ЖИВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Богдан-Игорь АНТОНЫЧ (1909-1937)
(Перевод с украинского)

БАЛЛАДА ПЕРЕУЛКА

Там, где, заламывая руки,
взывает ночь в тоске кошмарной,
лишь тени пьяниц бродят в муке,
кружа под лампою фонарной.

На стебельке столба висящий,
фонарь, как ландыш, тихо вянет
и цедит свет ненастоящий,
в котором мыши тащат пьяных.

В корчме, прокуренной стократно,
собачники и вырвиглазы
выводят гимн под звон стаканов
и славят полночи соблазны.

Тоска, согнувшись от одышки,
спьянев от пива третьей кварты,
сухого носа кочерыжку
суёт в затрёпанные карты.

Упёршись в стол и глядя мимо,
ночные тати, душегубы
плывут средь гама, шума, дыма
под скрипок плачущие губы.

В клубке уродов, драк, поэтов,
где свечи гаснут, будто звёзды,
слова взлетают, как кастеты,
и в стол вбиваются, как гвозди.

Пьянея, плачут горлорезы
и исповедуются водке,
и пауком косматым лезет
напев мучительный из глотки.

И вновь затянут трубочисты
хвалу пропитой ими жизни.
Эй, кто там портит песню свистом —
ты, шибздик?!…..………

Летают птицами стаканы
под потолком, по-над столами,
блестя стеклянными крылами,
врезаясь в пьяных истуканов,
средь дыма, что плывёт слоями.

Как мыши, звёзды скрылись в норы,
и месяц, почесав макушку,
ушёл дремать за косогоры.
А в черепов пустых ракушках –
всю ночь грохочут ор и споры,
и тянут песни шкуродёры…

Автандил КУРАШВИЛИ
(Перевод с грузинского)

* * *

Азевинар Хоперия
И снова во сне я ругался с невидимым Богом,
Его укоряя за то, что ни разу за жизнь
Он мне не помог даже словом, не крикнул: «Держись!..»
Ведь я же не Иов – терпеть всё в смирении строгом!

Ничто из того, что я в сердце носил, не свершилось,
и я не сумел ничего тебе, милая, дать.
Зачем же я верил всё время в Господнюю милость,
коль Бог нам даёт только право скорбеть и рыдать?

Мой путь завершается. Вот уж – и лестница в небо.
Вот молния взрезала ночь, словно скальпель – живот.
Где море плескалось – там коркой засохшего хлеба
горбатится дно, глядя в гнутый, как рог, небосвод.

Ну что ж! В этот мир – я пришёл не по собственной воле.
Ну что ж! Против воли – теперь и исчезну во мгле.
Я Богу – прощаю избыток страданий и боли
за то лишь, что рядом – была со мной ты на земле…

Елена СЛЕПЦОВА-КУОРСУННААХ

РОДОСЛОВНАЯ НАРОДА САХА
(Перевод с якутского)

С древнейших времён в наших жилах текла
горячая тюркская кровь, что влекла
нас в степи бескрайние — кости ломать
всем тем, кто топтал нашу Родину-мать.

В народе якутском и малый, и стар
был духом сильнее проклятий татар.
Нам дал повеление сам Чингис-хан —
вести сквозь столетья родов караван!

Мы резали жилы и рвали кадык
народам, что в нас не признали владык.
Никто нам не мог быть преградой: нас — тьмы!
И чёрная кровь нам пьянила умы.

Копытами в землю, как в бубен, стуча,
военные кличи до неба крича,
мы мчались по миру лавиной сплошной,
с культурой в подсумке, как с царской мошной.

Мы пили свободу, как пьют молоко,
слагая бессмертную песнь Олонхо.
Оставлен наш след среди камня и мха —
вот срез родословной народа Саха!..

Елка НЯГОЛОВА
(Перевод с болгарского)

ДЕРЕВО НАД УЩЕЛЬЕМ

Да, это я — то дерево, что видится
висящим со скалы под девяносто градусов…
Того гляди — душа из тела вывалится!
(Но в том — не виновата гравитация.)

Оно — одно на склоне. Рядом с птицами.
Хотя и те здесь тоже — «приходящие».
Птенцы в гнезде наклонном — это снится мне?
Ведь птицы строят дом — по-настоящему.

Смешное дерево! Словно оно устало
и прилегло, как на тахте — на воздухе.
Не видно снизу — тополь? дуб ли старый то?
Какими там оно питалось водами?

Что за союз — между землёй и высями?
Легко ль висеть, держась за жизнь руками-то?..
(Вот почему душе быть независимой
так трудно в этом мире твердокаменном!..)

Она дрожит от карканья вороньего
и тихо плачет вниз сухими листьями.
Она — умрёт, к любви приговорённая…
И — к нелюбви. (На равных.) Без амнистии.

Сурейя АЛЬ-УРАЙИД
(Перевод с арабского)

ВОПРОСЫ

«Всякая тайна томит и рождает вопросы:
ты — это всё ещё ты? В твоём сердце — живёт
жажда Отчизны? Зовут тебя в даль её росы
так, что пчелой, что несёт к своей пасеке мёд,
ты и на миг не сумеешь прервать свой полёт?
Так и умрёшь ты у вечного гнева в тисках
в поисках родины, что затерялась в песках…»

Вновь ты вершишь этот путь, будто сонмами духов,
тучей вопросов себя осыпая до пят:
как может женщина, еле воспрянув от слухов,
сметь независимой быть и не прятать свой взгляд?
Нет твоих сил, чтоб смотреть на неё без тоски.
Песня её — как текущие в вечность пески.

Ты — это вечная родина. В текстах былинных
тонут, как в мраке ночном, очертанья твои:
губы любимых, в кочевьях забытые длинных,
беглая страсть лагерей — вместо долгой любви.

Ты не забыл свою Лейлу?.. Ту милую Лейлу…
Лейлу, которая «да» не сказала тебе…
Лейлу, которая линий лица не имела…
Лейлу, которая пахнуть цветком не умела…
Лейлу, что с родинкой чёрной на верхней губе…
Лейлу, которая жить своей жизнью посмела,
собственный путь свой торя по пустыне-судьбе…

Женщины! Сёстры мои! В нашем извечном молчанье
слышен нам гул ураганов, что зреют вдали.
Мы утешаем любимых в ночах от отчаянья,
хоть говорим им, что к ним за защитой пришли.
И все вопросы, что мы в своём сердце храним,
нам разъяснят
те, кто нами безмерно любим.

Разве милы нам глаза, где усталость видна?
Или шатры — сквозь которые светит луна?..

Кто из живых ныне будет судьбою сожжён?
Кто избежать не сумеет губительной встречи?
Я иль она? иль другая? иль третья из жён, —
как угадать, кого выберут смертные смерчи?
Знаем, что будут застигнуты роком они —
там, где дорога их станет не шире ступни…

Мы — не умеем читать горизонта язык,
но всё равно и ему адресуем вопросы,
видя, как в небе вдруг облачный сгусток возник
и в его недрах уже зарождаются грозы.
Как не спросить небеса, что темнеют от хмури:
ласточки жмутся к земле — то к дождю или к буре?
Наши рассказы — способны вместить те тревоги,
что за века на себе накопили дороги?

Надо правдивыми быть. Надо честными быть,
каждый свой миг проживая, как на эшафоте.
В небо взгляни: разве ласточки могут забыть
воздух, кружащий им головы в вольном полёте?..

……………………………………………….

…Вновь тишина среди поля застыла, как куб,
мы же ей рады, как рад подаянью калека.
Время, как будто вода, протекает у губ
и размывает черты наши в зеркале века.

Глухи сомненья к деталям, и глухи — к речам,
лишь говорят нам, когда мы гуляем без солнца:
«Тот из прохожих, кто ходит один по ночам,
не заблудился бы между любви и бессонниц.
Ночь лишь на вид холодна. А шагнёшь за порог —
и перекрестье дорог
опалит, как ожог».

Не потому ль мы заводим с утра эту песню разлуки,
будто прощаясь с осколками личной души?
Даль превращается в вёрсты неслыханной муки,
не оставляя на отдых минутки в тиши.
В вечной дороге мы сами хороним, что было,
ради скитаний покинув покой и уют.
И только женщины, словно рабыни, уныло
песню тоски и печали
поют и поют…

Нет, я не женщину славлю стихом, хоть я в ней и сгораю!
Это сгорание как объяснит всем она —
как приближение к смерти, забвенью и раю
иль — пробужденье от долго томившего сна?
В этом сгорании — родины ритм ощущаю
и её буйный, чарующий душу восторг.
Эхо, входящее в эхо, и смутное счастье,
что, как песок, носит ветер сквозь вечный простор.
Мир так устал за века! На слова нет надежды.
Правда должна быть разящей — точь-в-точь, как любовь.
Я вынимаю кинжал свой и в тело невежды
без сожаленья вонзаю, пустив его кровь.
И лишь один меня мучит на свете вопрос:
что будешь делать, когда ты однажды проснёшься
и, наконец, к пониманью того прикоснёшься,
что ты давно до всех сутей и смыслов дорос?
Нет у ответов ни возраста и ни имён.
Это лишь пункт, где кончается список страданий.
Где будешь снова ты гордым, без слёз и рыданий.
Где будешь снова ты с родиной соединён.

Переводы с английского

Робинсон Джефферс
(1887-1962)

Царь животных

Скот, загоняемый на бойню, собаки,
До смерти замученные в лаборатории,
Лошади, забитые кнутом, лисицы,
Затравленные в капканах и ломающие
О металл свои острые как бритва зубы, -

Послушайте:
эти сволочи, люди, также несчастны.
Вам надо увидеть всю мерзость их сражений,
Бомбардировок,
Услышать крики разрывающихся на куски тел. Вам нужно
Увидеть голод, холод, услышать стоны отчаяния;
Хочу, чтобы вы узнали, как пахнут русские и немецкие лагеря смерти.
Будет справедливо, если двуногий зверь, наводящий ужас на все живое,
Поест свое дерьмо и выпьет чашу яду.

Возвращение лишайника

Раньше на горе обжигали добытый
известняк
и, загрузив его в вагонетки,
спускали по рельсам вниз, к морю,
где стояли
ожидавшие груз корабли.

Теперь вагонетка застряла на полпути,
словно полярная звезда
над вершинами секвой;
Теперь это железная скала для маленьких орлят:
после погони за добычей они любят на ней отдыхать.
Лебедки заржавели, рабочих давно уже нет.

Но сколько новых лиц! И какая компания!
Покрытые охристым лишайником камни,
золотисто-розовый ковыль,
равномерный шум моря,
и чистое пространство под облаками.

Печи наверху остыли, а в треснутых ржавых котлах
проворно снуют ящерицы,
в расселине кирпичной кладки прячется гремучая
змея;
На полусгнивших бревнах и развалившемся фундаменте
растут вольные травы --
они уже пустили крепкие корни
и заселили всю округу;
дикая гречиха
буйно цветет на кучах известки;
орлята носятся в небе над своим гнездом --
теперь это единственный голос когда-то шумного карьера.
Пьянящая тишина, материнская дикость земли.

Ну что ж,
человеческие неудачи тоже могут быть
замечательными. Как и триумфы.
Но возвращение Природы всегда предпочтительнее.

Совет пилигримам

То, что наши чувства и разум лгут, всегда было известно;
Но в общем,
они ведут себя как неотесанные простаки; им можно верить – но только отчасти –
чувствам больше, чем разуму;
а своему разуму больше, чем чужому.
Что до интуиции – истинного рулевого,-
Попробуйте схватить ее, когда она еще ничем не запятнана;
В мечтательных одеждах или вымазанная страхами и желаниями, она
поистине королева лгунов.
Главный страх – страх смерти: не верьте тем, кто обещает бессмертие.
Главное желание – желание любви: не верьте маменькиным сынкам.

Скажу вам еще вот что:
Пусть демагоги и спасители мира пустозвонят:
дважды быть обманутым – это уж слишком.
Идите на пустынный берег, избегайте людей;
скалы и волны – самые лучшие пророки;
мудрые крылья у чайки, приятна ее песня.

Переводы с английского

Робинсон Джефферс
(1887-1962)

Память

Я видел лабораторных животных: собак с перевязанным горлом,
не оставивших жалостливую привычку
Лизать руку своему дьяволу; больных обезьян,
умирающих мышей, - всех, кого принесли в жертву человеческому любопытству,
Методичности и тщеславию; или в лучшем случае, надежде помочь безнадежным инвалидам жить долго и безнадежно.

Я видел, как в поле над каньоном Рио-Пьедрос мои друзья обрезали рога у коров.
(Покупатели сегодня этого требуют. Так много рогатых зверей ранят друг друга в переполненных грузовиках, везущих их на Голгофу). Я наблюдал как два парня,
отличных наездника, гнали перепуганных коров в клетки, где их зажимали.
Билл Флодден, с длинными ножницами, похожими на те, которыми подрезают деревья,
крушил рога, и из голов фонтаном хлестала кровь. Эд Стайлс, знаток неприличных историй, добродушный человек, стоял рядом и прижигал квасцами фонтаны крови.
Эти крепко сбитые ребята знают жизнь, они трезво мыслят, редко чувствуют боль за пределами своей кожи; я же, чудак, брожу и переживаю за каждую поломанную ветку.

Белый известняк горы Пико-Бланко, голубое море. Серые кусты, люпин да полынь.
Неоткуда взяться жалости, кусты довольны, потому как утром шел дождь.
Здесь, в святилище, я стараюсь не думать о том, как миллионы умирают от голода в Китае. Не думаю о русских или немецких лагерях смерти, ни о других местах, которые заставляют землю светиться от жестокости. Не думаю о тираниях, которые делают тиранов подлыми, а жертвы презренными. Не думаю о возможных войнах, тирании, страдании во всем мире. Не хочу думать… о том, что в этом мире только
идиот или пьяница поёт весёлые песни.

Звезды встают над океаном

Расстроенный по поводу каких-то мелких дел,
я бродил по склонам и видел
Как звезды встают над океаном.
В это время черный боров
Рыл мордой землю на горе Маль-Пасо.

Старый уродец проворчал: «Здесь сладкие корни,
Жирные личинки, блестящие жуки и проросшие желуди.
Лучшая страна в Европе сдалась без боя,
Но звезды встают над океаном» -
Старый щетинистый боров
Разрывал траву на горе Маль-Пасо.

«Мир переживает тяжелые времена, приятель,
И будет еще хуже,
Прежде чем дела наладятся;
Лучше залечь здесь в горах,
На четыре-пять столетий,
Пока звезды встают над океаном» -
Сказал старый боров,
Раздирая непаханую землю на горе Маль-Пасо.

«Держись подальше от тех, кто болтает о демократии,
Или лает о революции.
Я устал от лгунов и фантазёров
и верю только в свои клыки.
Да здравствует свобода и к черту идеологии» -
Сказал старый боров,
Разрывая клыками дерн на горе Маль-Пасо.

Дом, что выстроил Джек

Вот дом, что выстроил Джек.

А это солод, пророщен и смолот
В доме, что выстроил Джек.

А это крыса злющая,
Солод тихонько жрущая
В доме, что выстроил Джек.

А это кот,
Что дал окорот
Крысе, которая жрет
Солод в доме, что выстроил Джек.

А это пес,
Хватанувший за нос
Кота, который дал окорот
Крысе, которая жрет
Солод в доме, что выстроил Джек.

А это корова – скрюченный рог,
Которая боданула в бок
Пса, что взбучку задал коту,
Который крысу прикончил ту,
Которая солод тихонько жрет
В доме, что выстроил Джек.

А это девица тоскливая,
Которая доит корову бодливую,
Которой на рог напоролся пес,
Который сумел хватануть за нос
Кота, который дал окорот
Крысе, которая жрет
Солод в доме, что выстроил Джек.

А вот оборванец – рожа блудливая,
Который чмокает девку тоскливую,
Которая доит корову бодливую,
Которой на рог напоролся пес,
Который сумел хватануть за нос
Кота, который дал окорот
Крысе, которая жрет
Солод в доме, что выстроил Джек.

А это поп, побрит и ухожен,
Который венчал оборванскую рожу,
Которая чмокает девку тоскливую,
Которая доит корову бодливую,
Которой на рог напоролся пес,
Который сумел хватануть за нос
Кота, который дал окорот
Крысе, которая жрет
Солод в доме, что выстроил Джек.

А это петух, что орет невпопад,
Который бритого будит попа,
Который венчал оборванца блудливого,
Который чмокает девку тоскливую,
Которая доит корову бодливую,
Которой на рог напоролся пес,
Который сумел хватануть за нос
Кота, который дал окорот
Крысе, которая жрет
Солод в доме, что выстроил Джек.

А это фермер, что сеет пшеницу,
Который держит горластую птицу,
Которая будит попа сонливого,
Который венчал оборванца блудливого,
Который чмокает девку тоскливую,
Которая доит корову бодливую,
Которой на рог напоролся пес,
Который сумел хватануть за нос
Кота, который дал окорот
Крысе, которая жрет
Солод в доме, что выстроил Джек.

с английского

Редьярд Киплинг

Мандалай

В Моулмейне, возле моря, - в Бирме, дальней стороне, -
Очень славная девчонка крепко сохнет обо мне.
Ветер в пальмах подвывает, колокольный слышен лай:
"Эй, солдатик, возвращайся, возвращайся в Мандалай!»
Старый наш дырявый флот
К Мандалаю держит ход:
Слышь, как чухают колеса – из Рангуна вверх он прет!
В Мандалае красота,
Рыб летучих дочерта,
И грозою на рассвете рвется в клочья темнота!

Имечко у той девчонки – говорится: Супьялат.
Юбка драная, шапчонка и косой зовущий взгляд.
Самосад она смолила - дух такой, что просто страсть,
И все время норовила в ноги идолу упасть.
Буддой звать того божка, -
Грязен весь, в цветах башка, -
В алтаре я девку чмокнул, пусть помолится пока!
По дороге в Мандалай…

Еле-еле над полями провертело солнце мглу,
А она щипала струны и тянула: «Кул-лу-лу!»
Шли – в обнимку и в обжимку, - поглазеть со стороны,
Как на наши пароходы грузят дерево слоны.
Им что перышко – бревно,
Сухо, мокро – все равно.
Тишь кругом стоит такая, что и вякнуть-то грешно.
По дороге в Мандалай…

Что за годы укатили – не вернуть, как ни крути.
К Мандалаю с Пикадилли нету посуху пути.
Плел мне в Лондоне служивый, отпахавший десять лет:
«Тем, кто побыл на Востоке, уж другой отрады нет».
Оказалось, вправду так.
Я влюбился, как дурак,
В солнце, в пальмы, в дух чесночный, в колокольный перебряк.
По дороге в Мандалай…

Я обшаркал башмаками все булыжные поля,
С моросящего туману кости просят костыля.
И с полсотнею служанок гужевался дотемна.
Про любовь они талдычат, в ней не смысля ни хрена.
Толстомордые квашни,
Про любовь твердят они…
С милой девкою-туземкой их и спьяну не сравни!
По дороге в Мандалай…

Худо-бедно, да к востоку от Суэца путь далек.
Моисеевы заветы там пьянчугам невдомек.
Голос меди колокольной – вновь зовет меня она
В Моулмейн, что возле моря, где ленивая волна.
Кличет Мандалай меня,
Там баркасов толкотня,
Там дуреет по палаткам в лихорадке солдатня!
В Мандалае красота,
Рыб летучих дочерта,
И грозою на рассвете рвется в клочья темнота!

с английского

Папа Вильям

«Папа Вильям», - заметил почтительный шкет, -
«Ты старик, шевелюра седа;
Но ты, ноги задравши, стоишь на башке, -
Хорошо ли в твои-то года?»

Папа Вильям ответствовал: «Смолоду я
Опасался мозги повредить.
Но башка без мозгов оказалась моя –
Почему бы и не почудить».

«Ты с годами отъелся, стал толст и весом», -
Приставал неотвязный юнец, -
«А недавно ты в двери прошел колесом –
Что за шутки, скажи наконец?»

Помотав сединами, папаша изрек:
«Был я смолоду гибок, как вяз.
Чудо-мазь помогала – пятак пузырек, -
Если хочешь, добуду зараз?»

«Ты старик, и для хватки твоих челюстей
Впору только топленый жирок.
Но ты слопал гуся, не гнушаясь костей, -
Как ты с этим управиться мог?»

«С юных лет я сутяжничал», - молвил старик, -
«А мамаша твоя – сатана.
Так зубами свое выдирать я привык,
Что закалка и ныне видна».

«Полагаю, отец, от души говоря,
Зоркий взгляд твой с годами угас.
Это сколько же надо ума, чтоб угря
Стояком удержать между глаз?»

«Задавака! Я трижды тебе отвечал,
Трижды выслушал глупость твою.
На сегодня довольно!» - старик проворчал, -
«Брысь, а то по ушам надаю!»

с английского

Роберт Сервис
(1874-1958)

Прах и пыль

На крышку пыльного стола,
Что в кабинете,
Моя фамилия легла
И строчки эти.

Но экономка – на лету
И при пуховке –
Восстановила чистоту
На полировке.

Едва лишь Слава подопрёт,
Стихи умножит –
Уборщик Время все сотрёт
И уничтожит.

Пусть слава лишь на миг дана –
Не разминёмся!
...В пыли мы пишем имена –
Во прах вернёмся.

с английского

Артюр Рембо

Бал висельников

Проваливши переносья,
Пляшут, свешены с сосны,
Саладиновы охвостья,
Подлипалы Сатаны.

Владыка Вельзевул потворствует уродам.
То стукнет туфлей в лоб, то приласкает вдруг
За узел галстука: пляшите – с Новым Годом,
Побольше гнусных рож, да возгремит каблук!

От визга одурев, оглохши от припевок,
Руками тряскими поводят плясуны.
В былые времена полапывали девок –
А ныне о любви скулить обречены.

О, как широк помост – ведь это же везуха!
На скрипке Вельзевул наяривает всласть.
Удобнее скакать без выгнившего брюха
И в танце околеть, но не в сраженье пасть.

Стыдиться нечего – вся плоть давно отпала.
Ступни ободраны, и продырявлен пах.
Каскетки белые, ажурные забрала
Состраивает снег на голых черепах.

По лысым теменам расселись, будто вехи,
Вороны жадные, и в теневом бою
Сумеют оберечь картонные доспехи –
Искупят мертвяки гнилую стать свою.

Ликует ветродуй. Под волчий вой и пенье
Удавок свешенных танцуют костяки.
В лиловости небес багряное цветенье –
Геенна для гостей вздувает угольки.

Эй, дайте-ка пинка вон тем балбесам дохлым,
Что теребят хребты и шляются, грустны,
И торкают крестец мизинчиком усохлым.
Здесь вам не монастырь – катитесь, шатуны!

Глянь: выскочив за круг, дурной скелет-верзила,
Как конь занузданный, подмявши общий пляс,
Поднялся на дыбы – беднягу разразило
Пылание небес, несносное для глаз.

Катя сухую дробь по голеням и ребрам
Фалангами кистей, он вызывает смех.
Но бал не сокрушить. Фигляр толпою вобран.
И перестук костей вгоняет в пляску всех.

Проваливши переносья,
Пляшут, свешены с сосны,
Саладиновы охвостья,
Подлипалы Сатаны.

с французского

переводы с английского

Роберт Бернс

Моя любовь

Как роза юная красна,
Цветет моя любовь.
На звучный лад звенит она
И сладко льется вновь.

К тебе, красивая, крепка
Любовь моя не зря.
Не разлюблю тебя, пока
Не высохнут моря.

Покуда в море есть вода
И верит солнцу твердь,
Не разлюблю я никогда,
Доколь не встречу смерть.

Мой друг единственный, прости,
Расстаться суждено.
Пусть десять тысяч верст в пути -
Вернусь я все равно!

Уильям Шекспир

Сонет 66

Я так устал, что лучше сразу в гроб,
Когда рождается достойный нищим,
А торжествует только сытый жлоб,
И чистой веры на земле не сыщем.

Скрутили праведность в бараний рог,
И лишь в насмешку говорим о чести,
И силы покидают нас не в срок,
И не к лицу девицей быть невесте.

Искусству крепко власть заткнула рот,
Умельцем вертит свора бестолковых,
И вечно в дураках тот, кто не врет,
И зло глумится над добром в оковах.

Мне больше жить не хочется ни дня,
Но друг никак не сможет без меня.

Уильям Карлос Уильямс
(1883-1963)

Песня о любви

Что же тебе скажу,
Если придешь?
Вот
Лежу, а в мыслях - ты.

Любви клеймо
На мир легло.
Желтым, желтым, желтым
Въедается в листву,
Мажет шафраном
Рогатые сучья,
Вонзенные
В багряный небосвод.

И света нет -
Лишь медовый след
Льется в лист из листа,
За ветвью ветвь,
Цвета мешая
На всей земле.

Я одинок.
Тяжесть любви
Возносит меня,
Пока головой
Не упрусь в небеса.

Смотри же!
Струится с волос нектар -
Уносят его скворцы
На черных крылах.
Наконец
Плечи и руки мои
Отдохнут.

Откуда мне знать,
Буду ли вновь тебя любить,
Как сейчас?

Лью Уэлч
(1926 —1971)

***

Еще нет 40, а седеет уже борода.
Не проснулся еще, а краснеют и пухнут глаза,
словно в детстве от горьких слез.

Что может быть противней
вчерашнего вина?

Побреюсь.
Голову суну в холодный родник и
на камушки погляжу.
Может, банку персиков съем.

Потом добью остатки вина,
стихи попишу, пока не напьюсь опять,
а к вечеру, как поднимется ветер,

усну до тех пор, пока не увижу луну,
деревья во тьме
и лань на лугу,

не услышу,
как спорят еноты.

Ричард Бротиган
(1935—1984)

Открытка с моста

Осенняя река
чиста и холодна,
а рыбы зависают
в глубине
и не любят ни снов,
ни яви.

Зависают рыбы
в речной глубине
и медленно переворачиваются,
как страницы
в старом альбоме
с фотографиями.

Уильям Шекспир

Сонеты

перевод с английского

15

Как погляжу, все, что стремится в рост,
В расцвете не протянет и мгновенья,
Что над огромной сценой сонмы звезд
Толкуют свои тайные веленья;

Что человек взрастает, точно куст,
Кого и освежает, и палит
Все то же небо: полон соков, чувств,
Изношен, высох, навсегда забыт…

Твоей непрочной молодости герб
Мои глаза позолотить не прочь,
Поскольку спорят Время и Ущерб,
За право ввергнуть полдень в злую ночь.

Так повоюем! Я любовь пою:
Все, что отхватит время - вновь привью.

19.

Льву, Время, вырви когти; дай смолоть
Земле ее родных детей; спили
Клыки у тигра; Фениксову плоть
В его живой крови испепели!

Любую прихоть выведи на свет,
В какой угодно изойди гульбе;
Одно лишь преступленье, хуже нет,
Я запрещаю навсегда тебе:

О, не коснись зазубренным резцом
Возлюбленного чистого лица;
Пусть остается вечным образцом,
И выше пусть не будет образца.

Попробуй, тронь! Я славно свил слова,
В них молодость любви навек жива.

21.

Нет, не по мне, когда иной пиит,
Какая ни прельсти его краса,
Предмет свой обессмертить норовит,
Пустив на украшенья небеса;

Цепляя раритет за раритет,
Совокупляя солнце и луну,
Мрак колоннад, апрельский первоцвет,
И сушу, и жемчужную волну.

Подстать любви да будет честен стих:
Любой прекрасен в любящих глазах,
Но ведь не ярче этих золотых
Лампадок, закрепленных в небесах.

К чему хвалы пустые воздавать,
Тому, чем не намерен торговать?

55.

Тьме конных статуй, покоривших мир,
Не пережить скрепленных рифмой слов;
Ты ярче в них сияешь, чем кумир,
Засаленный неряшеством веков.

Пусть гордецов война собьет с коней,
Пусть с корнем вырвет каменщиков труд,
Живую запись памяти твоей
Ни Марсов меч, ни ядра не сотрут.

Беспамятству и смерти вопреки
Тебя укроет скромная хвала
В сердцах потомков, как ни далеки
Те, кто износит этот мир дотла.

Пребудь, пока на Суд не кликнут нас,
В стихах и в глубине влюбленных глаз.

66.

Забвенья, смерть! забвения - кричу:
Здесь нищего не пустят на порог,
Здесь верность - на потеху палачу,
Здесь серость - благоденствия залог,

Здесь слава и почет злаченым лбам,
Здесь чистоту загубят ни за грош,
Здесь доблесть у позорного столба,
Здесь немощью в колодки вбита мощь,

Здесь вдохновенью опечатан рот,
Здесь неуч держит мастера в узде,
Здесь правда слабоумием слывет,
Здесь злоба присосалась к доброте…

Вот мир! его б я бросил, не скорбя.
Но на кого оставлю я – тебя?

с французского

Жан Овре
(1590-1622)

Устойчивость искать в изменчивости мира
Нелепей, чем латать в отрепьях ветхих дыры,
По морю в сите плыть, искать иглу в копне,
Висеть на волоске или перечить грому,
Взбираться на гору по склону ледяному,
Дом строить на песке и лед хранить в огне.

Блеснув на краткий миг, заходит солнце славы,
В меду любовных ласк есть горькая отрава,
С богатством не в ладу достоинство и честь,
Нет розы без шипов, нет встречи без разлуки,
Начала - без конца, а радости - без муки...
Изнанка темная во всем на свете есть!

Шарль Леконт де Лиль
(1818-1894)

Пуглив и дик твой взгляд, степная кобылица!
Среди пахучих трав неудержим твой бег!
По шелковым бокам горячий пот струится,
И пена падает, белей, чем первый снег.

Равнины летней дочь, горда, вольнолюбива,
Ты опьяненно ржешь на берегу реки.
Ты птицею летишь, и буйно вьется грива,
Неукротим твой нрав, неистовы прыжки.

Но неожиданно рукой фракийца властной
Ты будешь схвачена, безудержно смела,
И, взвившись на дыбы, ты в ярости прекрасной
Напрасно будешь грызть стальные удила!

Анри де Ренье
(1864-1936)

Я, конь и человек, неистов во хмелю!
Я деву робкую поймал за край туники
И жадным ртом глушил ее мольбы и крики,
Затем я по камням напиться мчал к ручью.

В рубцах мой мощный круп: за женщину в бою
Мне раны наносил герой прекрасноликий.
Но, в женское руно вплетая мех свой дикий,
Я светлоокую познал жену мою.

Я на спине катал хохочущих менад,
Сатира я смешил, мне Пан всегда был рад.
Я мял цветы, их кровь осталась на копытах.

Теперь меня ведет Амур, властитель мой;
Мы ищем на заре в лесах, людьми забытых,
Фиалки бледные и шишки под сосной.

Анри де Ренье
(1864-1936)

Я вижу, лишь на миг прикрыв глаза,
Просторный двор узорчатой мечети
И белых голубей на минарете;
Я слышу гам, торговцев голоса.

Я вижу в снах Востока небеса,
Базар, где продается все на свете,
Там среди груд плодов играют дети,
Купец в чалме лукавит, как лиса.

Перекрывая шум разноголосый,
Кричат неутомимо водоносы...
Вдыхаю пот и розы аромат,

В моих ушах витает отзвук шума,
А на губах оставил ты, Багдад,
На память сладкий вкус рахат-лукума!

Тристан Корбьер
(1845-1875)

Ты видишь, красный круг сияет спозаранку?
То в медном котелке Господь нам варит манку.
Одну и ту ж стряпню он каждый день дает,
Приправа для нее - любовь и едкий пот.

Ты слышишь? Плоть шкварчит. Оголодал народ!
Обжоры страстно ждут, вступая в перебранку;
Пропойцы с кружками уж предвкушают пьянку;
Ждут нищие, когда настанет их черед.

Ты думаешь, Господь для всех готовит чудо?
И жарит шкварки всем? Нет, нам иное блюдо -
Бурды собачей нам нальют в урочный час!

Кому под солнцем жить, а нам - сдыхать в канаве,
Лишь котелком бурды владеть еще мы вправе.
Яд проклятой души, вся наша желчь - при нас!

Мне слаще яд и желчь, чем мед и ананас!

В ТЮРЬМЕ

Завернутых в застиранный халат
По одному нас вводят в тесный дворик,
Где со стены взирает черный гомик,
И, смешанные с руганью, летят
Заигранные блюзы с балюстрад…
Рецидивисты с воем гнут решетки…

Нас взяли из туннелей, от лопат,
От готовальни, от кирки, от щетки
И заперли. На сколько лет? Еврей
Забыл все заповеди. Дни поста
За Гарлем свой лишь помнит.
Ночь. Тщета.
Но чем сильней власть возраста и тьмы
Гнетет Адама, тем, видать, скорей
Кузнечик-страх пропилит дверь тюрьмы.
(С английского)

КАРЛ СЭНДБЕРГ
(1878-1967)

БЕЛЫЙ ПЕПЕЛ

У этой женщины с бульвара Мичиган живут
попугай, золотая рыбка и две белые мыши.

У нее полон дом девочек в кимоно и три звонка
у парадной двери.

Сегодня она осталась одна с попугаем, золотой
рыбкой и двумя белыми мышами.
Впрочем, вот кое-какие ее мысли:

«Любовь отпускного солдата и моряка
на побывке оставляет груду золы с бараньими
косточками и шафраном.

Любовь рабочего-эмигранта за тысячу миль от жены
оставляет легкий голубоватый дымок.

Любовь мальчишки, чью подругу
выдали за немолодого коммерсанта,
вспыхивает шипящим капризным огоньком.

Но бывает любовь – одна из тысячи – которая
горит чисто и оставляет белый пепел».

И этой мысли она не доверит ни попугаю,
ни золотой рыбке, ни двум белым мышам.

(С английского)

КЕННЕТ ФИЕРИНГ
(1902-1961)
КАНУН СВЯТОЙ АГНЕСЫ

Декорации: засиженное мухами утро понедельника,
Папиросный ларек без окон,
Две кривые улочки.
Действующие лица: шестеро полицейских и Луи Глатц.

Громыхание поездов предвещает грядущее чудо,
А тем временем Луи Глатц взламывает папиросный ларек
И выручает
S 14,92

Офицер Доулан видит что-то подозрительное,
Он окликает взломщика,
Но опасный, обаятельный, косящий на один глаз

Луи Глатц, этот бандит и гад,
Вынимает свой автомат
И: «Рат-а-та-тат,
Рат-а-та-тат»

И офицера поспешно уносят.

Но Луи бежал, как шальная тень,
По улочке, узкой, как коридор,
И офицеры преследовали его,
Про себя повторяя: «Позор, позор!»

И: «Рат-а-та-тат,
Рат-а-та-тат» -
Отвечал Луи, точнее его автомат.

И тогда шериф Питер Вендотти откатился от своей жены,
Выкарабкался из постели и запрыгал, трясясь от холода,
По ледяному полу,
Слушая заикающуюся речь быстрой смерти,
Обретенной кем-то в открытой аудитории,
На опустевших ночных хорах.

Выстрел, еще… Луи передернулся, заметался,
В его окровавленном черепе засело семь пуль,
И его несчастный мозг расплескался, как мыльная пена.
Потом он привстал, ухватился за водоразборный кран
И еще с полминуты не подпускал врагов.

«Я не убит! – кричал он. – В меня никто не стрелял!» -
Разносился его вопль. – «Это не мне размозжили голову!» -
Раздавался хохот, - «О,
Будьте вы прокляты!»

И, пока он не сдох, этот гад,
«Рат-а-та-тат,
Рат-а-та-тат» -
Во тьме повторял его автомат.

А офицеры полиции произносили как эхо:
«Позор, позор!»

Ласковая музыка, похожая на стоны ветра
В занавешенных окнах и распахнутых настежь дверях.
Пароходная труба без всякой пользы резонирует доносящийся откуда-то вызов.
Пространство протягивает свой луч сквозь крыши домов,
В лабиринты улиц.
Кирпичи крошатся, стены оседают.

Душа Луи вылетела изо рта в виде котелка, сигары, коробки
Спичек и пыли, в которой он был распростерт.
Закройте окно у Доулана. У матери Луи тоже.
Засиженное мухами и тихо сходящее на нет утро понедельника.

( С английского)

Кнут Гамсун

Остров в шхерах

Гляжу из лодки
На остров в шхерах,
На цвет зеленый
Лугов прибрежных;
Схожу на берег –
Цветы не сводят
Глаз изумленных
С меня и нежных.

И вот цветут они
В моем сердце,
И нет их краше
На белом свете;
Они беседуют,
Шепчут странно,
Смеются, кланяются,
Как дети.

Как знать? Быть может,
И я когда-то
Цветком был белым
Между цветами –
Недаром трепет
Воспоминаний
Я ощущаю,
Цветы, пред вами.

К плечу склоняюсь
Я головою,
Далеких грез
Надо мной туманы,
И ночь, сгущаясь,
Меня качает
Волною моря,
Волной нирваны.

(С норвежского)

РУБЕН ДАРИО
(1867-1916)

ЦЫГАНОЧКА

Чудесно плясала! Из черных зрачков
живые алмазные искры летели;
так пляшут в новеллах у дона Мигеля
гитаны на рынках больших городов.

И каждый цветок был взорваться готов
из тех, что над смуглым челом пламенели;
и эта головка на бронзовом теле
напомнила время бродячих шатров...

Взлетало фанданго, и пахла гвоздика;
о празднике жизни бесстрашной и дикой
гитарные струны вели разговор;

и женщина, в танце пьянея от страсти,
поймала, смеясь, на цыганское счастье
из рук живописца в корсаж луидор.

(С испанского)

Омар Хайям

с фарси

***

Ты богат и пресыщен, я беден и наг.
Но зачем суетимся мы в поисках благ?
Оба в прах обратимся, а он, как известно,
На гробницы пойдет для других бедолаг.

***
Очнись, Хайям - беда невелика.
Не майся из-за лишнего глотка.
Не будь греха - зачем тогда прощенье?
А коль простят - о чем твоя тоска?

***

Если жизнь твоя - ветром взметенная пыль,
Если пышный цветник превращается в гниль, -
Помни: выдумка все, что тебя окружает.
А возможно, и так: все, что выдумка, - быль.

***

Говорят: "Ни вина, ни подруги не тронь,
Или вскоре пожрет тебя адский огонь".
Чепуха. Если ад - для влюбленных и пьяных, -
Рай назавтра окажется пуст, как ладонь!

***

Утро. Чаша. Лепешка, а к ней виноград.
Нам не стоит глядеть ни вперед, ни назад.
Все, что было - ушло, а грядущее - скрыто.
Вот - сегодняшний рай твой. И вот он - твой ад.

Переводы с финского

Я пою псалмы-молитвы (Народная песня)

Я пою псалмы-молитвы, но чуть-чуть лукавлю,
Не покорен я Вселенной, восхищаясь далью.

Пусть в деревне слышат песни, я пою с пеленок!
Мне никто не запрещает обнимать девчонок.

Эх, деревня, ты деревня, вольное приволье!
Здешних миленьких девчонок завлекаю в поле.

Наши девочки румяны, сладкие, как сахар,
И в объятиях парней бьются, словно птахи.

Пруд глубок, бывает, но ведь - иногда иначе.
Девочки – одни жестоки, а другие мягче.

Хоть капризная девица, сердце будто камень,
Но появится улыбка, если рядом парень.

Ночью дверь она откроет, вроде беззаботно,
А вот утром, по-хозяйски гонит на работу.

Не получит дева мужа, если дверь закроет,
Если мучается парень у ее подворья.

***

Гектор

Снегом белым Ангел в дом влетел

На воду девчонка пристально глядит,
под мостом бежит черна-вода.
«Беды от стихов! – мать говорит. –
Дурь одна у деток в головах».

Плакала девчонка, поглядев назад,
дикий город испускал свой вздох.
Жизнь совсем не как цветущий сад.
И черна вода, и нет дорог.

Черна была вода...
Ходила в черном мать,
священник в доме долго кофе пил.
Отец бухал без паузы, видать,
и кто-то, молча, в дом цветы вносил.

По радио то проповедь, то лекция,
а у нас нет денег ни гроша.
Отец пять лет назад уехал в Швецию,
у матери с тех пор болит душа.

Картоном я забил, как мог, окно,
чтобы тепло немного сохранить.
«Спаси нас, Боже!» - слышится одно.
Приказала мать всем долго жить.

Отец уехал в Швецию,
а мать на небесах.
И брат пошел в запой, ему нет дел.
Священник снова
кофе пьет у нас...
Снегом белым Ангел в дом влетел.

http://www.youtube.com/watch?v=Yn-M-T_jRAQ

***

Кирси Куннас

Минутная история

На спине, развалившись в траве,
ввысь гляжу – там плывут облака.
Как они далеки!
Эта мысль и банальна, и слишком проста.
Но скажу вам совсем не о том...

Черный жук, как и я, на спине,
словно хочет схватить облака,
всеми ножками тянется к ним.
Здравствуй, жук! Мы с тобою вдвоем –
две букашки в пространстве сошлись.
Не припомню, чтоб где-то встречались,
в нашей общей компании
в Мир не глядели из сочной травы.

Эту высь, это небо и солнце,
облака, что куда-то спешат
и к которым стремится трава, –
мы собрали с тобой воедино
в этой точке пространства и времени.
Дай-ка, жук, я тебе помогу
встать на лапки. Вот так! И прощай,
мы с тобою не встретимся больше
в глубине мирового пространства.
Но познали зато навсегда:
этот Мир неделимый – для всех!

***

Кирси Куннас

Ничейное море

Чайка несет в своих крыльях
море, стремящееся к безбрежности,
Звезды прокладывают ей курс полета.
Берег протягивает каменные пальцы
к выходу из гавани,
пытаясь удержать корабль
и чайку, провожающую его в открытое море.
Ничейное море,
где корабль окажется в одиночестве
между глубью и высью,
подчиняясь физике киля и мачты.
Чайка пока еще измеряет расстояние от берега,
но до тех пор, пока не появится птица-пират.

***

Кирси Куннас

Навстречу зиме

Спокойно деревья навстречу зиме,
ветви протягивают и ожидают
преображенья.
Конечно, деревья
как будто и не деревья уж больше.

Наготу их покрывают снега,
Вершины их в снежной вуали искрятся
под солнцем.
Конечно, солнце
как будто и не солнце уж больше.

Зима все тихо изменила
и выставила напоказ хрустальные деревья
и птиц чуть живых, и холодное солнце...
Взгляни, вот рябина
оледеневшие ягоды дарит.
Коль вкусишь их горькую плоть -
меня позабудешь.
И я приму, проникнусь, осознаю
деревьев тихие метаморфозы.