***
Нечаянно родившись заново,
Я снова начал этим летом
Читать Георгия Иванова
И спать с не выключенным светом.
Во всем, что мы считали будничным,
Открылся творчества источник,
По сретенским невзрачным улочкам
Сквозила вечность между строчек.
Там, где случайного прохожего
В урочный час не чаешь встретить,
Лучей причудливое крошево
На нас раскидывало сети.
Жара под крыши горожан гнала;
Но ты, без преувеличенья,
И в зной казалась краше ангела,
Увиденного Боттичелли.
И облака – благие вестники –
Струились высью голубою
От Сухаревки до Рождественки,
Благословляя нас с тобою.
Пейзаж
Полмира объехав без дела,
Поймёшь, что полжизни отдашь
За русский пейзаж черно-белый,
Берёзовый зимний пейзаж.
На дальнем пригорке деревня,
Сороки пустились в полёт,
А рядом, меж редких деревьев
Охотник с собакой бредёт.
Петлянье дороги окольной,
Следы лошадиных подков;
И темный шатёр колокольни
На фоне сплошных облаков.
Мой друг, путешествий любитель,
Меня перебьёт, в простоте.
Он где-то подобное видел.
В Германии? в Польше? в Литве?
Пейзаж этот больше фламандский.
Вот Брейгель, типичный пример.
Подумаешь, кончились краски.
Остались бы уголь да мел!..
В Антверпене не был я в жизни
И спорить теперь не готов.
Но вдруг этот Брейгель Мужицкий
Был родом из наших краёв?
Согласен, что это абсурдно.
Но что, если я не один?
Вдруг так же считают подспудно
Датчанин, француз или финн?..
Уютно чернеют домишки,
Со снежной зимою в ладу,
И черную шайбу мальчишки
Гоняют на белом пруду.
Девочка с Таганки
Мне сегодня, братцы, не до пьянки,
Хоть бы вы поили задарма.
Золотая девочка с Таганки,
Как же ты свела меня с ума?
Для того ли я тебе поверил,
Чтобы на пудовые замки
Ты передо мной закрыла двери
И не отвечала на звонки?
Ведь ни разу я тебя не предал,
Никогда тебе не изменил,
Но до помрачения, до бреда
Как-то не нарочно полюбил.
За уменье от души смеяться,
Презирать разнеженность и лень,
За манеру стильно наряжаться,
За твои две сигаретки в день.
Зря я называл тебя малышкой,
Знал я, что ты режешь без ножа,
Что приличный кунцевский парнишка
Превратился в сущего бомжа.
Он, как я, считал себя причастным
К вечности, даря тебе цветы.
Мы теперь с ним – братья по несчастью,
И несчастье наше – это ты.
Только я из-за тебя не стану
Опускаться медленно на дно…
Братцы, я не прикоснусь к стакану,
Будь там хоть столетнее вино.
Бесполезно слушать назиданья,
Мой пример дороже дельных слов.
Кто связался с ангельским созданьем
Должен быть к страданию готов.
Пусть гордится стройностью осанки,
Ей не я, а Бог один судья…
Солнечная девочка с Таганки,
Золотая девочка моя!
***
Мы успели родиться на шестой части суши –
На восток до Камчатки и до Кушки на юг.
Мы умели смеяться и играть без игрушек,
И не всякого сразу допускали в свой круг.
Мы сбегали с уроков на футбольное поле;
Мастерили ракеты из конфетной фольги,
И таинственный запах бертолетовой соли
Ни химчистки, ни стирки одолеть не могли.
Мы не ждали послушно, когда стукнет шестнадцать,
И на взрослые фильмы пробирались в кино.
Мы с пеленок учились ничего не бояться
И не верить, что будет – чему быть суждено.
Мы чуть свет выбирались из постылой постели,
Каждый день продлевая хоть на крохотный час;
Мы быстрее взрослели, потому что хотели
До поставленной цели доходить каждый раз.
Мы от края до края по земле колесили,
От Карпат до Байкала все нам было – свое.
Мы страну, где родились, называли Россией
С большим правом, чем нынче называют ее.
Где-то строились башни, где-то рушились стены;
Мир дробился на части и кроился по швам.
Мы сумели не сгинуть через все перемены,
И, кому было трудно, шли по нашим следам.
Мы ни совесть, ни веру никогда не попрали.
Что нам новый порядок или старая власть.
Если мы в этом мире до сих пор не пропали,
То, уж будьте надежны, нам и впредь не пропасть.
***
Студеным утром встать до света,
Одеться, валенки обуть
И не спеша пуститься в путь
Куда-нибудь. Пусть будет это –
Воскресный день, когда народ
Под гул метели спит беспечно,
Лишь изредка случайный встречный
Угрюмо к станции пройдет.
Околица – земли граница,
А дальше – ветер без конца,
Ни кустика, ни деревца;
И ничего не стоит сбиться
С дороги в снеговой пыли,
И только ради интереса
Ступать вперед, полоску леса
Случайно различив вдали.
Тропинкой, скрытой под поземкой,
Спуститься к руслу ручейка
И вдруг сквозь мглу, издалека
Почуять благовест негромкий.
Туда, туда, где над леском
Чуть высится знакомый купол,
Где в церковь убранную скупо
Старухи тянутся гуськом;
Укрыться, наконец, под крышу
И, мелких несколько монет
Подав убогому, в ответ:
«Спаси вас Господи!» – услышать.
ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ
Последним воскресением зимы
По узким улочкам Замоскворечья,
По тем местам, где вместе были мы,
Пройтись, наружу вырвавшись из тьмы,
И не отчаяться, и не отречься.
Казалось бы, всего на полчаса
Нам стоит оказаться на Ордынке,
И снова ты поверишь в чудеса –
Прекрасна, как весенняя роса
На тоненькой нетронутой травинке.
Часы застыли. Тиканье пружин
Прервалось на последнем обороте.
Я снова жив. Но снова здесь один,
Как будто безраздельный властелин
Всех проходных дворов и подворотен.
Мы знали тайну. В предрассветный час
Они, как музыкальная шкатулка.
Их звук с тобой мы слышали не раз,
И не было волшебнее для нас
Замоскворецких сонных закоулков.
Я не могу поверить, что сюда
Ты больше никогда не возвратишься.
Что я один – невелика беда,
Но нет страшнее слова – никогда,
Из словаря посмертного затишья.
И каждый день, как грешник, по утрам
Я нашему молюсь Замоскворечью.
Брожу по переулкам и дворам
И жду, что небо улыбнется нам,
И ты – нечаянно шагнешь навстречу.
НАРКОЗ
Из коридора доносился гомон,
Врач за спиной завязывал халат;
А я лежал на операционном
Столе под светом в десять киловатт.
Сестра, как прима из кулис на сцену,
Впорхнула; нет, скорее, подплыла.
Я помню, как легко входила в вену
Оранжевая бабочка-игла.
Но то ли что-то не сложилось, то ли
Меня не брал их фенобарбитал,
Я, потеряв все проявленья воли,
Сознанье до конца не потерял.
Я слышал, как сквозь радиопомеху,
Забавный писк, переходящий в бас;
Но мне, признаться, было не до смеху,
Во всяком случае, не в этот раз.
Сейчас меня разрежут, делом грешным,
А там уж расстараются вовсю.
Я попытался крикнуть безуспешно:
Постойте, подождите, я не сплю!
Но действие задумали с размахом;
Созвали весь, что есть, медперсонал,
И то, что я кричу, борясь со страхом,
Никто не слышал, и не замечал.
Я понимал, дела мои пропащи.
Но, господа, мне нечего терять!
Извольте помнить, кажется, пока что
Здесь не анатомический театр;
И я не исполнитель главной роли,
Чтоб потешался каждый ротозей.
А нож тем временем входил без боли,
И становилось во сто крат страшней.
Я им грозил (мол, вы меня не злите!),
Не выказать стараясь слабины;
Но чувствовал, что сам я здесь, как зритель,
И на себя гляжу со стороны.
Я больше не был неделимым целым;
Как будто через точечный разрез
Душа случайно разлучилась с телом
И где-то обретается окрест.
Мой дух кружил беспомощно снаружи
И сам с собою приходил в разлад.
Я погружался в первобытный ужас,
Как предки миллионы лет назад.
Под свод, облитый кобальтовой желтью,
Заклятья возносились по слогам;
Меня, казалось, приносили в жертву
Загадочным языческим богам.
Но тени отступали друг за другом,
Когда разрушился последний круг,
И таинство, творимое хирургом,
Соединило душу, плоть и дух.
Что ж, коль на то пошло, то взятки гладки;
Не важно – волшебство иль ремесло.
Но врач задумчиво снимал перчатки,
Как будто видел, что произошло.
Наутро он зашел в палату снова,
Велел сестре меня перевязать.
Мы с ним не перемолвились ни словом,
Хотя обоим было, что сказать.
И то, что знали мы, запанибрата
Нас не свело. Нам было ни к чему.
Он лишь исполнил клятву Гиппократа.
А я был жив, благодаря ему.
ПАРИЖ
Москвою снова правит листопад.
Почти тысячелетие подряд
Усталая листва под ветром сохнет.
Пускай непритязателен, но храбр, –
Берет палитру с красками октябрь
И сурик густо смешивает с охрой.
День-два – и город тяжело узнать;
Едва ли это можно оправдать
Издержками сезанновского взгляда.
Он был замысловат, лукавый галл,
Но сам себе при этом он не лгал,
И, стало быть, его винить не надо.
Париж всегда был тайной под замком,
И все ж казалось, – нас туда пешком
Вела географическая карта.
Уж за семь лет с тобою как-нибудь
Небрежно мы преодолели путь
От Крымской набережной до Монмартра.
Там тот же листопад во всей красе;
Но все под дебаркадером д’Орсе
Предпочитают черпать впечатленья.
А я, набрев на игроков в шары
На пятачке у сада Тюильри,
Был счастлив, как участник приключенья.
Я смог припарковать «Рено» на спор
У самой базилики Сакре-Кёр,
Как будто выиграл пари на тыщу.
Сведя на полушепот разговор,
Мы не спеша с тобой прошли в собор,
Кощунственно не подавая нищим.
Перед тобой рассеивалась тень;
Степенно, со ступени на ступень
Ты восходила, словно королева.
И верилось, что мир – неразделим,
И нас хранит Саровский Серафим,
Как нас хранит святая Женевьева.
Через три дня, на праздник Покрова
Нас будет ждать осенняя Москва,
Дождливых улиц дрожь и ветер колкий.
Но вновь Парижем станет воздух пьян,
Когда с тобой нас позовет Сезанн
К Цветаевскому дому на Волхонке.
СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОД В СЛОВЕНИИ
Я иду к итальянской границе,
К упраздненной границе, верней.
Я освоился в Новой Горице
За каких-то одиннадцать дней.
Мне не нужно уже с провожатым
Каждый раз выходить со двора;
Мне уже не придется блуждать там
И от стужи дрожать до утра.
Как Сокольническою слободкой,
Через двадцать без малого лет
К итальянцам иду я за водкой
(Русской водки в Словении нет).
От незамысловатой тирады
Продавщица спадает с лица
(Говорю справедливости ради,
А не красного ради словца).
Пассажир прицепного вагона,
Я случайным знакомым дарю
Встречу старого Нового года
По церковному календарю.
Загуляем с размахом, по-русски,
К изумлению местных властей,
Чтоб за час не осталось закуски,
Заготовленной впрок для гостей.
Чтоб, когда будет начисто пропит
Весь, до евро, наличный запас,
Я очнулся в единой Европе
С полным чувством, что жизнь – удалась.
ВЕНЕЦИЯ
Железная дорога – ferrovia
(Дословный итальянский перевод) –
Простуженной январскою равниной
Опять меня в Венецию везет.
Погода нынче выдалась не очень,
Но, впрочем, я другой не ожидал;
И через мост, ведущий в Санта Кроче,
Я, молча, перешел Большой канал.
Здесь солнца в эту пору – кот наплакал,
У улочек-каналов бледный вид;
И взвесь из миллиона пресных капель,
Едва колышась, в воздухе висит.
Непрошеному визитеру тошно
По городу бродить в такие дни.
И лишь немного утешает то, что
Погода – настроению сродни.
Но, чтоб поездка не пошла насмарку
И было, чем похвастаться потом,
Иду через Риальто до Сан-Марко
Обычным туристическим путем.
Вальяжные паломники со стажем
Всех, кажется, немыслимых мастей.
И вот уже не раздражает даже
Навязчивая свора голубей.
Пора бежать, пока не утомили
Дурные мысли, невозможный сплин.
Какие дожи?! Господи помилуй!
Когда ты здесь – в Венеции – один!
Меж небом и землей посередине.
Нарочно, что ли? Сам себе назло?
И, как стеклянный шарик в глицерине,
Не весишь ровным счетом ничего.
КЛОУН
Не умыт, не брит и хмур;
Мать забыв родную,
Бывший клоун Артур
Пьет напропалую.
Весь разбит, как инвалид;
Мрачно бредит пенсией.
Пьянство – все, что роднит
С клоунской профессией.
Был азарт, был талант,
Хоть никем не признан;
Разменял по кабакам
Да по антрепризам.
Постарел не у дел;
Но работать – вот еще!
Он ни в чем не преуспел
На гражданском поприще.
Ледяная полынья
Тянет – не отцепится.
Где друзья, где родня,
Где жена, в конце концов?
Он пойдет в шапито
На гору Поклонную
И, чтоб не видал никто,
Поклонится клоуну.
А потом – вернется в дом,
Будет пить из горлышка
И рыдать за столом
У себя в Черемушках.
* * *
Блажен, кто умер, думая о Боге,
В кругу благовоспитанных детей.
А я умру, как гонщик, на дороге,
С заклинившей коробкой скоростей.
Я равнодушен к почестям, наградам,
К тому, чтоб их любой ценой добыть.
Но раньше ты была со мною рядом,
И я с тобой – не мог не победить.
Как верный штурман, с самого начала,
За каждый поворот и перевал
На трассе – ты без страха отвечала,
И я беспрекословно доверял.
Не верю, что ты просто испугалась.
Но как-то раз, без видимых причин,
Ты не пришла, сославшись на усталость,
И я остался без тебя один.
Мне не достало чуточку удачи.
Но, помнишь, мой небесный знак – стрелец.
И я достигну верхней передачи
И все из жизни выжму под конец.
И мне не будет за себя обидно,
Я гонку честно до конца довел.
И если я погибну, то – погибну
С педалью газа – до упора в пол.
* * *
Она сидела и скучала,
Откинувшись к диванной спинке,
И из салфеток вырезала
Восьмиконечные снежинки.
Подрагивал огонь огарка,
И было не до разговора.
Лишь ножнички сверкали ярко
Из маникюрного набора.
Так длилось с полчаса примерно.
Она вставать не торопилась.
Я никогда не знал наверно,
Что на уме ее творилось.
Чему-то молча улыбалась,
И, как рождественская сказка,
Прекрасней ангела казалась
Согревшаяся кареглазка.
Рок, над которым был не властен,
Я пробовал умилосердить,
И бесконечно верил в счастье,
Как верит праведник в бессмертье.
О, Боже, как я был беспечен,
Мне было ничего не надо
Кроме сошедшего под вечер
Рождественского снегопада.
Снежинки кружевом бумажным
Стелились по полу лениво,
Как в фильме короткометражном
Из довоенного архива.
Понять, что происходит с нею,
Я все пытался сквозь потемки.
Но становилось лишь мутнее
Изображение на пленке.
И я сознался, что навряд ли
Смогу остановить мгновенье.
Едва мелькнув в последнем кадре,
Она исчезла в затемненье.
МОСКОВСКИЙ ЛИВЕНЬ
Я снова заглянул к тебе с утра.
Спросонок ты была слегка капризна,
А захлестнувшая Москву жара
Отнюдь не добавляла оптимизма.
Я, как всегда, принес тебе цветы, –
Три крупных разноцветных хризантемы.
Я не устал надеяться. Но ты
Старалась не касаться скользкой темы.
А впрочем, я прочел в твоих глазах,
Воспользовавшись выпавшей минутой,
Что ты готова сделать шаг назад
И только слишком медлишь почему-то.
Казалось, шаг – и можно все вернуть.
В какой-то миг я думал, оставалось
Лишь поступиться гордостью чуть-чуть.
Но ты упрямилась и не сдавалась.
Нам примириться вновь не удалось.
Мы выбрели во двор неторопливо,
Когда внезапно всю Москву насквозь
Пронзил июньский первозданный ливень.
Прозрачные, как будто акварель,
Ни в ком не вызывая беспокойства,
От каждой капли, выпавшей на Кремль,
Бежали концентрические кольца.
Бульварное, Садовое кольцо…
И вплоть до кольцевой автодороги
Дождь то хлестал порывисто в лицо,
То вдруг, раскаявшись, стелился в ноги.
И мы с тобой, как прежде, без затей
Стояли под зонтом, обняв друг друга.
Как будто дождь нам послан был затем,
Чтоб вырваться из замкнутого круга.
* * *
Я проиграл. Но я еще живой.
А коли так, я все-таки уверен,
Последний бой – останется за мной.
И значит – я сдаваться не намерен.
Проходит все, сказал Экклезиаст.
Но я себе позволю усомниться,
Ведь я борюсь не за себя – за нас,
И мне простится легкая ехидца.
Я преклоню колени в честь твою
В преддверье неизбежного сраженья,
Ведь лучше быть поверженным в бою,
Чем выжить, испугавшись пораженья.
Смысл – не в победе. Но и не в судьбе,
Не в том, что кажется неотвратимым;
И не во мне, и даже не в тебе,
А в том, чтобы любить – и быть любимым.
И пусть я буду обречен, и пусть
Умру заложником чужих решений,
Но я твержу упрямо наизусть:
Боящийся – в любви несовершенен.
Пусть все, кого любил и с кем дружил,
Советуют – смирись, остынь, расстанься.
Я проиграл. Но я покуда жив.
И значит – до последнего не сдамся.
|