|
Номинация "Поэзия" сезон 2012-2013
| |
| Михаил | Дата: Вторник, 26.02.2013, 13:57 | Сообщение # 16 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 2
Статус: Offline
| Как разместить стихи на конкурс?
Можно ли их скачать из компа или нужно печатать?
Да, конечно, можно. Скопируйте и вставьте в это окошко.
Если отчего-то не получится, можете прислать на почтовый ящик, указанный в Положении о премии.
|
| |
| |
| stogarov | Дата: Вторник, 26.02.2013, 17:46 | Сообщение # 17 |
|
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Статус: Offline
| Участник номер 16
ИВИНСКАЯ
Я застал её в нашей стране
устаревшей на максимум лет.
Как некстати - подумалось мне -
у неё за спиной портрет
со скулой, налезавшей на глаз,
с серым чубчиком, счёсанным вкось,
и с улыбкой, в которой снялась,
как актриса, изящная злость .
Я не видел, как ей нипочём
был он мёртвый в неровных цветах,
как народ приходил с сургучом
на губах - опечатывать прах.
А она всё водила платком
по лицу своему и в конце
поняла, что забыла, в каком
месте губы висят на лице.
И потом постеснялась пройти
прямо к телу, но всё же прошла.
С двух сторон у неё на пути,
как зола, шевелилась толпа.
Все теряли поэта. Терять
было сладко. Сластёны в навал
набросали цветы на кровать,
под которыми он и лежал,
перепачкан пыльцой до бровей,
опыляемый пылью пыльцы,
никому из стоящих людей
не годясь ни в какие отцы.
Он стыдился при жизни сказать,
что природа враждебна любви.
И теперь он не мог не молчать
и молчал беззастенчиво, и
собирался молчать и терпеть
погружение в пенистый ил,
то есть в малоформатную смерть
из последних, как водится, сил.
А на части разобранный ад
был распихан в простого чижа,
в скрип калитки, в пустой палисад,
в черенок от лопаты, в ужа,
в молоко, что течёт со стола,
в кошака, что разлил молоко,
и в нектар, за которым пчела
начинала лететь далеко,
и в растаявший снег, и не в снег,
а совсем даже наоборот,
и в трусцу, исказившую бег
человека, открывшего рот.
По каким-то своим чертежам
этот ад соберёт человек,
шестигубому богу служа
и густой дегустируя снег...
Как-то раз, безусловно, зимой
на прогулке им так повезло,
что они повернули домой,
чтобы в женщине произошло,
и при каждом неловком толчке
незаметной его хромоты
жидкий косинус в синем зрачке
не коверкал её красоты.
Объясни мне, что это - любовь,
я в ответ даже не улыбнусь,
а, схватившись за правую бровь,
как гимнаст, на себе подтянусь.
И на этом кривом турнике
я с четвёртой попытки пойму,
как под землю упасть налегке
и подгрызть над собою сосну;
как явиться зимы посреди
и сказать, ошарашенной, в лоб:
«В красном платье ко мне не ходи,
я не вижу его через гроб»;
как стояла она босиком,
пряча рыхлое тело в халат,
как не липы, а ивы гуськом
прямо к ней продирались сквозь сад;
как со стуком те самые два
башмачка, упадая на пол,
превращались за кромкой стиха
то ли в шлёпанцы, то ли в обол,
но скорее, что - в шлёпанцы. Шлёп! -
это первый упал под кровать,
а второй, точно лодочка, грёб,
всё пытаясь ступню отыскать.
Фигу с маслом ему - не ступню!
И ни пятки ему, ни стопы...
И ни «я», ни «тебя», ни «люблю»
«на пороге» «моей» «пустоты».
ТАКАЯ ПЕРМЬ
Пермь такая не сякая,
что,когда в неё вхожу,
не отрадости икаю,
а отревности дрожу.
Как выяснилось, Пермь невинна,
и воздух в ней сентиментальный,
при вдохе - вогнутый и длинный,
зато при выдохе - овальный.
На нём иголкою неострой
мной нацарапаны красиво
в угоду первой рифме - сосны,
а для второй они - осины.
Хотя на самом деле - клёны
и неопознанный кустарник
(как садовод неискушённый,
я назову его татарник).
Здесь не родился Чехов злющий,
что утянул с собой в могилу
людей, то через силу пьющих,
а то влюблённых через силу.
Внутри Перми - архитектура,
но, знаете, совсем не страшно,
что этой угловатой дурой
невинный город ваш раскрашен...
Как ваши женщины манерны
и как мужчины идеальны,
когда они весною в скверах
предпочитают секс оральный!
Когда они, схватив ладони,
к локтям друг друга подберутся,
татарник вместо них застонет,
т.к. они уже смеются.
В глазах мужчин такие брёвна,
что хватит для плота - не меньше
зачем же им дышать неровно
в затылки допотопных женщин,
соломинка ресниц которых
обворожительна по кромке
припухших верхних век, где скоро
всплывут их мужества обломки?
На тёмно-синем Пермь прекрасна,
она прекрасна на зелёном,
а на малиновом - нечасто,
но постоянно - на влюблённом.
Я вижу небо над рекою.
Не сомневайтесь: это - небо
с такой хрустящей, золотою,
закатной корочкою хлеба.
Река, под псевдонимом Камы
(хотя не Кама, да и - чёрт с ней!),
течёт из центра хлебной рамы,
что никогда не станет чёрствой.
Отсутствием столовой ложки
я этот воздух с этим тмином
хлебаю, чавкая нарочно,
на этом фоне тёмно-синем.
Кто про Москву с её деньгами,
а кто про Ленинградский Питер,
но мы-то с вами, мы-то с вами
здесь надевали тёплый свитер,
что связан матерью, женою
и дочерью из странной пряжи,
в клубках со скрученной слюною
мной обнаруженной однажды.
Пермь исчезает каждый вечер,
все знают, что она случайна.
Кто мастурбирует на вечность
-кончает жизнь свою печально.
Поэтому живите быстро
и умирайте поскорее
в Перми, где всё с весёлым свистом
темнеет, делаясь светлее.
* * *
Не разбивай шестидесятилетним
мужчинам их хрустальные сердца.
Их горла перехлёстнуты, как плетью,
рубцом от обручального кольца.
Играя кастаньетами коленей,
они гуляют на своих двоих,
так медленно отбрасывая тени,
что тень, скорей, отбрасывает их.
Давно деторожденья детонатор
над ними не употребляет власть.
Им остаётся лишь взрываться матом
на девок, менструирующих всласть.
Когда они во сне сучат ногами,
над ними смерть склоняется, как мать,
а кожа пигментирует в пергамент,
где даже буквы можно разобрать.
И родинки, как муравьи в атаку,
ползут по их прогнувшимся плечам,
чтоб в позу операбельного рака
поставить на съедение врачам.
И на морфине продержавшись сутки,
они отходят (чаще — насовсем),
обняв трофей остекленевшей утки,
наполовину полной чёр-те чем.
Над ними ливень профессионально
фехтует заостренною водой
с опальной (выражаясь фигурально),
фигурно опадающей листвой.
Отверженным моим единоверцам,
смотрителям подземных эмпирей,
не знаю кто, но не разбей им сердца,
не знаю почему, но не разбей...
СЕНТЯБРЬ
Шипит осенняя земля
тлетворной зеленью травы,
и профиль узкого дождя
повис на свилях синевы,
и в переплеты пустоты
стекает твердая листва,
где, угорев от немоты,
на шорох изошли слова.
Как хорошо не умирать
еще, к примеру, восемь дней
и, скажем, плакать или спать
во влаге осени моей;
и тьма, лежащая у глаз
на дне твердеющей росой,
обуглится в который раз
двоякольющейся слезой:
настанет светлая теплынь
в двух миллиметрах от зрачка,
сама себя вдохнет полынь
под сиповатый крик сверчка,
и память не произойдет,
и все оглянется назад,
где золотистый дождь идет
четыре вечности подряд.
СНЕГ ПАМЯТИ
УАЙТХЕДА
Полушепотом с утра
шел со скоростью стыда,
но по цвету не вполне
равный женской седине.
Сызмала он был таким
атомарным, негустым,
эхом чистой пустоты
в кубометре суеты.
Вряд ли мне понятен снег
как потруска из прорех
сора, крошек табака,
перекрашенных слегка.
На манер моллюска он
створами разъединен,
между оными сто лет
жидкий вызревает свет:
легче пуха скорлупа
падает, вернее - па
выгибает, а идет
свет как снег наоборот.
Не тебе ли, Ангел, лень
целиком отбросить тень?
Вот и падает она
не сосредоточена.
Между хлопьями - зазор,
где не видимый в упор
свой довольно краткий век
проживает минус-снег.
(Повторяемость любви
замыкает, как нули,
наши судьбы и снега,
климат, ветер и века).
Из особенных примет -
чей-то профиль на просвет:
то ли трепет отраженья,
то ли смерть, которой нет.
|
| |
| |
| stogarov | Дата: Вторник, 26.02.2013, 17:55 | Сообщение # 18 |
|
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Статус: Offline
| Участник номер 17
НОЧНАЯ
ПРОГУЛКА
Мы поедем с тобою на А и на Б
мимо цирка и речки, завернутой в медь,
где на Трубной, вернее сказать, на Трубе,
кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.
Мимо темной "России", дизайна, такси,
мимо мрачных "Известий", где воздух речист,
мимо вялотекущей бегущей стороки,
как предсказанный некогда ленточный глист.
Разворочена осень торпедами фар,
пограничный музей до рассвета не спит.
Лепестковыми минами взорван асфальт,
и земля до утра под ногами горит.
Мимо Герцена - кругом идет голова,
мимо Гоголя - встанешь и - некуда сесть,
мимо чаек лихих на грановского, 2,
Огарева, не помню, по-моему, - шесть.
Мимо всех декабристов, их не сосчитать,
мимо народовольцев - и вовсе не счесть.
Часто пишется "мост", а читается - "месть",
и летит филология к черту с моста.
Мимо Пушкина, мимо... куда нас несет?
Мимо "Тайных доктрин", мимо крымских татар,
Белорусский, Казанский, "Славянский базар"...
Вон уже еле слышно сказал комиссар:
"Мы еще поглядим, кто скорее умрет..."
На вершинах поэзии, словно сугроб,
наметает метафора пристальный склон.
Интервентская пуля, летящая в лоб,
из затылка выходит, как спутник-шпион!
Мимо Белых Столбов, мимо Красных ворот.
Мимо дымных столбов, мимо траурных труб.
"Мы еще поглядим, кто скорее умрет".-
"А чего там глядеть, если ты уже труп?"
Часто пишется "труп", а читается "труд",
где один человек разгребает завал,
и вчерашнее солнце в носилках несут
из подвала в подвал...
И вчерашнее солнце в носилках несут.
И сегодняшний бред обнажает клыки.
Только ты в этом темном раскладе - не туз.
Рифмы сбились с пути или вспять потекли.
Мимо Трубной и речки, завернутой в медь.
Кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.
Вдоль железной резьбы по железной резьбе
мы поедем на А на Б.
# # #
Привет тебе, блистательный Козлов!
У нас зима. Все движется со скользом.
В пивбарах квас, а в ресторанах плов.
Последний Пленум был не в нашу пользу.
Вчера опять я был в Политбюро
и выяснил, как Ельцина снимали
:асе собрались в Георгиевском зале,
шел сильный газ, и многих развезло.
И вдруг с ножом он вышел из угла,
высокий, стройный, в вылинявшей тройке,
и надпись; «ножик в спину перестройке»
по лезвию затейливая шла.
И так сказал: Все бред и ерунда.
Я знаю лучше всех про все на свете.
Перед людьми мне совестно, когда
вы с гласностью играете, как дети.
Вопрос неясен, но предельно прост.
Наш путь вперед да будет кровью полит
!Нас надо всех немедленно уволить,
чтобы я занял самый главный пост.
Ему резонно отвечал Егор,
с достоинством, спокойно и без мата:
Ты сильный парень, но на дипломата
не тянешь, Боря. Положи топор!
Светясь улыбкой доброй, пряча взгляд,
подумал вслух начальник всех министров:
Мы с ним ходили вместе в детский сад,
уже тогда прослыл он экстремистом.
Прикрыв глаза ленивою рукой
и трогая под мышкой портупею,
сказал с усмешкой Чебриков: Не смею
вам возразить, а сам ты кто такой?
Но Язов круто тему повернул
и навинтил на ствол пламегаситель:
Кто поднял меч на спецраспределитель,
умрет от этой пули. Стань на стул!
Все повскакали с мест, и под галдеж,
чтоб сзади не зашли и не связали,
он отскочил к стене и бросил нож
на длинный стол в Георгиевском зале.
Потом его прогнали все сквозь строй,
сквозь длинный строй в Георгиевском зале.
Один не бил, не знаю, кто такой.
Он крикнул напоследок, чтоб все знали:
Я вольный каменщик, я ухожу в Госстрой.
Прости, Козлов, я это так слыхал.
А может, было все гораздо хуже.
Я гласностью, как выстрелом, разбужен,
хочу сказать убили наповал.
О гласности, Козлов, я все о ней,
голубушке, которой так и нету.
Зато лафа подвальному поэту:
чем меньше гласности, тем мой язык длинней.
У нас зима. Зима не в нашу пользу,
в пивбарах квас, а в ресторанах плов.
Как говорится, нож прошел со скользом.
Привет тебе, блистательный Козлов!
8 ноября 1987 г.
# # #
Весна в Саратове похожа на весну
на Одере, а может быть, на Нейсе,
с той разницей, что там гуляют немцы,
но их не тянет к местному вину.
С той разницей, что если разверну
московскую газетку ненароком,
то, между строк гуляя, как по строкам,
я разве что на дату не взгляну.
С той разницей. И если Бога нет
в Саратове, то нет его и в Риме.
Все это может с толку сбить на время,
но не страшней, чем смена сигарет.
***
Когда, совпав с отверстиями гроз,
заклинят междометия воды,
и белые тяжелые сады
вращаются, как жидкий паровоз,
замкните схему пачкой папирос,
где «Беломор» похож на амперметр.
О, как равновелик и перламутров
на небесах начавшийся митоз!
Я говорю, что я затем и рос
и нажимал на смутные педали,
чтоб, наконец, свинтил свои детали
сей влажный сад
в одну из нужных поз
Тушинским кочегарам Славе В. и Толе И.
Кочегар Афанасий Тюленин,
что напутал ты в древнем санскрите?
Ты вчера получил просветленье,
а сегодня — попал в вытрезвитель.
Ты в иное вошел измеренье,
только ноги не вытер.
Две секунды коротких
пребывал ты в блаженном сатори.
Сразу стал разбираться в моторе
и в электропроводке.
По котельным московские йоги,
как шпионы, сдвигают затылки,
а заметив тебя на пороге,
замолкают и прячут бутылки.
Ты за это на них не в обиде.
Ты сейчас прочитал на обеде
в неизменном своем Майн Риде
все, что сказано в ихней Риг-Веде.
Все равны перед Богом, но Бог
не решается, как уравненье.
И все это вчера в отделенье
объяснил ты сержанту как мог.
Он тебе предложил раздеваться,
и, когда ты курил в темноте,
он не стал к тебе в душу соваться
со своим боевым каратэ.
Ты не знаешь, просек ли он суть
твоих выкладок пьяных.
Но вернул же тебе он «Тамянку».
А ведь мог не вернуть.
|
| |
| |
| Михаил | Дата: Среда, 27.02.2013, 00:06 | Сообщение # 19 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 2
Статус: Offline
| Участник номер 18
***
Хочу,чтоб вспомнила былое
Глаза свои на миг прикрыв,
Но все хорошее, а не плохое,
Любви дыхание ощутив.
Хочу как прежде, быть с тобою
Любить тебя и целовать,
Хочу наполниться мечтою,
Что будем вместе век свой доживать.
Огонь любви хочу воспламенить
В душе холодной, но родной,
И в сердце айсберг растопить,
Чтоб рядом ты была со мной.
Хочу, чтоб верила ты мне
Сомненья прочь откинув,
Хочу умчаться на коне,
С тобою город сей, покинув.
*****
Мыснова встретились с тобой,
В минуты горестной судьбы,
А я уж не был с той, другой,
И я устал от вечной суеты.
Ты, как и прежде, была красива,
Огонь горел в твоих глазах,
И словно кошка, слегка игрива,
С улыбкой нежной на устах.
Судьба с тобой нас завела,
На брег реки глубокой,
И ты как роза расцвела,
Оставив стыд в дали далекой.
Тела охваченные страстью,
В порыве нежности сошлись,
И был конец не виден счастью,
Ведь две судьбы в одну слились.
Огонь любви всю ночь горел,
Лишь временами затихая,
И месяц желтый, на нас смотрел,
В любви ни черта, не понимая…
В объятьях сонного Амура,
Нас утро серое нашло,
Ах, как прекрасна была натура,
Но расставаться время нам пришло.
*****
Зачемна свете нужно жить?
Зачем страдать, зачем любить?
Зачем судьбе сопротивляясь,
Зачем за жизнь свою цепляясь,
Зачем мы тратим столько сил?
Затем, чтоб кто-то нас любил?
Зачем на свете нужно жить?
Зачем писать, зачем творить?
Зачем работать и чудить,
И жизнь кому-то подарить?
Зачем мы тратим столько сил?
Затем, чтоб кто-то нас хвалил?
Зачем на свете нужно жить?
Зачем нам кем-то нужно быть?
Зачем к высотам мы стремимся?
И черта с Богом не боимся.
Зачем мы тратим столько сил?
Затем, чтоб кто-то НАС боготворил?
Зачем на свете нужно жить?
*****
Окуталосердце печалью,
И душу свернуло в клубок,
И очи прикрыло вуалью,
И держится в горле комок.
А та, по ком сердце страдает,
Находится где-то за далью,
И даже об этом не знает,
Укрытая темною шалью.
*****
Когдатеряем мы любимых,
Своихотцов иль матерей,
Душеи сердцу милых,
Родныхи близких нам людей.
Когдана ярком небе свет,
Вдругмеркнет перед нами,
И силстрадать уж больше нет,
Помочьсебе мы можем только сами.
|
| |
| |
| Dolgov | Дата: Среда, 27.02.2013, 02:48 | Сообщение # 20 |
 Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 266
Статус: Offline
| Участник № 19
МЕЧ И КРЕСТ.
Поэма.
«Во имя Бога и души живой,
Сойди с ворот, Господень часовой!»
(М. Цветаева).
[/font]
[font=Calibri]
Коленопреклоненная,
От беды спасенная,
Золотопогонную
Рать встречает Пермь:
Нарасхват солдатики, нараспев!
Пермяки с иконою
Встретили Верховного;
Хлеб и соль, как водится,
Опосля.
А икона – бывшая невольница,
Из Москвы, угодница,
Из Кремля…
Чудеса твердят про икону:
Было дело в праздник Николин…
[/font]
[font=Calibri]Странник.
Эх ты, Ваня-остолоп!
Как прошляпил, как?!
Ведь переодетый поп
Был в твоих руках!
Самый настоящий дьяк!
Ох, досада!
Эх, не быть тебе, дурак,
Комиссаром!
Вроде тих:
Котомка да посох…
Патриархом Тихоном
Послан
С письмецом и Светлым Угодником
К Адмиралу-белопогоннику!
Он стремится отчаянно
В стольную
Русь колчакову,
Колокольную!
И петляючи
Следом заячьим,
Призывая на помощь крест,
Он набрел на белоказачий
Разъезд…
[/font]
[font=Calibri]
Письмо Патриарха.
Не без почты,
Не без подарка
К Адмиралу с утра пришли.
Мелким почерком
Патриарха
Был исписан помятый лист…
И еще образок –
С ноготок:
Патриаршье
Благословение.
В четком марше
Старческих строк
Оживало Божье знамение…
«В красной комиссарской столице
Лик закрыли красной тряпицей.
Только надо ж чуду случиться:
Лоскутами красного ситца
Спало покрывало с иконы
В день великий,
В праздник Николы…
Не обезобразили лик
Пули красных: мимо легли.
Не сумело адово зло
Повредить святое чело.
Фотокопию той иконы
Вам вручаю,
Мой сын,
С поклоном,
Поручаю Вас
Силе святой.
Мой посыльный –
Помощник мой.
Пусть идет
Добрый слух окрест:
Поврежден
На иконе крест,
Только меч един –
Невредим:
Значит, с ним
Врага победим!
Тьма – не вечна».
Тихо Верховный
Начал речь:
[/font]
[font=Calibri]-Этот меч –
Духовный,
Это Божий
Разящий перст!
[/font]
[font=Calibri]-Уничтожен
Враг. Взята Пермь!
Телеграмма уже получена, -
Доложил офицер измученный,
И сияло в улыбке его –
Рождество…
[/font]
[font=Calibri]Дар.
Коленопреклоненная,
От беды спасенная,
Золотопогонную
Рать встречает Пермь:
Нарасхват солдатики, нараспев!
Пермяки иконою
Встретили Верховного,
Да такой огромною –
Эка стать!
Во Никола-то!
Во отгрохали!
Снимок крохотный –
Не узнать!
Чудеса твердят про икону,
Но вот-вот
Поплывет родной и знакомый –
Меднокованый,
Колокольный –
Звон…
|
| |
| |
| Amelia | Дата: Среда, 27.02.2013, 20:27 | Сообщение # 21 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 1
Статус: Offline
| Участник номер 20
Попытка колдовства
Чай на столе, недокуренный Marlboro, кекс,
Магический шар, где-то взятый, конечно, взаймы.
Руки разводишь и тихо шипишь:
«Крекс-пекс-фекс».
Убого. Попытка хоть чем-то спасаться от тьмы.
Тьма не ударит, ей проще ловить каждый вдох
И в каждом углу отражаться, скрываться в тени.
Руки разводишь и шепотом
«Трах-тибидох».
Попытка вернуться, попытка поверить. Усни.
Ночь не подарит ни капли привычного сна,
В словах нет ни власти, ни крохотной капельки сил.
Руки разводишь и путаешь
«Снип-снурре-снап».
Попытка помочь тем, кто больше помочь не просил.
В солнце чужом нет любви к посторонним глазам,
И книги всё врут, заклинания только лишь дым.
Руки разводишь и шепчешь:
«Откройся, Сезам»
У каждой двери и у каждой стены у воды.
Кто бы признал, мол, сегодня я просто умру,
Без криков, без слез и без глупых вопросов ¿por qué?
«Абра-кадабра!»
Но просто не чувствуешь рук,
Не чувствуешь силы в чужом и прогнившем мирке.
***
Божий смех
Кто-то пишет большие письма,
Кто-то просит своих богов.
Пролетавшие в синей выси –
Не увидели там Его.
Белой шапкой снегов усыпан,
Нет ни черточки вкривь лицу,
В одиночестве криком сиплым
Ты взываешь опять к Отцу.
Простираешься в небо, как бы
Весь его золотой росток.
Ты протянутый медный кабель,
По которому пущен ток.
Оторочен небесно-синим,
Переброшен его дугой,
Ты рожден не любимым сыном,
Не его. Нет, не ты, другой,
У которого смех в гортани
Застывает его словцом.
У тебя-то и даже рта нет,
У неузнанного Отцом.
Вымя неба рождает звезды,
Ты к нему неспроста приник.
Если будет сегодня поздно,
Завтра двинешься напрямик.
Это просто типичный случай,
Ты останешься на потом,
Чтобы где-то родиться лучше
В красном зареве, золотом,
Чтобы вверх прорасти антенной,
Не ведущей в эфир помех.
Слышишь, в небе так совершенно
Бог смеется.
Ты слышишь смех.
***
Морские ведьмы
Ветер над морем острее ножей, море в себя принимает беду.
Станешь холодным. Не бойся уже, я в твою грудь все равно попаду камнем,
отпущенным вон из пращи, ломкой стрелой из чужих колчанов. Крылья сомкнутся. И
это твой щит? Кровь солонее, чем просто вино, в точке касания стали с судьбой
чайки кричат, надрываясь в тиши, чайки слетятся над мертвым тобой – жрать твою
плоть и глаза твои шить к парусу вечных седых кораблей, к ставням, укрывшим
младенца от тьмы.
Ветер над морем не станет теплей. В ветре над морем танцуем лишь мы.
Облик так зыбок, дрожат жемчуга, танец быстрее, чем пламя костров. Тот, кто
боится взглянуть на врага, станет любимцем ли здешних ветров? Ветер жесток, как
касанья любви, ветер терзает твои паруса, станешь теплее, но будешь ловить
взгляд, не обретший людские глаза? Море сочится багровым песком, рыбы пожрут
твоих прежних врагов. В танце нет горя, не плачь ни о ком. Море, мы выбрали.
Только его, только его сохрани от беды, чтобы во славу твою он дышал.
Ведьмы выходят из зыбкой воды. Ведьму так манит чужая душа.
Бейся, кричи, в этом танце огня узы сплетаются крепче оков, ты никогда не
забудешь меня. Вот ты каков, ну же, вот ты каков, ну же, целуй мои губы, моряк,
бьют барабаны сердечный твой ритм. Если прошел эти тропы не зря, если не зря
твое сердце горит – море сегодня теплей молока, сытое море от крови чужой.
Ветер набросится издалека, веришь ли в сказки? Под утро свежо, будто привиделся
сон на горе, будто тот танец придумал ты сам.
Ветер над морем не может согреть. Мы дарим ветер твоим парусам.
***
Пощади
Я, пожалуй, все ж не сошла с ума еще,
Не плясала голой на площадях.
Пощади! Взгляд колкий и понимающий:
Тебя, детка, издавна не щадят.
Сердце – рвань какая-то, всё желейное,
Хаос, плач, агония, тарарам.
Иногда так хочется - пожалей меня!
Доросла до вшивых любовных драм.
Пощади! Я, право же, не невинная,
Я, конечно, слышала о таком.
Я уже не целая – половина я,
Я огрызок яблочный с червяком.
Там осталось жизни всего на палец-то,
Твердь земная, кажется, дым – не твердь.
Из тебя, из радужки нежно пялится
На меня голодная девка-Смерть.
***
Апокалипсис
Первый выстрел – просто проверка сил, электрический треск
дуги. Мой прекрасный демон меня просил разрешения быть другим. Ночь уходит в
небо с визжаньем шин, уронив на прощанье ключ, лишь отсюда кажется нам большим,
небо, тянущее в петлю. От небесной соли давно хранит ключ подобранный –
талисман.
Я какой-то очень дурной магнит.
В этот город приходит тьма.
Струны рвутся, в небе опять звучит бесконечная нота "ми", мы с груди
снимаем свои ключи – мы, рожденные не людьми. Город ляжет плиткой в чужой
паркет, как все прежние города, и ногами ходят по нам в тоске твари, ставшие
голодать, их, пришедших с сумраком в спящий дом, не увидеть, не перечесть.
Города, покрытые вечным льдом, бьют в эфиры дурную весть, самолеты падают на
лету, не пришедшие к нам с тобой.
Крик собакам бешеным «взять, ату!»
Бесконечный последний бой.
Ключ от неба жжется поверх груди, тень не думает отступать. Кто-то против
сумрака встал один, и под снегом его тропа, он слегка безумен и вечно пьян, не
герой и не новый бог. Мир отыщет где-то среди тряпья, что отброшено за порог.
Убегать бессмысленно, это всё, город бьет нас наверняка, ты увидишь: мимо легко
несет трупы чьих-то надежд река. И тогда мы встанем – к плечу плечо, не для
камер и не для СМИ.
Больно, жарко, сумрачно, горячо.
Но за спинами спрятан мир.
Кто-то ждал сражения сотни лет, кто-то просто так хочет жить. Защитит ли грудь
твою амулет, когда в грудь полетят ножи? Ветер плачет. Боги откроют счет, на котором
нет ни гроша. Но пока ты знаешь наперечет тех, кто хочет тобой дышать, и
какой-то самый паршивый маг вдруг окажется впереди. Когда в город снова
приходит тьма, ключ проснется в твоей груди, только знать бы, право, где эта
дверь, что тебе суждено открыть. И по следу двинется дикий зверь – не по
правилам той игры. Мир дробится, бьется, как нервный пульс, за секунду бегут
года.
Если тьма пожрет этот мир – и пусть,
Встанут новые города.
Сообщение отредактировал Amelia - Среда, 27.02.2013, 20:28 |
| |
| |
| Aplomber | Дата: Четверг, 28.02.2013, 23:32 | Сообщение # 22 |
 Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 1
Статус: Offline
| Участник номер 21
Наступает время подумать о главном.
Планы скомканы, будущее туманно
И обособленно от настоящего до тех пор,
Пока само оно не превратится в сонм
Давно разложившихся в памяти дней.
Забытых оттого, что ночи были длинней.
Кстати, каждую ночь я занимаюсь сном.
Вначале по-геройски лежу на спине, потом,
Засыпая, перекатываюсь на правый бок.
Моей ловкости позавидовал бы колобок.
Заснув, понимаю: бок был выбран не тот.
Просыпаюсь оттого, что отлежен живот.
* * *
Всем существом напоминаешь робота,
Производя действие ходьбы в сторону
Неопределенности или боязни выбора.
Обострено чувство выгоды, но выгода
Не всегда польза-вечный атрибут шельмы.
Скрип лицевых мышц ласково-нежный
Слышен при сомнении между и между.
Зевота естественней и сильнее желания
Высказаться, ею проще обратить внимание
На себя (раскрытый речевой клапан-обманный
Маневр). Однако, услышав, как окликнули Колю,
Невзначай обернешься резко, при этом стоя
У подъездной двери. Позабыв код домофона,
Хоть твое имя вовсе не Коля, да и вообще,
Ты совсем иного, нежели Коля, пола.
* * *
В наших телах есть вода, хоть нет акведуков
В наших краях с учением Аристотеля туго
Возможно, поэтому нашему брату не трудно
Выучиться на редактора и работать хирургом
Менты и жулье, димы, максимы, маши и насти -
Создатель всех жует, а мы толпимся в его пасти
И вот очередное пати, где молодежь в нули
Наутро, встаешь с кровати, не с той руки
Как вдруг уходит в самые пятки душа
Понимаешь, что и ты примеришь деревянный бушлат
Слагаемым со временем своейственна
Перемена мест. Всякая вещь двойственна
Я пьян и одновременно трезвее того, кто трезв
Завтрак стынет на могильной плите. Крест
Еще и колыбель. Для иных, не менее нужных
Форм бытия. Дружно забудем, о том, что Земля
Это шар, сегодня ей объем не к лицу
в обыденной жизни больше блеклого
"Большинству" удобно изобилие плоского
Не парься, займись любовью перед зеркалом
Насладись процессом и работой Тарковского
* * *
На губе висит сексуальная крошка
Будь она женщиной, я бы остаток дней
Провел с ней
Перебежала дорогу белая кошка
Почему-то на сердце не стало теплей
Кругом понурые, угрюмые лица
Им что асфальт, что паркет
Над домами летают черные птицы
Меж домов летает черный пакет
Похолодало. Замерзшая рвота,
Как экспонат - руками не трогать
Фонарь разбит, видимо кто-то
Устал от работы или хочет работать
Вон, голуби клюют вкусное сало
У СИЗО, где заточкой становится ложка
Почему-то на сердце тяжелее не стало
Перебежала дорогу черная кошка
* * *
Зашел на рынок Москворецкий,
Что рядом с улицой Фруктовой
Торгаш там - не торгаш - двореций
Голубоглазый и фартовый
Нутро свиное и коровье
Задаром не предложит он,
Не скажет "кушай на здоровье",
Подсунув высохший батон
И я хожу среди бананов
Среди моркови апельсинов
И рядом печени баранов
И рядом женские лосины
хожу брожу весьма довольный
В кармане куртки двести рэ
Напиться водочки паленой
Или пойти подстричься мне?!
Тем временем, неподалеку
Директор рынка суши трескал
И к забегаловке, ко входу
Подъехал вскоре неизвестный
Тому охраннику, что у окна
Уж суетиться было поздно
Из жральни хлынула толпа,
Как кровь из сломанного носа
Ох злющие свистели пули
Директор рынка умер быстро
Его на месте помянули
Разбогатевшие таксисты
А я подстригся очень классно
Пускай похожим стал на зека
Я срезал челку пидораса
Я стал нормальным человеком
На стол я кинул чаевые
Монетками, ну чтоб вернуться
Места знакомые, родные
Люблю вас до потери пульса
А труп лежит и не моргает
Его заждался тесный гроб
И дети смотрят, не моргают-
Такой вот русский натюрморт
* * *
Сообщение отредактировал Aplomber - Четверг, 28.02.2013, 23:34 |
| |
| |
| stogarov | Дата: Воскресенье, 10.03.2013, 15:19 | Сообщение # 23 |
|
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Статус: Offline
| Участник номер 22
***
dying girl’s defedil
Вот, плутал много дней, и фонарь мой на палке заплечной
Потемнел, запотел, закоптился, и масло почти уже кончилось в нём.
И потрескались стёкла от призрачных веток, колючек и зарослей встречных...
Быстротечна дорога в туманах. Жизнь вечером — явней, чем днём.
Я вчера подсмотрел, как Луна светлым шаром ложилась,
Больше дома из города, в светло-лиловое небо, украшена радужной, нежной каймой
—
Отвечала биениям пламени в мокрой холодной траве, где однажды случилась
Наша встреча с лиловым цветком... Всё, нашёл я тропинку домой.
— Крокус? Этот цветок... — Ага — опиум! — шепчешь, бледнея.
Нужно ждать ровно месяц — а там понемногу начнёшь без напряга дышать.
С каждым днём жить всё легче и легче. Вот обруч тоски потихоньку разжал мою
шею.
Только дом мой по-прежнему пуст. И по-прежнему хочется спать.
Только день ото дня я всё чаще и чаще мечтаю,
Убеждаясь в поддельности — мнимым был этот возврат.
Только каждую ночь, просыпаясь, я вижу, как тает
И уходит в века непроявленных вдохов парад.
И на старте моих сновидений, когда возрастёт их активность,
Развивается образный ряд, сверхъестественный яростный ряд,
Ярче света из жизни иной, на другой стороне негативной,
Нескончаемой повести о возвращенье назад:
Мы одни с фонарём среди трав. Только знаю всё — мало помалу
Отчего-то заводится жизнь... Поначалу темна, затаённа, в пустынных, укромных
углах,
И вода дождевая стекает по всем декорациям, где моё тайное пламя бессрочно
плутало...
По ночам. Все кусты и туманы в тенётах и в пауках.
Почему-то как в снах, лёгкий воздух, как дым, фиолетов...
Почему-то заводятся всё больше буквы, коты, привиденья... Вот нет — завелась бы
жена...
Мне приснился Рембо: «Да простят меня тонкие души хороших поэтов,
Заведётся скорее кабан или чёрт, но никак не она!»
Поросята с Луны в эти дни подросли, повзрослели,
И похожи теперь на близняшек-сестёр, что лет десять-пятнадцать назад
В безнадёжно-пленительной дымке далёкой страны раз качали меня на качелях...
На каком языке «Obelele» — прекраснейших яблоней сад?
Позабыл. Никогда и не знал. Помню, так назывались конфеты.
Всё как следует выяснить сложно — но можно придумать, соврать:
Между тем, в нашей лжи — та дорога, которой ушло раньше срока погибшее лето...
Вот сиди теперь, жди — когда осень заглянет в кровать.
Но пока этот месяц стекает прохладным потоком по коже,
И пока грустный воздух на ужин, как спирт, пробирает до слёз —
Всё что скажешь мне ты, словно в шутку исчезнет в дыму на расплавленном олове
ложа...
А потом постепенно мы всё позабудем всерьёз.
Дни всё чаще и чаще приносятся в жертву забвенью.
В бытовых оборотах повысилась их частота.
В тихом шёпоте комнат, в критически-душном взросленье
Родилась от безудержной вспышки до боли родная мечта.
Позабудутся сны, что изгнало в агонии лето.
Лета тёмной водою напоит в полночном виденье коня...
Блики наших печальных предметов, мечты, нереальность и воздух лилового цвета
Всё бледней и бледней. Выдыхаются. День ото дня.
Ноктюрн
Сдавленно стонут часы...
Нет, это медленное дыхание твоей спящей падчерицы.
Сон не смерть. Он тебя уведёт без косы.
Не спеши. И не бойся. Чик-трак. Вот метнулась... — Кто? Ящерица?
Тень от маленькой стрелки. И вот
Страшный сон отравил твои чувства
Но он пройдёт
Если б люди умели летать
То они б сочетались, летая?
Как шмели? И тогда для любви не нужна была больше кровать?
Интересно, куда бы тогда полетела их стая?
Или рой... Неприятно, не знаю.
Сумерки в лесу
Я одновременно иду и бегу.
Вместе проходят вечность и время.
Взял жизнь вот в долг: всё равно — и минуты вернуть не могу
В этот сумрачный час. А в лесу —
Талый снег по колено.
Свет одновременно и хладен и тёпл.
Пейзаж и реален, и выдуман кем-то.
Тени деревьев ветвями уходят в подснежный подзол.
Ритм одинаковых дней блёклым отсветом падает с неба зачем-то.
Мой путь пробирается в гору и сходит в овраг.
Нельзя мне идти никуда — но дорога ведёт во все стороны.
И лишь небо светлее всего, но и в нём — прибывающий мрак
И как будто на ветках осин не вороны, а вороны.
Всё темней и темнее — и меркнет задумчивый снег.
Изменяется всё — только нет, всё осталось как прежде.
Чуть заметным пятном огонёк меж ветвей — я пришёл. И теперь уж навек...
Буду вечно стоять под деревьями в мокрой одежде.
Лес по-прежнему рядом — и здесь его нет.
Расстояния и вечны, и временны кажутся
И слышно мелодию длиною в тысячи лет
Но такая же точно в теченье минуты развяжется.
*
Скоро лес потеряет похоже из виду меня совсем
Глазом Вида пытаясь зазря отыскать меня в небе померкнувшем.
Вид — это вся моя жизнь. И погода, и сумрачный день...
Только в сумерках видно его — будто дым, всякий облик отвергнувший.
И у замка пустого его наконец-то найду
Всё, чего в этой жизни короткой я ждал и искал неуверенно.
В башнях Вида пустых. А когда я оттуда уйду
Всё что видел я там, и как будто нашёл, будет снова навечно потеряно.
Козья песнь
Вторник
Вот лимон на столе. Все уехали ночью отсюда.
В белых клетках клеёнки — октябрь. В нём холодная тяга к земле.
Что ты хочешь найти здесь? Удерживать трезвых не буду
В этот миг — от соблазна напиться. Пусть день отступает во мгле.
Он лежит на столе, на тарелке. Лимон. Эта глупая осень
Странно-белым, шершавым свеченьем устало забылась в окне,
И плетёт о холодных ветрах и о мхах побледневшим колосьям,
О сухих поцелуях. О сорной любви. О залитом огне.
Этот призрачный день носит траур по вечностям лета.
В нём огнём отрешённости тлеет бесплодный туман.
В нём одни только корка лимона (и водка!) — реального цвета.
Все другие цвета — за дурманами сказочных стран.
Четверг
Все усталые девы пропали в обезглавленных снов колыханьях,
И сейчас ищут сказочной дали, умоляя согреть их дыханьем.
Не влекут больше к тёплым постелям их обветренных губ поцелуи.
Наступая на спящую зелень, по застывшему парку иду я.
На дешёвых больших распродажах вы их этой порой не ищите —
Там осталась лишь память и кражи. Их черёд умолять о защите.
В их потерянных, тающих взглядах — неприглядная осень желаний.
Так, весной, в неприличных нарядах, нагнетали они ожиданья,
Упиваясь невинным восторгом — оттого, что мы так их хотели.
Вот опять договор наш расторгнут. И стоим, не достигшие цели.
И другой красотой, неприметной их наполнились бледные лица.
Красотою любви безответной. Их черёд для желанья любиться.
Их черёд для желанья напиться, уколоться, забыться навечно!
Время призраков. Время мириться. Расскажи это сумеркам встречным.
Вторник
Забытое решето на кастрюле
Валяется в пожелтелом саду
У дома, где мы жили в июле...
Я когда сюда взаправду приду?
УТРЕННЯЯ ДИЛОГИЯ
Вам, завещающим детям
Лимбическое отмщенье
(Когда свет уже больше не светит,
Но когда ещё нет мучений):
Между Индом и Гангом раскинутых ног её — очередной
(Эта боль рождена между Индом и Гангом) —
Умирают от хохота черти, и в проклятой жизни земной
Извлекают из женщины новую вечность, как косточку манго.
Белые простыни в появившейся крови.
Пусть тебя не изнасилует никто никогда...
Голограмма ребёнка горит в изголовье.
Лёжа в тёплой постели, скажи себе: «Да...»
*
В этом зале один. Развиваясь во мне, диалог
Сам собой в чуждых формах — тлетворных, ночных, невербальных —
В соблазнительном сне без видений влечёт меня под потолок,
Уплотняя нездешнюю речь недневных голосов аномальных.
В этом зале тоска. Невозможно отсюда уйти.
Это место — лишь ритм, он во мне. В нём спокойный поток размышлений.
В этом зале темно. Он — во мне. Мне отсюда дорог не найти.
Здесь отсутствует всё: протяжённость, и время, и зренье.
Это медленный сон. Веретёна... Но даже они
В шторм уходят и мглу постижимой лишь раненным комы
Всё иначе течёт здесь: минуты, часы... Даже дни —
Этой сфере — никто. А пространственность ей незнакома.
Очень странно развитие здесь. Для чего оно? В чём его прок?
В этом зале пустом брезжит утро — но нет больше света,
Никакого пространства... А как же тогда потолок?
Но в молчании медленных снов остаются секреты.
|
| |
| |
| Dolgov | Дата: Понедельник, 11.03.2013, 00:48 | Сообщение # 24 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 266
Статус: Offline
| участник №23
***
Ты знаешь, ты любишь, но это возня,
Возня с каждой веточкой, шишкой да лучиком света…
Ты будто в лесу, лес прекрасен, но это сосна…
Там нет ни березы, ни светлого, белого лета…
Там даже не жёлтая яркая осень, листва?...
Откуда ей взяться, зелёная томная хвоя.
И так высока эта зелень, что в небе её рукава,
И ты смотришь в небо: «О господи, господи, вот я!».
И ты, как ребенок, за каждым огромным стволом…
Любить – это верить, и, может быть, прятаться в детство.
С игрушкою, плачешь, буянишь, бежишь под столом…
Но с кем или с чем в том гигантском лесу отогреться?
Мохровом лесу, о господи, ложь – этот мох…
Да, снег он честнее, хотя тоже чёрств и надменен.
А ты не заблудишься, просто таких вот дурёх,
Наверное, мало с мольбою к дурным откровеньям.
Где небо неясно, и ветви, что облачный след,
А может быть, чёрные рваные страшные тучи…
И станет дремучим пейзаж, и побед уже нет…
Но ты еще видишь себя на коленях – могучей.
А ты все взываешь к любимым рукам, и ручьём
Бежит твоя мелкая пылкая песня.
Закройся от страха, он слеп и разбит, Боже, параличём.
Он сам не уйдёт, пока не взобьёшь это тесто…
Послушай, не ешь этот хлам, не травись, любовь – это бой,
Надежда на светлое синее небо…
И что бы ни делать в лесу − оставаться собой,
И просто расти, заходя в эту грубую, праздную небыль.
***
Пойдём до вечера на рыночную площадь,
Посмотрим там, как нынче продавцы…
Мы сможем так же? Так смеется лошадь,
Когда на силос падают ловцы,
Борцы за жемчуг? Где он там – в помёте?
О, господи, опять Вы не поймёте,
Чтоб жить на что-то, надо захотеть…
А что в руках вертеть − баранку или фишку,
Или сыграть на всё, на всё − до дохлой мышки,
Которая валяется в углу…
На рынке что? Стоят торговцы в кучке,
Наверное, до следующей получки
Моей, твоей, ну, пожалей в дрожании юлу.
Пойдем гулять на рыночную площадь,
Тебе и так мозги давно полощут…
А ветер свил семь строчек на полу…
***
Совсем не в том году¸ но в этом быть уже…
Ты будто бы стоишь на рубеже.
С открытой дверью в прошлое,
Как по ногам сквозит…
С закрытой − в будущее, и она дерзит.
Ты будто бы с тоской и горем на руках.
И страх от анфилады - уйди же, подлый страх!
Смотри вперёд! Там что – рубаха, гвоздь?..
Занозы хочется аль колеи, ты брось
Лукавить, где тебя сквозит?
А сзади жизнь безбожно тормозит
Своей любовью к прошлому, вот лёгкий ветерок,
Какую-то мыслишку поволок…
Куда ж она? За потолок иль пол?
А может быть, готовится укол?
А может быть, готовится указ?…
Ой, дай нам бог, что сказка не про нас.
***
Мой страх упал в молельню,
Прежде чем на службу зашла я …
И как мне его вынести, вытрясти,
Этот огромный камень,
Который жил во мне уже столько лет?
Он разбил ступени, колонны и двери…
Он напугал прихожан…
Да, беда моя заразительна, но как удержать её в себе?
Как справиться с этим?
Другой вырастит камешек, словно почечный валун…
Господи, помоги из храма его вынести,
Восстанови всё внутри,
Я завтра приду на службу…
− С другим чудовищем? − усмехнулся господь…
− Боже, за что мне такой огромный страх?
Чтобы кидаться им в прохожих, распугивать друзей,
Портить храм и своё жилище?
− Очиститься надо, девочка, − сказал Господь, −
Помоги в очищении ближним, и ты, как пушинку на одном пальце,
Поднимешь шар Земной величины.
***
Я остаюсь жива, потому что мама слышит каждый мой стон,
Потому что любая моя слеза у неё на руках…
И неважно кто с ней − Будда или Аллах,
Иешуа иль его Отец − мать на моих губах.
Любовь через плоть и выше, да будет вдох…
Мама, ты слышишь мой выдох, ведь ты − мой дух…
И будет вечно духовная наша любовь,
Если в делах мирских я слепну, приподними мне бровь…
Если дурнею уже, и мельница в голове,
Дай домолоть любое зерно пути…
Мама, ты скажешь, ты всё за собой проверь,
Пока что открыта дверь,
Дающая право войти….
Я даже иду еще, только мой ропот тих,
Только топот мой глуп, а разум − глух.
Я помолюсь за тебя, и ты услышишь мой поцелуй, что стих…
И ты поможешь расти мне. Вот я пишу: «Прости».
|
| |
| |
| Елена | Дата: Вторник, 05.11.2013, 00:36 | Сообщение # 25 |
 Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 2
Статус: Offline
| стихи пока отсутствуют
Сообщение отредактировал Елена - Вторник, 12.11.2013, 17:27 |
| |
| |
|
