Это началось в купе поезда ***.
Был душный июнь, образовывавший в небе нескончаемые пышные формы облаков.
Ветер вздувал по утрам их пенистую материю, и к полудню вся небесная акватория устилалась летающими островами и материками нежного кремового и синевато-льдистого цвета, устремленно вытянувшихся вдоль невидимых линий ветряных потоков.
За окном купе в такт постукиванию колес мерно чередовались, словно между кадрами, отсчитываемыми столбами, виды полей и лесов. В окно врывался ветер, хлопая занавеской и сыпля проносящимися за вагонами звуками, которые, отставая, застревали в коробке купе, как будто это был свет далеких космических миров, уловленный видоискателем телескопа.
В купе вместе со мной оказался только один человек.
Весь наш вагон пустовал. Изредка по нему слонялось несколько пассажиров, лениво проходил проводник или проезжала с пыльной тележкой-клеткой продавщица воды, соков, мороженого и пива. Бутылки с жидкостями печально гремели в своей клетке, создавая по-шнитковски сюрреалистический диссонанс в своеобразной гармонии железнодорожного нескончаемого гула. Мы неслись сквозь ярко освещенный космос пейзажа, так же печально-приглушенно гремя в своей клетке, как эти остекленевшие бутыли-птицы.
Двери почти во все купе были либо совсем раздвинуты либо открыты наполовину, словно пустующие вольеры, покинутые своими мирными обитателями.
Наконец я деловито пододвинулся к окну и взглянул наверх, где в очередной раз появилось роскошное медлительное облако, которое поезд уверенно обгонял.
- Какое красивое облако, - сказал я. И в этот момент солнце, выпутавшись из рукавов облака, резко осветило мне глаза.
Мой попутчик ничего не ответил, но, напротив, как-то тревожно и серьезно посмотрел на меня, а в движениях его проявилась собранность.
Он посмотрел на облако и, видимо, удостверясь, что оно, действительно, было очень красивым, вдруг закрыл дверь купе. После прокатившегося шума и щелчка отрезанный дверью гул несущегося поезда внезапно исчез, и в купе стало первое время с непривычки очень тихо.
- Да, очень красивое облако, - наконец ответил мужчина. Он заерзал плечами, как будто вспомнил что-то приятное и с нежностью в голосе продолжил: «Все облака неслучайны. Неслучайна их форма и время появления. Конечно, всегда существуют вариации, но в целом они постоянны».
- В самом деле? - удивился я, смущенный тем, что попутчик закрыл дверь, не спросив меня, и неожиданно поддержал с энтузиазмом пустяковую тему.
- Вы думаете, что я неправ?
- Не знаю.
- Но вы ведь тоже неслучайно об этом спросили.
- Да нет, просто так. - Облако было красивым, форма его напоминало что-то большое, вытянувшееся, с надежными, устойчивыми пропорциями, но теперь поезд медленно менял свое положение по отношению к нему, и ветер неуловимо изменял его детали. - Я просто так об этом сказал, как-то даже не задумавшись... - я совсем смутился от необходимости объяснять такую мелочь.
Едва завязавшийся разговор готов был иссякнуть, но мой собеседник настойчиво посмотрел на меня и, весело прищурившись на какое-то мгновение, полез к себе в рюкзак.
Он достал оттуда большую широкую книгу альбомного формата с толстыми картонными листами. Это был альбом фотографий.
- Иногда — или даже очень часто — снова заговорил мой собеседник, с интонацией, как будто после прерванной вздохом паузы, такой, которая обычно возникает после глотка, - люди замечают что-то красивое или видят очень долго эту самую красоту, но почему-то отводят от нее глаза и продолжают снова жить в своем скучном мелочном сером мире. А ведь ничто не мешает им изменить свою жизнь в лучшую сторону в любое время. - говоря все это, он продолжал что-то искать в своем рюкзаке, а я рассматривал матерчататую обложку альбома. Он был покрыт темно-синей, крепкой тканью, которая не истерлась за время своего использования. Особенно хорошо было видно, что книгой часто пользовались - по потемневшим краям обложки — там цвет ткани погрязнел, но нити нигде не перетерлись, а лишь примялись. Наконец мой попутчик достал из рюкзака то, что искал. Это оказалась толстая лекционная тетрадь, покрытая крепкой блестящей темной клеенчатой обложкой.
Мой собеседник сделал удовлетворенный выдох и светлым взором посмотрел на меня, а потом на виднеевшееся в окно облако.
- Вот здесь, - он открыл альбом, - разные фотографии. Это облака. Очень разные. Разные формы, цвет, сделанные в разное время... я собираю их уже несколько лет. И, знаете, никто за столько лет ни разу мне не сказал, что облака такие красивые. Только вы.
Я медленно прислонился к обитой приятным мягким материалом стенке купе и с любопытством человека, которому будет нечем заняться в ближайшее время, кроме предлагаемого просмотра фотографий, посмотрел в альбом.
- Меня зовут Костя, - сказал попутчик как бы между делом, аккуратно и неспешно переворачивая листы с фотографиями.
- Очень приятно, - ответил я, подражая его замедлившемуся темпу речи, - а меня Гриша.
- Нормально, Григорий? - Костя поднял на меня глаза и с хитрым любопытством заглянул мне в зрачки.
- Отлично, Константин! - мы засмеялись неожиданно возникшему резонансу во взаимопонимании.
Фотографий было много. Но каждое из них изображало облако.
«Хорошая оптика» - завистливо подумал я.
Облака были хорошо детализованы, с тонкой и точной передачей цветов и контраста.
Клубящиеся горы, небесные сады, вздымающиеся к солнцу города, летающие гигантские звери, абстрактные фигуры, затмевающие своей тенью целые поселения, медленно курсирующие галактики, дрейфующие вселенные — все это неподвижно целенаправленно неслось в каком-то одном вечном направлении, словно проходящие перед глазами во сне нескончаемые страницы неизвестной книги, написанной неизвестными буквами.
«Это просто бесконечный реестр форм. - подумал я. - но невозможно сфотографировать все облака, проносящиеся над всей землей».
- Но ведь невозможно сфотографировать все облака в мире.
- Конечно, но все и не нужно фотографировать. Несмотря на кажущееся несметное многообразие, число форм не так уж велико. Всего несколько тысяч.
- Всего?
- И все они повторяются. Правда, есть множество различных циклов повторений. И достаточно большое число модификаций. Но, при необходимой тренировке, глаз может привести все варианты изменений одной архетипичной формы к изначальному инвариантному образцу.
- Вы сами все это... вычислили? - спросил я после некоторой запинки, стараясь подобрать нужное слово и все больше увязая в недоверии ко всей закручивающейся ситуации.
- Мой собеседник расслабленно выдохнул. Лицо его поскучнело и приобрело слегка страдальческий вид.
- Вспомните то облако, которое вы увидали в окне. - к этому времени облако совсем уже изменило свой вид и еле виднелось за хвостом поезда. - а теперь посмотрите на эту фотографию. - на фото распологалось большое вытянутое облако, несколько похожее на увиденное мной. - Эти облака — братья-близнецы, у которых один общий праобраз. Это, по моей классификации, - Кит. Кит, или, если хотите, Левиафан, - это четко оформленное начало, готовность принять или создать новый мир. До Кита существуют только Материя и Бесконечность. Они почти совсем бесформенны и инертны и долгое время неизменяемы. Есть еще большое множество таких форм — Птица, Океан, Пустыня, Вавилонская башня — и много-много чего еще, каждая из них обозначает отдельную стадию формирования материи. И со временем смена форм повторяется, соответствуя природе цикличности. Внутри одного большого цикла — множество меньших и совсем маленьких. И все они сосуществуют одновременно. Образно говоря, их можно преставить в виде тысячи расходящих кругов на воде внутри одного большого круга.
- Как интересно, - наконец сказал я, - но что обозначает вся эта круговерть облаков?
- Трудно сказать. Можно делать множество предположений. Но что обозначает наша жизнь на планете, например? Может, это также одна из форм материи. Есть неорганическая, а есть органическая и есть разумная формы жизни. Но кто знает, что находится за пределами этих известных нам видов бытия. Также и облака повторяют неизвестный нам смысл последовательностью своих форм.
В это время за дверью купе в проходе загремела грустная коляска продавщицы вод.
Костя открыл дверь и спросил у продавщицы:
- У вас есть «Балтика»?
Через четверть часа мы с Костей уже были на «ты» и, стоя в проходе вагона возле окна, уже вовсю обсуждали метафизику и диалектику облачных метаморфоз.
- Сложно сказать, - размахивая руками, в одной из которых тяжелела бутылка «Балтики», горячился Костя, - есть ли среди облаков обратные взаимопереходы форм. Иногда циклы прерываются, иногда протекают не в прямой, а в обратной последовательности, иногда циклы свернутые, иногда внутри одного помещается несколько меньших. Это еще очень плохо изучено.
- Но ведь кто-то это изучает?
- Есть, есть такие люди на земле, которые занимаются изучением облаков. И я — один из них. - Костя сделал театральную паузу, в которой поместилось представление уже достаточно опьяневшего человека о том, что сейчас к нему должно быть приковано самое пристальное внимание, потому что за этой фразой должна последовать другая, более главная. - Я — магистр истории облаков.
- Ты?!
Костя повернулся в профиль и хитрым движением руки надел на голову берет.
- Да, я. Я — Мастер толкования облаков.
Я медленно и уважительно зааплодировал, утвердительно кивая головой в такт хлопкам.
Тут к нам незаметно снова подъехала продавщица с тележкой, и мы скупили весь имевшийся у нее запас пива.
Была глубокая ночь, когда я проснулся, видимо, от толчка поезда. Поезд стоял, и мой переход от сна к восприятию действительности был легким и почти незаметным движением сознания. За окном в отчетливой тишине вырезались совершенно определенные и удивительно различимые редкие звуки птичьего пения. Лунный свет, изгибаясь между листвой, проникал в купе, неся с собой негативное отражение листвы и наклеивая ее на стенки купе.
Я слегка потянулся в тяжелой истоме, не почувствовав перехода в действительность. Мне все еще казалось, что я — нечто целое со всеми окружавшими меня вещами: так же, как мир во сне — ментальное и телесное продолжение человека, вещи из проступавшего внешнего мира все еще казались моими собственными продолжениями. Я чувствовал, как замерла верхняя полка в ожидании движения, как штора, одиноко уставившись в небеса, подрагивала от ночной прохлады, и даже где-то там вдалеке, дорога, которой не было видно, и которой даже наверняка не существовало, казалась мне продолжением моего медленного дыхания, исходящего от нагретой спины локомотива к далекому востоку, где спали Уральские горы.
Я был большим ночным облаком, затаившимся над широкой темной долиной, заполненной несметным количеством мельчайших деталей мира.
На соседнем месте никого не было.
Видимо, Костя уже вышел на своей станции, или просто выглянул подышать. Я снова закрыл глаза и уснул.
Больше я Костю не видел.
Доказательством нашей странной встречи осталась только тетрадь, которую Костя забыл на столике или специально оставил мне.
В ней фиолетовыми чернилами было исписано пять страниц буквами неизвестного языка.
Я долго думал над ними, стараясь понять, был ли это в действительности существовавший язык или искусственно придуманный, такой же, каким, например, был написан манускрипт Войнича.
Я никогда не узнаю, о чем написано в этой тетради, также как не узнаю всей последовальности облаков полного цикла, включавшего в себя, по словам Кости, пять тысяч форм.
Неизвестно, была ли метафизика облаков тоже придумана Костей или существовала с давних времен.
Все, что я могу теперь делать, — это смотреть на прекрасные клубящиеся или застывшие облака и фотографироват их. Возможно, когда-нибудь я смогу разгадать все их пять тысяч форм.
|