхнет на тебя прах сигареты. Статья о мышиной возне производит бурные
потрясения, фаланги свободной конечности отбивают барабанную дробь, учиняя
самим звуком маленькую гражданскую казнь надо мной. Без суда и следствия,
без слов: «Государственный преступник». От нечего делать придумываю ему
биографию и произвожу в экс-вольнодумца, сохранившего привычку почитывать на
службе. Потом заполняю на него историю болезни и подыскиваю лечебную травку для
внутреннего потребления. Отправляя на курорт, даю для компании
ходячую бесполую идентичность. Но отказывается. Почему? Не привыкло изменять
жене. В таком случае – оторвать башку: пусть умрет нравственным, числя себя
мужчиной. Сейчас поднимет удивленные органы зрения, изречет: «Вы еще здесь? Я
же сказало: явитесь через месяц.
Только без эмоций. В противном случае ваш вопрос
рассмотрению не подлежит».
Наверно, специалист по замораживанию и должен обрывать на
полуслове, чтобы поддерживать вечную мерзлоту внутри себя, пронести её сквозь
века и передать прекрасному будущему. Преемники уже наготове, такие же
демократически вероломные, желчекаменные и бесполые. А предшественник из
темного прошлого давным-давно уверяет в почтении на архивной страничке, лежащей
у меня под рукой.
Опекуны, ксендзы, мачехи, разные барильо,
высокопреосвященства, министры и прочие высшие инстанции, маленькие и большие
вершители судеб с очками и цепями шли за мной по пятам. Я слышала, как летели
камешки из-под ног. Тучей вились москиты и слепни. Голоса жужжали над
ухом. Господин министр обращал внимание на недостаточность ризницы в
Никитской церкви и поручал заказать полное облачение для священнослужителей.
Архиерей возмущался тем, что отхожие места помещены под алтарем, и директор
сада предлагал выдвинуть их в пристройку. «Мускат белый, мускат розовый,
Совиньон из подвалов экспериментального винзавода, заизюмленные тона с
шоколадным оттенком»,- диктовал чиновник особых поручений и бетонных корпусов.
А там компанию уже развлекал приголубленный шут профессор: «Бокал следует брать
за ножку, а женщину ниже талии». И только действительный статский советник
Щербаков пытался восстановить с межевым инженером границы сада,
докладывая Главному Иерарху: «Никитский сад теряет земли, а главное - физиономию
изолированного учреждения».
К причалу подошел катер, и на весь берег загремела музыка.
Голоса сразу стихли. Вскоре катер повернул в сторону Гурзуфа; сошедшие
экскурсанты потянулись долгой цепочкой к пепельной оливковой роще. Голубоватая,
таяла вдалеке Ялта.
Был полдень, когда последний раз я взглянула на часы. С тех
пор прошла вечность и еще семьдесят четыре года, месяц и двадцать дней,
отсчитанные от Праздника белого цветка. Но что изменилось? Одной
банальной историей больше, одной меньше. Мир видел столько мертвых, что мог бы
сойти с ума. Но ничего - скрипит. И время от времени жаждет возмездия.
Со-кру-ши-тель-ного!!! Мир уходит в крик. И по-прежнему стынет в деревянной
скорби над гробом чужого пасынка Божья Матерь, роняет восковые слезы, и светится
бледный веночек в её кипарисовых пальцах. Где-то в девятьсот тринадцатом.
На обратном пути, у подъема на гору, меня кто-то окликнул.
В рассеянности я не узнала голос директора. Не призрак действительного
статского советника Щербакова, а нынешний, Петр Аркадьевич,- преемник вековой
бетонной традиции (под его руководством в очередной раз перекроили ботанический
сад ради курортного культпросвета) взялся откуда-то.
Некоторые, не признающие полутонов, считали нас врагами:
из-за пустяка - расхождения относительно изящного садоводства,
самой капризной области красоты, последний мастер которой скончался больше ста
лет тому. Чудаки! Мне действительно казалось, что этот вдохновенный
художник (его имя достойно упоминания - Пюклер-Мускау), будь он жив, взял бы
мою сторону, но это еще ничего не значит. Конечно, Маэстро Пюклер
не одобрил бы крикливых нововведений - всех этих косых углов, прямых
линий, бетонных площадок, навязанных Никитскому саду, а также прочего
застойно-провинциального модерна, включая и корпуса для сановников. Ему вообще
нравилась незаплеванная патриархальная классика. В родовом парке
Мускау он воплотил свои представления.
Сначала Маэстро творил собственноручно, а затем -
пустившись в скитания, так что управляющему надлежало исполнять распоряжения,
посылаемые из разных концов света. Плавучие мексиканские сады, игрушечные
японские бонсэки, парки Китая, России, Англии, головоломные версальские
боскеты... Два года он изучал их, правя на расстоянии с такой точностью, словно
возил Мускау в кармане. Потом вернулся, чтобы самому продолжить
работу, навсегда склонившись в пользу естественного стиля, не чуравшегося
жизни,- фабричных стен, мельниц, плотин.
В память о Мускау Пюклер удлинил фамилию, когда,
разорившись, продал имение какому-то принцу и забрался в глушь. Но и здесь
однообразие унылой равнины стало действовать ему на нервы, мешая сочинять
«Записки покойника». Старик князь отложил перо и потихоньку взялся за
прежнее: сотворил озеро, окружил его холмами, воздвиг лесок... От этого занятия
его оторвал Господь, призвавший к себе как самого опасного
соперника. С Пюклером-Мускау умерло в 1871 году поклонение природе,
облагороженной до идеальной красоты, и уважение к характеру самого неприметного
ландшафта.
Но Петра Аркадьевича не вдохновляло имя забытого мастера.
Иерархия, к которой Петр Аркадьевич имел честь принадлежать, была с ним в
состоянии необъявленной войны. Моего спутника не трогало и то, что Пюклер
отстаивал каждую ложбинку, бугорок, струйку воды перед самим королем, если его
величество осмеливался соваться в чужую работу. Директор продолжал говорить о
распоряжении свыше, ссылался на Главного Иерарха, народ, сотни тысяч
экскурсантов... Мне делалось скучно, потому что он был искренен. Слушая, я вспоминала
пленительные глаза Главного Иерарха и думала: «Ведь и Константин Леонидович -
не последняя инстанция. Над ним не только небесная сфера с позолоченным
солнцем, вписанная в потолок его легендарного кабинета. И он, академический
цезарь,- раб всеохватной бетоносистемы, засосавшей всех нас». И не
сочувствовать директору было сверх сил. К тому же ни кто иной, а
он, мученик должности, разрешил мне пользоваться архивом даже по
воскресеньям. А потом предложил заведовать им. Вряд ли предложение было
серьезно, но несерьезность в отдельных случаях особенно привлекательна!
Больше того, вызывает симпатию. И вот я глядела на него, пытаясь отыскать
интерес к истории, которую собиралась рассказать. Но заметила озорство в
глазах, как у деревенского парня - из тех, кто встает поперек дороги и не
дает прохода.
А явился Петр Аркадьевич предупредить: завтра едем в
долину. Он не заснет спокойно, если не покажет самый большой водопад в Европе и
редкий папоротник «Венерины волосы».
Нашел из-за чего не спать! Есть поважнее предметы. Например, слово «макулатура»
в память незадавшейся жизни, любви. И я рассказала о папке.
Реакция директора удивила меня. Путаясь, и смущаясь, и
сбиваясь на косноязычие, он выразился в том духе, что вроде как бы, это самое,
понимаете ... нельзя оставить всё так, ну, в устном рассказе ... А? Надо
бы закрепить. Это был психолог, изучивший человеческие страсти гораздо лучше,
чем изящное садоводство и ботанику. А затем встревоженным голосом стал уверять,
что самоубийство - грех, и священник, совершивший обряд, нарушил заповедь.
И тут мой доброжелатель запнулся. Кажется, в ту минуту он
тоже услышал грозное рычание гербового крылатого льва. И мерный гул
бетономашины, накапливающей дикую инерцию разрушения. Оранжевая платформа на колесах
протряслась мимо, обдав жарким смрадом. Она сметала, крушила, давила.
Завтра к ней добавят компрессор, он застрочит, питая хитроумный аппарат,
который разъяренной струей песка начнет выжигать всё живое. На лице директора
появилась завороженность. Через минуту он деловито ступил на колею, оставленную
колесами, попробовал её крепость. Похоже, его снова одернул кто-то из невидимой
свиты, следующей за мной по пятам. Густой бас с характерным латгальским
акцентом мог принадлежать лишь Главному Иерарху. «Надо пожалеть»,- приказал он.
И Петр Аркадьевич виновато улыбнулся, послушно договорил: «Нельзя, это самое...
переутомляться.
Нужна маленькая разрядка. Завтра, если нет возражений,
форма одежды походная».
Мы расстались у пропускной будки. Смотрительница
торопливо открыла ворота на пляж, затем накинула на них скобу, кандальную цепь
и замок, поправила табличку с изображением оскаленной собачьей морды. Директор
очутился по ту сторону, заспешил вдоль аллеи акаций. Смотрительница исчезла в тени.
Сверху я видела, как по набережной проползла осторожная машина директора. Она
еще не скрылась, а меня уже охватило сомнение: правильно ли поняла
его последние слова?
- Когда, говорите, это самое? - хмуро спросил директор.
- Что?..
- ... случилась эта история?
- В 1913-м.
- На сто первом году жизни сада.
Счет удивил и меня. Директор не отделял судьбу Будковского
от истории сада и, наверно, был прав. Разве вся наша жизнь не сад,
подстриженный, прореженный, забетонированный? Столько людей - да что там! целые
народы ушли в макулатуру, стертые войнами, революциями, конвейерным
уничтожением. После них - лишь фантомная боль, та, что мучает инвалидов. И вот
она настигает где-нибудь в архиве, врастает, как древоядник в кору, и ноет,
мешает жить. И ты не можешь больше читать «Записки кота Мурра», а думаешь о
белом гербарии, который давным-давно превратился в труху, и бредишь
болезненными откровениями захолустного гордеца. Слышишь звуки граммофона, о
которых он пишет в своем дневнике:
«Представление еще не началось, артисты устанавливают
ширму, дети вертятся, кто-то усаживается, кто-то бежит, пытаясь догнать
собачонку,- во всех движениях столько обыденно вечного, будто видишь картину
старого мастера, даже налет времени на красках видишь. Густая седоватая хвоя
колышется вместе с музыкой, я заставляю себя идти вперед, под сень плакучего
кедра - самого непонятного из деревьев,- поникшего, словно безвольная ива,
предавшего свое мужественное начало. Дальше, дальше, к древнему земляничнику,
не способному на перерождение. И это говорю я, «не рыцарь».
Её веломашина была украшена плющом, помешавшим
удержать руль и уклониться от столкновения. Кажется, этот удар - последний.
Единственно, что меня греет,- шинель».
Разговор с директором не выходил из головы.
- С чего бы именно этой папке оказаться в моих руках? -
спросила я.
- Как с чего?.. Это самое ... - сказал директор, пораженный
моей недогадливостью. - Раз человек интересуется, ради бога,- продолжал он
обстоятельно и внятно, но его голос доносился, словно из другого мира, из
какого-то волшебства параллельной реальности, где душе бесхлопотно и
легко, - пусть работает в свое удовольствие. Я сказал Нине Федоровне:
запишите и отпустите. Под мою ответственность... это самое ...
Я слушала, наклонив голову, понимая, что рядом – никого.
Безмятежный простор покоился передо мной. Уходил в бесконечность. К ней
устремлялся и взгляд. Но чувство того, что, как ни старайся, всё равно не
постигнешь всего, убеждало в предельности человека. Солнечный свет
оплавлял над горами край лохматого облака. Где-то, за скученными деревьями,- с
высоты они казались зеленой отарой, замершей на спуске, - ехал мой благодетель.
О чем он думал?
Предсмертную записку нашли на груди при осмотре тела.
Уездный врач подал конвертик Андрею Ивановичу Паламарчуку и,
приподнявшись, отошел в сторону.
«Тяжело умирать, не будучи удовлетворенным в жизни, без
сознания, что выполнишь честно свой долг перед обществом. Дальнейшее
существование бесцельно и ведет к новым страданиям. Прощайте».
Николай Будковский сложил секретку и запечатал её за два
дня до праздника. Слабое оживление заметили в нём товарищи. Позже они скажут
помощнику пристава, что в последнее время Будковский повеселел. Накануне
праздника он даже признался, что ему приснился чистый снег, и кто-то
заметил: «Будковский, тебе даже во сне холодно». И, ложась спать, попросили
Будковского, встававшего первым, разбудить их пораньше.
Мир был хлопотным, мир был чудным
Запах глицинии остановил меня на последнем участке подъема.
Он плыл и плыл от террасы моего дома, окутанной дымчато-сиреневым цветом. В нём
было дуновение давнего апрельского утра и тишина праздника, разбитого пулей. И
по мере того, как я приближалась, запах делался сильней и отчетливее. Но вот
ветер изменил направление. И опять неуловимый, бесследный, как облик
Будковского, который не суждено увидеть даже на фотографии, как его последний
взгляд, обращенный к сиреневым гроздьям, поплыл стороной.
В холле ко мне устремилась дежурная.
- Вы из архива? - спросила она, и законный интерес к
истории обозначился на её лице.
Как известно, всё законное не вызывает доверия.
- Вы про Молотова ищете документы? – не отставала дежурная.
После нескончаемых споров в Москве, после горячего
разномыслия, которое конъюнктурные пророки назвали «русской Вандеей», и здесь
услышать осточертевшее имя!
– Да не волнуют меня кумиры ни бывшие, ни теперешние! Лучше
над чем-нибудь посмеяться.
– А что тут смешного?
– Ну как же, учрежденный французом де Ришелье и
обрусевшим шведом Христианом Стевеном, ботанический сад носил имя
министра иностранных дел Молотова.
Можно было назвать и второго ангела-хранителя
Никитского сада - Лысенко, с которым его соединяли путы сельскохозяйственной
академии. Пусть дежурная сама решает: история это или бред жизни?
Мир был хлопотным, мир был чудным
Под туманом юным, тревожным,
А теперь, в этом веке безлюдном,
Стал пустынным он и несложным ...
Конечно, дежурная хотела услышать что-то другое, но
я продолжала читать самого польского из поляков: чтобы впредь не
набивалась с модными темами. Но нет! Она была несгибаемой.
- На всякий случай запомните,- сказала она,- когда Молотова
расстригли, памятник ему возле купоросного бассейна подлежал ликвидации. Его
заключили в клеть, и он стоял как арестованный. Потом на него натянули
холстину, чтобы не смущать иностранных гостей. И так он простоял еще, пока не
нашли технику. Это у вас, в столице, шито-крыто, по ночам, втихаря, а у
нас выносят при стечении народа...
Меня позабавило столь оригинальное осуждение столичной
практики.
- А Лысенко? - спросила я. - Тоже задвинули за решетку?
- Тут обошлось! Ни в мраморе, ни в граните не красовался.
Её гневное чувство ограничивалось расправой над
монументами. В этом было что-то обнадеживающее, как и в том, что идолы уходили
в макулатуру.
- Никто не звонил? - спросила я, возвращая дежурную к
будням.
- А сколько кавалеров вам требуется? – ответила она
удивленно, не делая секрета из своих наблюдений.
Похоже, у моря старушка признавала только любовные
отношения. Я пожала плечами и подалась к лестнице.
- Я сказала «кавалеров», а не «любовников»,- закричала она
вдогонку, - что не одно и то же! Имейте в виду, превратить кавалера в любовника
– не такое простое дело.
– Вы считаете?
– Я считаю!.. Это факт. Запомните: в любви главное поцелуй.
Если он приятен и сладок и вас от него шатает, и сами вы таете, а он горит на
губах, то всё остальное будет еще приятней.
Я улыбнулась, находя суждение небесспорным, однако во
внимание приняла.
В комнате по-прежнему было солнечно и так же слышались волны. Кажется,
ничто не изменилось, но это только кажется. Одна архивная папка, а всё стало
другим – из-за проклятой надписи: «Макулатура». Тогда-то и спросила себя:
«Зачем взяла эту папку?» Было так хорошо. Море. Солнце. Встречи с
директором. А теперь всё достанется ей – неприкаянной тени. Всё или почти
всё? И неизведанный поцелуй? Не знаю...
Послесловие
Судьба этого рассказа претерпела много невзгод. Автор желал
не просто видеть его напечатанным, но напечатанным на родине главного
действующего лица, в Польше. Тем самым хотел, отдавая дань его
памяти, репатриировать саму бедную тень сироты. Однако идея не
имела успеха. Чванливыми и надутыми, словом, одними из тех, кого называют
официальными лицами, было сказано: «Поляк, который прижился у вас, в
России, - не поляк». Увы, жестокость так же тупа, как и глупость, особенно если
тщится изобразить гордость да еще под покровительством
центра, названного Культурным. Речь не о ней, а о том, что у милосердия нет
национальности, как, помимо души, у боли нет другой родины.
|
| |
| |
| stogarov | Дата: Воскресенье, 01.03.2015, 17:12 | Сообщение # 42 |
|
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Статус: Offline
| Прием произведений окончен
|
| |
| |
| Рыба-молот | Дата: Воскресенье, 29.03.2015, 14:32 | Сообщение # 43 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 4
Статус: Offline
| Цитата Рыба-молот (  ) «Семерка» ехала на восточную окраину города |
| |
| |
|
