***
А женщина снимает ожерелье,
как яблоня, немного наклонясь -
округлых рук неспешное движенье,
округлых бусин нежность-завязь-связь.
А ветви бронзовеют от заката,
и свет скользит и падает как шёлк
с изгибов плеч, доверчиво-покатых,
и тишине в ладонях хорошо.
А яблони макушки наклонили,
как будто знают тяжесть наперёд -
как тянет вверх струна звенящей сини,
как тянет вниз налитый солнцем плод...
Цветочное
На пёстром цветочном базаре
петунии никнут в тени.
Зато "чорнобривцi" в ударе -
какое же лето без них...
Берёшь эти влажные комья
обнявшей рассаду земли...
Не сердцем, ладонями вспомнишь
что близятся жаркие дни.
А сердце ещё не привыкло,
и взрыву сверхновой листвы
не верит, как первому крику
младенца в руках медсестры.
Не верит в смешное занятье:
рыхлить, поливать и сажать...
Петуний примятые платья
от тёплого ветра дрожат.
***
Кончает год привычный цикл,
Всё пахнет ноябрём
Вот одинокий мотоцикл
Стоит под фонарём.
Он ждёт тоскливо седока,
Поджавши колесо,
Как в хокку третяя строка
У Мацуо Басё
***
Там сирень во всю ширь танцевала,
а акация только вошла...
Гром разбил в центре бального зала
небосвод голубого стекла.
Все кричали: на счастье, на счастье!
Будет праздник, любуйся, живи.
Клён раздаривал липкие сласти,
тёплый сок растворялся в крови,
и гроза развевала всё шире
колокольные юбки дождя...
Нам казалось: в согласье и в мире
станем жить с тобой с этого дня,
и, прожив так до смерти, воскреснем
на земле разнотравьем степным.
Станешь петь золотистую песню,
я тебе подпою голубым...
***
Там крокусы, солдатики весны,
Куда ни глянь - направо и налево
Под знаменем Английской королевы
Захватывают тишь полян лесных
Смотри, как много - чудо-хороши
Лиловый, жёлтый - все мундиры сразу,
А НьЮтон как-то раз весной решил
Загадку белых, столь приятных глазу:
Они белы не мёртвой белизной
Больничных стен и непреложных истин -
В них смешаны мороз и летний зной,
Земля и небо, запахи и листья...
***
Пестрокрылая бабочка, летняя степь,
посиди у меня на руке.
Мы попробуем вспомнить, попробуем спеть
на чужом, на родном языке.
Голубые озёра мерцающих глаз
приманили зверьё и людей.
Это кажется чудом, но влага нашлась,
где, казалось, быть негде воде, –
непонятно откуда нахлынул потоп -
мята, пижма, цикорий, паслён...
Я была тобой раньше и стану потом -
жарким днём до скончанья времён.
Не спеши раздувать паруса-небеса,
исчезать-уплывать по реке –
прислонился к забору скучающий сад,
тени синие спят в холодке,
растянулся и дремлет вьюнок на стене,
перемыты в домишке полы...
Бог, который внутри, бог, который вовне,
бог, который чабрец и полынь,
взмахом крыльев способный создать и убить,
погости у меня на руке.
Здесь любая дорога со мной говорит
о чужом, о родном далеке...
***
Уходишь ввысь ветвями тополей,
уходишь вдаль волнами винограда -
как будто по ночам печёшь в золе
степной рассвет с начинкой розоватой...
Уходишь прочь, но лишь тогда живёшь,
когда прижмёшься, как к затылку сына,
к зелёной тишине, где кормит дождь
с руки ромашки и цикорий синий.
Тогда не страшно. Утром по траве
проходит Леля, пробегает Лада -
cтремительной походкой тополей,
искрящимся весельем винограда...
***
Зной отделяет новую ступень
от череды ведущих вверх ступеней...
Акации узорчатые тени
наводят на задумчивый плетень.
Придёт к обеду загорелый гость
и принесёт три загорелых груши -
их нужно будет есть и долго слушать
как деревце, с трудом, но прижилось.
И ты поймёшь, зевнув, как портит речь
улыбки, жестов, взгляда обещанье...
А небо полыхает, словно печь,
и сад сплетён корнями и ветвями.
А гость велит нам срезать виноград,
обвивший вишен глянцевую кожу,
и тянущийся выше, наугад,
в ветвей переплетённых бездорожье...
***
Потеплело и радуга зреет
в голубых перекрестьях теней,
и фиалковый воздух апреля
показался из тёмных аллей -
Cловно сброшенный шёлк, незаметен,
но уже голосист и лучист,
словно солнце не веткам, а детям
льёт свой свет заговаривать лист,
чтоб на свет появлялись без боли
из тугих кулачков темноты
А потом - бесконечное поле,
и неясно, где я, а где ты...
***
В старой глиняной вазе предместья
ветки, щебень, сухая трава...
Разбирать их и складывать вместе
у весны заболит голова.
Запинаясь, сперва неуклюже
греть мелодию как молоко -
забывается лютая стужа
хорошо, золотисто, легко.
Синеватые тени заборов
режут воздух как спелый арбуз...
Вечер, ветер, промёрзшее горе
были, будут ещё, ну и пусть.
Ну и пусть - всё пройдёт и растает,
не примяв под собою травы...
Вместе с сердцем уходит и память
за высокий порог синевы -
Тёплый дождик сбегает по жести,
путь протоптан, тропа не нова -
помнить песенку с птицами вместе,
находить для ребёнка слова...
***
Вот и топает мой человечек,
не желает сидеть на руках...
Разливается множеством речек
неделимая прежде река,
и всё дальше и дальше уносит
по закатной воде золотой
нашу первую тихую осень -
недотёпу с большим животом:
в синем небе скрещённые ветки,
алый сад на краю холодов,
где деревья, мои однолетки,
наклонились под грузом плодов...
***
Ярко-синие пролески в наших лесах -
между ними плывёшь, будто в лодке...
Были точно такие живые глаза
у отцовской двоюродной тётки.
Помню, в детстве казалась она стрекозой
из-за газовых лёгких платочков.
Как парили они над её синевой -
золотистой, звенящей, проточной...
Подплывавшим гусям она делала "кыш!",
отчищала ракушки от ила,
для детишек ломала хрустящий камыш
и в звенящую даль уходила.
Ты узнаешь, откуда берётся печаль -
в тишину превращённое слово
сново станет звучать, говорить, обещать,
но уже будет цвета другого
И не смейся над нами чудак-муравей,
пожалевший терпенья и света
разноцветному лугу, курчавой листве,
молодому стрекозьему лету...
***
В саду разросся виноград -
весёлый менестрель.
Его коленчатый уклад -
и дудка и свирель -
друг с другом встык, друг-другу вслед
прижатые к губам.
Он пел на древнем языке
и почки выдувал.
Семьсот колен, семьсот свечей
плясали на ветру,
и поступь мартовских ночей
отогревала грунт.
А нас скрепляла нитка ссор,
звенел порочный круг.
А виноград заполнил двор
и танцевал вокруг.
Чтоб крепче прежнего срослось,
чтоб затвердел сустав.
Чтоб там густел древесный сок,
пульсировать устав.
Огонь к огню, уста к устам,
к нему склонялся свет.
И лист прозрачный трепетал,
а плод - темнел в ответ.
А ночь сжимала нас в горсти,
твердила нам азы:
роди дитя, живи, цвети,
держись за нить лозы.
Цепляйся крепче, с нею в лад,
за выщербины стен,
чтоб пел коленчатый уклад
рождений и смертей.
***
Коровы на пастбище летом
Тёрлись об облака,
Поэтому белого цвета
Пятна у них на боках,
Поэтому здесь рассветы
С примесью молока.
Ещё бы! Коровы летом
Тёрлись об облака...
А внизу старушки с корзинками
Продают на развес закат
Цвета клубники со сливками,
Только вкусней во сто крат...
Ещё бы! Коровы летом
Тёрлись об облака...
***
Явь для стрелы - попадание в цель,
всё остальное - сон...
В бархат зелёный, как Вильгельм Телль
одет на закате склон.
А яблоко падает и стучит,
бьётся внутри меня...
Чёрный пожар деревьев в ночи
сменится дымкой дня.
А утром мы выйдем с ребёнком в сад,
яблоки соберём -
какие ветра... И летит стрела -
круглый, как ноль, звон.
А что стихи - это просто когда
попал и остался жив:
проснулся и видишь: бежит вода,
качается белый налив...
Я помню, что целил только в себя,
когда был нем как трава...
Какие ветра... Какие слова...
Натянута тетива.
|