Четверг, 28.03.2024, 12:59
Приветствую Вас Гость | RSS

ЖИВАЯ ЛИТЕРАТУРА

[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Форум » Архив форумов » Архив номинаций » Номинация "ПЕРЕВОДЫ ПОЭЗИИ" сезон 2011-2012 гг. (размещайте тут переводы, выдвигаемые вами на премию)
Номинация "ПЕРЕВОДЫ ПОЭЗИИ" сезон 2011-2012 гг.
stogarovДата: Суббота, 28.01.2012, 13:10 | Сообщение # 1
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Репутация: 0
Статус: Offline
Размещайте ниже переводы поэзии. На первом этапе - по 5 переводов одного переводчика общим объемом до 300 строк.
 
stogarovДата: Суббота, 28.01.2012, 15:13 | Сообщение # 2
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Репутация: 0
Статус: Offline
Участник номер 1

с польского

Адам Загаевский

Руины



Даже смятая спичечная коробка,
когда она лежит на холодном пляже
мостовой на рассвете -
жива.
Свет зари,
которая видела всё,
прикасается к этим стенам и сводам
лениво и нежно...

Это гибель
готического собора -
смех
и руины.


Тадеуш Ружевич

В театре теней


Из трещины
между мною и миром
между мной и предметом
из расстояния
меж подлежащим и сказуемым
пытается выбраться
поэзия.

Она такие должна
создать инструменты
изготовить такие формы
чтоб зацепить и меня
и слово -
два берега
а они расходятся
всё время.

разодранную
пробую ещё раз
сравнить,
приблизить,
соединить
и она выбирается на поверхность.

Я ухожу.

Набросок о современной эротике



А белизну
лучше всего описывать серостью
птицу - камнем
подсолнухи - в декабре

в эротике давней
описывали тело
э т о или что-то другое -
к примеру ресницы

но ведь алое
нужно описывать серым
солнце - дождём
маки - в ноябре
а губы - ночью.

самое пластичное
описание хлеба -
описание голода
есть нём влажная пористая серёдка
тёплое нутрО
подсолнухи ночью
груди живот и бёдра Кибелы.

Описать прозрачную
родниковую воду
лучше всего жаждой
пеплом
жаром пустыни
вызвать фатаморгану -
пусть в зеркалА уходят
облака и деревья

нехватка голод
отсутствие
тела -
так описывается любовь
в современной эротике.


Ян Твардовский

***


В крике любовных писем
в нежных признаньях
главное - не поэзия
а обычное слово
простой людской доброты
которая больше любви.

***

Снова пришло ко мне одиночество
хоть мне казалось - оно давно притихло на небе.
Я ему говорю:
- Что ты хочешь ещё, идиотина?
А оно:
- Я тебя люблю
 
michpolskyДата: Суббота, 18.02.2012, 23:56 | Сообщение # 3
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 1
Репутация: 0
Статус: Offline
Пытался разместить переводы с картинками оригиналов, но получил сообщение о запрете необходимых для этого тегов. Значит, не судьба... wacko

Сообщение отредактировал michpolsky - Воскресенье, 19.02.2012, 12:02
 
stogarovДата: Среда, 22.02.2012, 15:10 | Сообщение # 4
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Репутация: 0
Статус: Offline
Участник номер 2

с английского

Чарлз Буковски

жизнь Бородина


в следующий раз, когда будешь слушать Бородина
помни, что он был всего лишь химиком
а музыку писал, чтоб расслабиться;
в его доме толпились люди:
студенты, художники, пьяницы, бродяги,
он не умел говорить "нет".
когда снова будешь слушать Бородина
помни, что жена устилала его рукописями
кошачью коробку
или накрывала ими крынки со сметаной;
она страдала астмой и бессонницей
она кормила его яйцами всмятку
а когда он хотел укутаться
чтобы не слышать шума в доме
она разрешала ему воспользоваться
разве что простыней;
кроме того в его постели вечно кто-то
спал
(сами они если и спали, то раздельно)
и поскольку все стулья обычно были заняты
то он частенько засыпал на лестнице
завернувшись в старую шаль;
она говорила ему, когда надо постричь ногти
прекратить петь и насвистывать
не класть в чай слишком большой кусок лимона
и не давить его ложкой;
Вторая Симфония Си минор
"Князь Игорь",
"В Средней Азии"
он мог заснуть только положив
на глаза кусочек темной материи;
в 1887 году он пошел на танцы
в Медицинскую Академию
обрядившись в потешный национальный костюм;
под конец вечера он страшно развеселился,
поэтому, когда он грохнулся на пол
то все решили, что он придуривается
когда в следующий раз будешь слушать Бородина,
помни об этом...

финал кратковременного романа

на этот раз попробовал
стоя.
обычно
не получается.
на этот раз вроде бы
получилось...

она то и дело повторяла:
- Боже, какие у тебя
красивые ноги!

все было хорошо
до тех пор
пока она не оторвала
ноги от пола
и не обвила меня ими
вокруг пояса

- Боже, какие у тебя
красивые ноги!

она весила килограммов
семьдесят
и висела на мне
пока я орудовал.

кончив, я ощутил
как боль сковала
позвоночник.

я сбросил ее на диван и
прошелся по комнате.
боль не проходила.

- слушай, - говорю,
- ты лучше иди. мне тут
нужно пленку в темной комнате
проявить.

она оделась и ушла
а я пошел на кухню
выпить стакан воды.
налил полный стакан
и взял его
левой рукой.
вдруг кольнуло в затылке -
я уронил стакан на пол
и он разбился.

я залез в ванну с горячей водой
и английской солью.
только улегся как
зазвонил телефон.
я попытался разогнуть спину, но боль
уже добралась до шеи и рук.
я плюхнулся
обратно
потом вылез
придерживаясь
за стенки ванны
в голове вспыхивали
зеленые, желтые
и красные огоньки.

телефон все звонил.
я поднял трубку.
- алло?

- Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! - сказала она.

- спасибо, - сказал я.

- ты больше ничего не хочешь сказать?

- нет.

- чтоб ты говном подавился! - сказала она
и бросила трубку.

любовь, подумал я по пути
в ванную, засыхает еще быстрее
чем сперма.

зима

большой израненный и облезлый
пес
попал под машину и плетется
к обочине
издавая страшные звуки
ты весь в крови; она течет
из задницы и из пасти.

поглазев на него
я еду
дальше
а то как бы я выглядел
когда бы тащил издыхающего пса
на обочину, в Аркадии
кровь капает на рубашку, штаны, трусы
носки и ботинки?
я бы выглядел просто
глупо.
кстати, я поставил на вторую лошадь
в первом заезде, и собирался
поставить на девятую во втором.
я подсчитал, что газета должна мне
около ста сорока долларов
поэтому собаку пришлось обречь
на смерть в одиночестве
как раз напротив торгового центра
где хозяйки выискивают
что подешевле и первые хлопья снега
падают на Сьерра-Мадре.

отступление

мне уже не подняться.

я чувствую себя
как увязшие в снегах немецкие части
а коммунисты
идут пригнувшись
заткнув газеты
в потертые сапоги.

мое положение так же ужасно.
может быть еще хуже.

победа была так близка
до нее оставалось
совсем немного.

когда она стояла перед моим зеркалом
самая молодая и самая красивая
из тех которых я знал
расчесывая рыжие кущи
а я смотрел на нее.

потом она легла в постель
и была прекрасна, как никогда
и любовь была очень-очень хороша.

одиннадцать месяцев.

и вот она ушла.
как они все уходят.

мне уже не подняться.

долгая дорога обратно
обратно куда?

идущий впереди меня
падает.

я наступаю на него.

она и до него добралась?

Летние барышни

летние барышни умрут, как розы
как ложь

летние барышни будут любить
пока цена
высока

летние барышни
могут полюбить кого угодно
могут полюбить
даже тебя
пока длится
лето

но к ним тоже придет
зима

белый снег
и ледяной озноб
а лица так безобразны
что даже смерть
вздрогнет
и отвернется -
прежде чем
унести их
 
stogarovДата: Четверг, 23.02.2012, 11:44 | Сообщение # 5
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Репутация: 0
Статус: Offline
Участник номер 3

с иврита

Ури Цви Гринберг

Из книги "Анакреон на полюсе скорби"
Цикл "Тайна побеждённых"


1
Своими руками сломали оковы,
До неба достали и выше готовы,
Но ключика там не нашли золотого
От счастья земного.

Баюкали мамы: проснёшься, и вот -
Коза золотая у наших ворот.
Богатство и счастье она принесёт.
Но что-то коза не идёт...

Пара пришла вороных ...

2


Еле-еле плетутся в пыли
вороные. Везут осторожно...
Саван белый пошит,
и могильщик стоит,

и одна только смерть непреложна.

Сгнили Анакреон и Сократ. Но их
душ бессмертье – в посмертной лире...
Но я ставлю живых в этом скорбном мире
над бессмертием книг.

3

Грош цена философам вечной
жизни духа в загробной мути.
Грош цена вам за ваши речи.

Выбираю живое тело.
С вашей вечностью не сравнится
ноготок моего мизинца.

Наслажденье моё простое –
после бани в сорочке белой
рядом с кружкою запотелой...
В вашей вечности есть такое?

Грош цена – не постигли сути.

Тайна наших скорбей, поверьте,
и секрет нашей жажды жизни –
в непреложности смерти.

4

Муж познает жену и жена понесёт.
В материнском тепле созревает их плод –
их продлённая сила...
Вскоре в мир он войдёт,
где уже его ждёт
могила.

И застонет жена,
и увидит супруг
кровь и новорождённое тело.
Если б даже без мук –
она плакать должна
на кровати родильной белой.

5

Во семидесяти языцех ужасней нет
слова «смерть» рядом с именем твоим.
В любом ликованьи её тень,
и от песен весёлых грустно мне
на б-жьей земле.

Это просто и ясно как белый день:
мертвец спускается в ад, во власть
червей... А живой дома ложится спать.
Сырая земля его ждёт как мать.
И ямы разверста пасть.

В объятья любимой от неё не сбежишь,
и нет корабля на Таршиш.

Мертвеца замуровали и пошли прочь.
Нам день и свет, ему тьма и ночь.
И мы теперь закусить не прочь,
едой смиряясь с бедой...

Хорошо на земле, а не под землёй,
кормясь от груди её большой,
как лишь
может
живой.

6

Людям грустно – ведь конец их - тлен...
Как прожить, предчувствуя его,
в ужасе меж «будет» и «прошло»?

Сладостна наивность среди стен
отчих... Но упрямо за порог
тянет молодых - таков закон
ужаса меж «будет» и «прошло».

Ах... Медовых девять лун всего
нежимся внутри – и с кровью вон –
в ужас между «будет» и «прошло».

7

Скажите, есть среди счастливых,
кто о кончине не заплачет?
А плачущий на скорбной ноте,
не рад тому, что он живой?!

О, как нам дорог час любой,
с его мольбой и суетой,
в последнем нашем хороводе
в глуши земной.

8

... а в сиянии дня раскалённая Смерть
всё-равно, что свеча перед солнечным ликом,
для того, кто вчера был в смятеньи великом
перед ликом Её, что сияет в ночах.

Белым днём хоронить несерьёзно почти:
с сундуком этим чёрным кому по пути?!
И покуда шагаем своими двоими - не беда.
Хорошо нам идти.

Мы в бессонных ночах приближаемся к Ней.
Содрогается плоть, как раздувшийся труп
лошадиный... И тело от пяток до губ
ощущает несчастье вблизи.

Если лёгким прокуренным больно дышать...
Если тело измаялось от метастаз...
Телу хочется встать и уйти... Но куда?
Элифаз! Где же ты, Элифаз?!

9


Соглядатай незрим и тих,
что стоит над плотью любой:
рок с моноклем в глазнице –
твой
Мефистофель.

Ест твой разум и пьёт твой дух
как маньяк.

А на полюсе скорби – пир:
то самцы и самки гурьбой
глушат тризной сердечный стук,
как футляром
брегета бой.

Ждут –
Маэстро прибудет сам,
и сыграет им отходняк –

тьмам и тьмам их,
и тьмам и тьмам,
тьмам и тьмам...

10

Лишь один не согласен! Ревёт потому,
словно ливень ночной в водостоке трущоб.
Лишь один протестует! – мальчишка, дурак...

Кличет Б-га, который подарит ему
блага мира. И кончится страх.
Но и блага бессильны - до дна своих дней
каждый помнит о смерти своей.

Пока роется яма и ладится гроб,
полной радости лик
не открыт никому.
Лишь один,
словно бык,
наклоняет свой лоб:

мммммуууууууууууууууууууууууууууууууу.....

1926
 
nourjahadДата: Суббота, 25.02.2012, 21:23 | Сообщение # 6
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 2
Репутация: 0
Статус: Offline
Участник номер 4

С английского
Джерард Мэнли Хопкинс (1845 – 1889)

Могущество Творца

Мир заряжен могуществом Творца.
Он выгорит, как амальгам сиянье
Разбитых. Так густой настой к слиянью
С величьем льнет. Но почему венца
Творца не чтят? Тянулись без конца,
Шли поколенья, шли – труды, деянья.
И мразь, и грязь, и пот хлестал с лица,
Земля гола, но глух сапог к страданью.

И все ж не истощится ввек природа –
Живет родная свежесть в глубине:
На западе луч сгинул с небосвода,
Идет заря с востока, а над ней –
Сам Дух Святой – вдохнуть Его забота
Тепло во плоть, согреть – крылом в огне.

Пёстрая красота

Восславим Бога за пятнистый, пестрый мир –
За то, что пеги, как коровы, облака,
За крылья зяблика, каштаны меж углей,
За то, что быстр форели точечный пунктир,
За вид земли – заплаты пахоты на ней,
За рваный ритм труда, когда спешит рука,
За странность и непостоянство всех вещей,
За рой веснушек, за причуды чудака,
За сладость, горечь, бег, покой, за свет и тьму,
Отец же неизменен в красоте своей
Споем хвалу Ему!

Мир

Когда же, Мир, мой дикий голубок лесной,
Мятежные круги чертить вокруг меня ты
Устав, среди моих ветвей найдешь покой;
Когда, когда же, Мир, смиришь ты норов свой;
Не буду сердцу лгать, а чаянья чреваты:
Кусочек мира – не Покой, что не войной
Идет на мир, а блещет чистотой.

Бесспорно, хищный Мир, Господь нам и добро
Оставить должен был – великое Терпенье,
Что после Миру даст роскошное перо,
Но здесь живет оно не в воркотне и лени,
А трудится, рождая поколенья.

Утеха падали

Нет, падали оплот, Отчаянье, не дам
Тебе торжествовать, когда терпеть невмочь,
Не возоплю, и гнёт смогу я превозмочь,
И узы жизни сей не разрублю я сам.
Но как терзаешь ты – под лапой льва костям
Невмочь, под гнетом глыб, что могут растолочь,
А взгляд пронзает так, что без оглядки прочь
Готов бежать, лететь, как дань твоим ветрам.
Пусть требуха летит, зерно ж мое поспело,
Я после всех трудов порадоваться б мог,
Благодарить, что сил набрались дух и тело,
За труд, за кнут (ужель?) отпраздновать итог,
Благодарить того, кто топчет оголтело?
Боролся до утра (мой Бог!) с тобой, мой Бог.

Небесная гавань
На принятие сана монахиней

Я хотела б уйти туда,
Где лилий полны поля,
Мухи не жалят зля, не побита градом земля,
Где чиста родников вода.

Обитать я хотела бы там,
Где пучине отвесной
Положен предел дамбой небесной,
Где не разгуляться штормам.
 
stogarovДата: Вторник, 28.02.2012, 22:48 | Сообщение # 7
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Репутация: 0
Статус: Offline
Участник номер 5

с итальянского

Пьер Паоло Пазолини

Жёлтый язык


О испанский, язык цикад,
твоя плоть не ведает тайн.
Ты — как эхо горячих стен
меж суровых горных хребтов.

Мёртвый отрок и мёртвый старик,
облачаясь в жёлтый наряд,
безотрадно твердят твой ритм
меж воспетых тобой хребтов.

О испанский, язык людей,
твой словарь живёт десять веков
в кружевных покрывалах дам,
в богохульных устах юнцов

Городской напев

Их щёки были нежными и свежими
и целовались они, быть может, впервые.
Со спины, когда они возвращались
в свой весёлый отряд, они казались взрослее
в куртках поверх светлых штанов. Их бедность
забывала о зимней стуже. Полусогнутые ноги,
потрёпанные воротники. Совсем как старшие братья,
уже неблагонадёжные граждане. Ещё несколько лет
им не будет цены – а что может унизить того,
кто не знает себе цены? Они делают это
так невероятно естественно, отдаваясь жизни,
а жизнь, в свою очередь, зовёт и призывает их.
Как они готовы!
И платят ей поцелуями, наслаждаясь новизной чувства.
Потом уходят, так же невозмутимо, как пришли.
А поскольку они уверены, что жизнь благосклонна к ним,
то дают друг другу искренние клятвы, рисуют заманчивое будущее
полное объятий и поцелуев. Кто совершит революцию –
если ей суждено когда-либо совершиться – как не они? Позовите их,
скажите им, они готовы, они едины, ведь они обнимаются и целуются
с общим запахом на щеках.
Да только победят не они с их верой в светлый мир.
Миру придётся пренебречь их верой.

Римский вечер

Куда вы трясётесь по улицам Рима
в троллейбусах и автобусах,
полных народа,
в заботах и суете,
как будто спеша встать к конвейеру,
от которого только что отошли другие?
Чуть только прошло время ужина,
и ветер веет разогретой семейной беспросветностью,
растворённой в сотнях кухонь,
в длинных, ярко освещённых улицах,
за которыми следят звёзды — они ещё ярче.
В буржуазных кварталах царит мир,
там — всеобщее благоволение,
в сущности, довольно злобное —
довольство, которым каждый стремится наполнить
всю свою жизнь, каждый её вечер.
Быть другим в мире,
который действительно полон вины —
не значит быть невинным.
Иди, спускайся в кривые, тёмные улочки,
ведущие к Правобережью — здесь,
неподвижный и спутанный, как клубок,
будто поднятый с илистого дна других эпох,
чтобы дарить радость тем, кто способен
украсть ещё один день у смерти и горя —
здесь лежит у твоих ног весь Рим.

Я выхожу напротив моста Гарибальди,
иду вдоль ограды, стуча рёбрами ладоней
по ветхому краю камня,
твёрдому в нежно излучаемом ночью тепле
под аркадой жарких платанов.
На противоположном берегу
сплющенные, свинцовые чердаки охряных зданий
заполняют вымытое дочиста небо,
как булыжники, выстроенные в ряд.
Гуляя по разбитым костяным тротуарам,
я вижу, а вернее — чую рядом с собой
одновременно радостный и спокойный,
испещрённый вечными звёздами и орущими окнами,
большой семейный квартал.
Жаркое, влажное лето
золотит его вонью,
она растёт под дождём и ветром с римских лугов,
рассыпаясь пылью по трамвайным путям и фасадам.

А как пахнет набережная
в облегающей её волне жара,
из себя самой создающей пространство —
от моста Субличио до Джаниколо!..
К вони примешивается угар жизни,
ничем не похожей на жизнь.
Нечистые следы древних пьянств,
стародавних оргий, следы ног брошенных мальчишек,
шагавших здесь — грязные следы присутствия человека,
заражённые людьми, обнаруживающие здесь —
тихо и яростно — их низкие, невинные радости,
их никчёмные концы.

Праздник закончился

Праздник закончился, Рим постепенно глохнет
ко всякой искренности, завершается вечер.
Мусор на ветру, возвращающиеся шаги,
голоса и свистки — они тоже глохнут
в огромных просторах ночи пустотой коридоров.
Настаёт перерыв на ужин.
Но вот хаос города застывает
на пустырях, среди сгустков света,
на проспектах, ограждённых стенами в мёртвом спокойствии —
ночь уже очень стара.
Она будто затоплена, как древняя гробница.
Хаос города стынет
в дорожной грязи. Потерянный на своём безнадёжном пути,
трудится велосипедист.
Захудалая песня отскакивает
от грязного, мокрого асфальта.
Потом вдоль набережной поплывут
ослепляющие венцы фонарей,
две-три звезды вынырнут из-за облаков.
На окраинах, от Монтеверде до Тестаччо,
стоит сырой утомлённый гул
голосов рабочих и моторов —
клейкая плёнка нашего мира
на обнажённом теле Вселенной.

***

Боже, что это за снежное покрывало
безмолвно пламенеет над горизонтом?
Это — заиндевевшая равнина в кровяных разводах —
там, от подножий гор
до слепых морщин на поверхности моря...
Это — кавалькада огней, погребённых в туманах,
делающая долину у Ветраллы
похожей на бухту Чирчео,
африканская топь с мертвенным запахом
апельсина... Занавес от зевак. Грязная
дымка скручена белёсыми жилами.
Горящие полосы,
пылающие узлы. Там, где гигантские
гребни Аппенин бросаются на небесные плотины,
на воздушные поляны и на морскую гладь,
там, словно арки или гнущиеся колосья
над чёрным зернистым морем,
возвышаются Каталония и Сардиния.
Века обжигают их грандиозным пожаром,
а они стоят у воды, которая, скользя мимо,
скорее грезит о них, чем отражает их.
Кажется, вокруг разбросаны
ещё горящие охапки дров,
а жар городских улиц
и хижины, поглощаемые огнём,
брошены умирать
на заоблачных равнинах над Лацио.
Но всё уже обращено в дым,
и ошеломлённый слух
посреди этой охваченной пожаром лужайки
ловит свежие детские возгласы.
Они разносятся меж конюшен,
заглушаемые ударами колокола,
от фермы к ферме,
мимо незапертых дверей,
где уже смутно видна
словно подвешенная с небес
и горящая пламенем тоски Вия Салярия,
затерянная в общей неразберихе.
И вот её ярость, обесцвеченная,
будто обескровленная,
тайно сообщает свою тревогу всему вокруг.
И под розовой горящей пылью,
словно под эмпирейским покрывалом,
Рим, как птица, высиживает
свои недоступные взглядам кварталы.
 
stogarovДата: Суббота, 03.03.2012, 11:01 | Сообщение # 8
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Репутация: 0
Статус: Offline
Участник номер 6

с испанского

Андрес Трапьельо

ЮНОША


Жаркое лето, дубы,
поля золотого жита.
Главный колокол пробил
к вечерне. Под небесами грает
стайка средневековых ворон,
и один за другим собираются клирики
в крестьянских одеждах. Запах воска
в храмовых нефах, холод
старых камней.

Ты грустишь на плите,
юноша, словно рядом с тобой
подруга – не умерла, не спит,
просто ушла в себя, в свою тайную,
на тебя одного обращенную нежность.
Читать, мечтать, следить, как проходит время,
а мысли бегут как вода.
Вот она, вечность. Жить не живя.
Умереть не умирая. И слушать
далекий, как сердцебиение дня,
перезвон бубенцов в темнеющих тополях
и ручей в осоке.

E.D.

Вот я, взгляни. Мой рот затянут мхом,
крутой зимой здесь только снег бывает –
сядь рядом, путник.
Когда на плитах ливень
чеканит серебристые короны
и в кипарисах молча гаснет день,
мне снишься только ты. Но ты далёко.
Вот имя, прикоснись к нему, смахни
с померкших букв нападавшие листья
и скрюченные лепестки давнишних
цветов. Окликни же меня, скажи мне:
что ветер – неужели всё унес
или над полем вправду чем-то веет,
как будто розмарин зазеленел?

Андрес Санчес Робайна

Из цикла «КНИГА ЗА ДЮНОЙ»

III


Оттуда, со страниц
книги, которая приоткрывается
в памяти, до меня долетает
шум деревьев в распадке между
отвесными склонами, где я бежал
по каменистой тропе
на закате, один, уходя все дальше от дома,
чтобы выцарапать на камне
под заговорщицким небом
собственные инициалы
и этим оставить знак
имени с его тайной.

А небеса повторяли
цвет земли.

VI

Босыми ногами идя по земле, ступая
по лозам будущего ноябрьского вина,
по каменистому дну сухого распадка,
по лучам, которые впитывала земля.

Нога оставляла след
на поверхности мира, мараясь
в залитой светом глине. И окуналась в канаву,
чтоб слиться в одно со светом.

Ноги впечатывались в лучи.

Солнце было не больше
стопы человека.


VIII

Сириус или Капелла, Поллукс или Вега?

Сколько раз я видел ее, подрагивающую в высоте,
над горами, которые уже покрывала
ночная чаща, или, с руками под головой,
откинувшись навзничь
на августовский песок
неторопливой дюны, еще хранящей тепло,
и сколько раз мне хотелось
приоткрыть ее именем
азбучную тайну небес
и узнать то слово, которое выводили
снова затепленные светильни, ясную как день
тайну, начертанную запредельным огнем
на лучезарном выгибе подрагивающего неба.
 
DolgovДата: Воскресенье, 04.03.2012, 16:23 | Сообщение # 9
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 266
Репутация: 0
Статус: Offline
Участник № 7


с немецкого

Генрих Гейне (1797 – 1856)

Когда я иду по улице
И издали вижу твой дом,
Такая радость, малышка,
Увидеть тебя за окном.

Глазами своими карими
Ты наблюдаешь за мной:
«Странный больной чужестранец,
Кто ты, и что с тобой?»

– Я, детка, немецкий писатель,
Известный в немецкой стране.
Кто называет лучших,
Тот скажет и обо мне.

А что со мной? – да то же,
Что со многими в той стране…
Кто говорит о страдании,
Тот говорит обо мне.


с английского

Альфред Эдуард Хаусман (1859-1936)

Когда Всевышний даровал
Израилю Исход,
Он беглецам дорогу дал
По дну морскому – вброд;

Днем – облаком, во тьме – огнем
Он сам пред ними шёл;
Сквозь голод, бунт, бои с врагом
На родину привёл.

А для меня Господень гром
С Синая не звучал;
Посланник с огненным лицом
Меня не наставлял;

Молчат немые небеса,
Не видно в них огней…
Бывали в жизни чудеса –
Да только не в моей.

Издалека смотрю туда,
Куда мне нет пути –
В страну, куда мне никогда
Не суждено войти.

Я гибну, зная, что другой
В мою страну придет
И неизведанное мной
Блаженство обретет.

А мой удел – уйти к таким,
Кто не рожден на свет,
И станет для меня своим
Народ, которого нет.


с французского

Поль Верлен (1844 – 1896)

ИСКУССТВО ПОЭЗИИ

Доверься музыки гипнозу,
Найди нечетный, легкий ритм,
Который в воздухе парит
Без всякой тяжести и позы.

Не ставь перед собою цель
Не сделать ни одной ошибки:
Пусть точное сольется с зыбким,
Как будто в песне бродит хмель! –

Так блещет глаз из-за вуали,
Так свет полуденный дрожит,
Так звездный хаос ворожит
Над холодом осенней дали –

И пусть меж зыблющихся строк
Оттенок, а не цвет, мерцает:
О, лишь оттенок обручает
Мечту с мечтой и с флейтой – рог!

Держись подальше от дотошной
Иронии и злых острот:
Слезами плачет небосвод
От лука этой кухни пошлой!

Риторике сверни хребет,
Высокий штиль оставь для оды,
И рифмам не давай свободы:
Они приносят столько бед!

О, эти рифмы – просто мука!
Какой глухонемой зулус
Наплел нам этих медных бус
С их мелким и фальшивым звуком?

Стихи должны звучать в крови
И на внезапной верной ноте
Взмывать в неведомом полете
В иную высь, к иной любви.

Стихи должны быть авантюрой,
Звенящей в холоде ночном,
Что пахнет мятой и чабром...
Все прочее – литература.

С грузинского

Акакий Церетели (1840 – 1915)

СУЛИКО

Я могилу милой искал –
Но ее нигде не найти!
Безутешно плакал я и повторял:
«Душенька моя, где же ты?»

Роза одиноко росла
Удивительной красоты.
С трепетом сердечным я спросил ее:
«Душенька моя, это ты?»

Спрятался в ветвях соловей –
Там чуть-чуть качались листы.
Ласково спросил я у соловушки:
«Душенька моя, это ты?»

Нá небе сияла звезда,
Посылая свет с высоты.
В страстном уповании воскликнул я:
«Душенька моя, это ты?»

Вдруг мне ветерок прошептал:
«Розой, соловьем и звездой
Стала в этом мире милая твоя,
И она навеки с тобой!»

Вновь открылась жизнь для меня,
Стихла боль, и стало легко,
Ибо наконец-то я нашел тебя,
Душенька моя, сулико!

_______
Сокращенный песенный вариант. Слово «сулико» – не имя, хотя иногда и используется в качестве имени, но здесь означает просто «душенька».

с иврита

Эли Бар-Яалом (р. 1968)

СОНЕТ С ПРЕДЫСТОРИЕЙ

Я рассказывал ученикам о великом русском поэте Пушкине, предком которого был юный раб из нынешней Эфиопии, присланный в подарок русскому царю. Не успел я закончить фразу, как один из учеников громко спросил: «Но какой же русский захочет эфиопа в подарок?»

Арапский отрок Ибрагим попал
В турецкий плен, в Стамбуле оказался
И русскому посланнику достался;
Его за тридевять земель послал

Царю Петру в подарок царедворец.
И хоть была дорога далека –
Потомком африканского царька
Стал Пушкин, гениальный стихотворец.

А в нашем богоданном Ханаане,
К несчастью, нет далеких расстояний:
Здесь тесно, каждый каждому – сосед!

Здесь уроженец Северной Европы
В подарок не захочет эфиопа –
Поэтому и Пушкиных здесь нет.

2010
 
stogarovДата: Воскресенье, 04.03.2012, 17:00 | Сообщение # 10
Подполковник
Группа: Администраторы
Сообщений: 212
Репутация: 0
Статус: Offline
Сергей, на первом этапе ПЯТЬ переводов от номинанта. Свяжитесь, пожалуйста, с номинатором участника номер 7, пусть сократит до пяти.
 
nikmarДата: Среда, 07.03.2012, 11:54 | Сообщение # 11
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 1
Репутация: 0
Статус: Offline
Участник № 8

Перевод с грузинского

Маквала ГОНАШВИЛИ, г. Тбилиси

ГАДАНИЕ

Наливала мне бабушка кофе, просила: «Выпей,
а потом на тарелочку гущу из чашки выбей…»
Ну, а после – на чёрную массу она глядела,
головою качая, ворчала: «Лихое дело!
Ты уже носишь тайну в душе? Ты уже – влюбилась?
И когда ты успела, дитя, расскажи на милость?
Ну-ка глянем скорей на то, кто там твой избранник…
Он же – мальчик ещё, что любовью смертельно ранен!
Оттолкнёшь – и погибнет он, захлебнувшись местью.
А навстречу шагнёшь – сама распростишься с честью.
Знаю, радостно жить с душой, первый раз влюблённой.
Мир вокруг весь такой большой – золотой, зелёный!
Только знай, что живёт в нём зло – словно зверь обозлённый,
чтобы счастья испортить вкус нам слезой солёной…
Будет жизнь твоя до конца – вся за правду битва.
Будет трогать людские сердца твоя песнь-молитва.
Над тобой вижу светлый луч. Быть тебе – невестой!
Вижу рядом прозрачный ключ – значит, будешь честной.

(Жаль, что станешь счастливой ты – позже, чем известной,
лишь взобравшись тропой судьбы по скале отвесной…)

…И затмились её глаза вдруг слезой незваной,
и коснулись меня слова, как из мглы туманной:
«А умрёшь, когда песнь твоя – долетит до Бога.
В самый сладкий миг бытия… Вот – твоя дорога».

Перевод с татарского

Разиль ВАЛЕЕВ, г. Казань

ТАТАРСКИЙ ПОЕЗД

Покидая Москву, я вслепую по ней не брожу –
на Татарское кладбище прямо с утра прихожу,
а потом – на вокзал (где людей – словно газа в «нарзане»).
Жду состав до Казани.

Я смотрю на колёса, которые знают давно,
кто когда-то под шпалы в дорожное лёг полотно.
Хриплый крик испустив, на восток отправляются скорые.
(Поезда – это многостраничные книги истории…)
Я иду на перрон. Пусть прожжёт меня окон глазами
мой состав до Казани.

К башне Сююмбике, где звенят муэдзинов азаны,
мои мысли несутся быстрей,
чем состав до Казани!

Ничего не боюсь. Чем нас можно ещё устрашить?
Мы прошли через столько смертей, что осталось лишь – жить.
Только б вместо зелёных вагонов родных «Татарстана»
не прислали к перрону другого – чужого – состава,
что сожмёт моё сердце сильней, чем затянутый пояс…
О, мой поезд! Мой поезд!..

Вот идёт он к перрону. Теперь не сойти бы с ума!
За спиною – столица сама. Выше – Космоса тьма.
Впереди – зебры пёстрых шлагбаумов, долы с лесами…
Наконец-то мой поезд пришёл!
Мой состав – до Казани.

Перевод с арабского

Ахмед Саад Аль-ТАЙЯР, Саудовская Аравия

ЯЗЫК

Какая колдунья, меня занавесив шатром
из дивных волос, на руках чуть воздетых распятым,
меня опоила волшебным своим ароматом,
смертельную эту забаву считая добром?

Какая луна, разливая отраву в крови
и юный мой разум смущая собою безбожно,
светила над садом ночным так зовуще-тревожно,
что ноги мои заплелись в паутине любви?

Какою мечтою меня подсознанье влекло
на белые яхты и рыцарских замков ступени,
чтоб утро, настав, разогнало обманные тени
и солнечным светом мне душу едва не сожгло?

Какие сигналы мне дали понять, что могу
я выйти из дома и, взяв в свои руки лопату,
забыть обо всём и пойти, не спеша, с ней куда-то,
чтоб розовый куст посадить на крутом берегу?

Какое томленье берёт по ночам меня в плен,
лишая покоя своей нестерпимой тоскою,
которая дальнею песней звучит за рекою
и душу уводит с собой из привычных мне стен?

В какие просторы поэзии вторгся мой слог,
чтоб самые сочные фрукты, растущие летом,
что нас соблазняют и вкусом, и огненным цветом,
на голых ветвях средь зимы я собрать себе смог?

Какое же солнце потоком горячих лучей
меня обливало, резвясь, как водой из фонтана,
что я не заметил, как будто среди океана
остался один вдруг среди непроглядных ночей?

Какая же гавань так страстно звала к себе тех,
кто с нею прощался, её покидая надолго,
влекомый стремлением к славе ли, чувством ли долга:
«Я буду вас ждать! Возвращайтесь ко мне для утех!»

Какой там корабль посылал урагану привет
тогда, как ему призывать целый мир бы на помощь,
и чья там слеза на подушку упала вдруг в полночь,
чтоб в громе рыданий людских содрогнулся весь свет?..

Перевод с болгарского

Елка НЯГОЛОВА, г. Варна

ЗНАКИ

Р-раз! — и каштаны стали зрячими,
рубашки наземь сбросив клочьями.
И смотрят взглядами кусачими
на стайки девушек хохочущих.
Я — как двойник каштана спелого.
что нагишом лежит свалившийся.
На шаг от шаха чёрно-белого —
ты, властный царь, ко мне склонившийся.
При свете полдня неуместные
без будничных одежд с колючками,
под ноги падают невестами
спешащими и неуклюжими.
Словно в густом сплетенье улиц —
все адреса забыли начисто.
(Как им сказать, что разминулись
они с судьбой, им предназначенной?..)

О фатализме спор — не в моде
в тени смоковниц вдоль заборов.
Вот судно к пристани подходит —
его гудок сильней всех споров.
Реальный мир — как день недели,
а истина — как рук касанье.
Но, отчего мы охладели,
мы не смогли понять и сами.
Мы разгадали, как ни странно,
все знаки, тайны и вопросы…

И вдруг — как вздрогнули от страха:
осень!

Перевод с украинского

Станислав ЖУКОВСКИЙ, г. Донецк

КАЗАЧЬЯ БАЛЛАДА

Раз казак, забыв о деле,
Загулял на две недели,
Каждый день вливая в глотку
Пиво, брагу или водку.
Раньше не был он пьянчугой,
Знался с саблей и кольчугой,
Был – казак, герой, мужчина…
Чтоб запить – нужна причина!
И она была, я знаю –
Полюбил он дочь хозяев,
Повстречав её случайно…
Так вселилась в сердце тайна.
Мать твердила дочке грозно:
«Отвернись, пока не поздно!
Не давай и пол-намёка.
Пусть то будет и жестоко,
Но ему идти на битву –
Вон уж конь стучит копытом
И друзья в два пальца свищут,
Казака повсюду ищут…»
«Эй! Где спит Павло Нетяга?» –
Кличет парубка ватага.
«Быстро хлопца разбудите
Да на сборы приведите…»
Но казак друзей не слышит,
Пьяно шапкою колышет
Над стаканом горькой водки.
И опять твердит молодке:
«Год и больше пить здесь буду,
Но любовь твою – добуду».
Та вскипела: «Хватит! Будет!
Кто ж тебя таким полюбит?
Парень должен быть солдатом –
Ратным подвигом богатым.
Должен быть он хлопцем смелым,
Храбрым воином умелым,
Разгромить врага в бою
И спасти страну свою!
Вот тогда, стерев с губ порох,
Я его при всех раз сорок
Поцелую и скажу,
Что ему принадлежу!»
И вскричал казак наш: «Братья!
Я иду в войны объятья!
Пусть погибну я на ней,
Всё равно – седлай коней!
Казаки – народ правдивый,
Поступают справедливо:
Если любят – то одну
Родину или жену!..»

Перевод с вьетнамского

Нгуен Куанг ТХИЕУ, г. Ханой

ПЕСНЬ О ДЕРЕВНЕ ЧИА

От мокрых звёзд алмазно блещет мир,
в котором тихо спит моя деревня.
И влажный свет, как дождь из горних дыр,
течёт на поле, крыши и деревья.

Вот в бледном свете спят, в руке – рука,
жена и муж, во сне вздыхая тонко.
Вот сладковатый запах молока
окутал мать и спящего ребёнка.

Вот спит девчонка, не познав пока
вкус поцелуя первого при звёздах.
Вот слышен хриплый кашель старика,
как будто выстрел, расколовший воздух.

Вот спелый плод скользнул в листве, как птица,
упав на землю, что без сна томится…

Я в свете лампы молча песнь пою
моей родной, стареющей деревне
и вспоминаю бабушку свою,
что мне светильник подарила древний.

Как греет душу и ласкает взгляд
его огонь, что гонит тьму упрямо!
Его впервые много лет назад
передо мной зажгла однажды мама…

Я о деревне песнь свою пою,
с которой связан вечной пуповиной.
Здесь смерть и горе пронеслись лавиной,
седой до срока сделав мать мою.

Я славлю в песне свой родимый край,
и против воли думаю украдкой,
что и при жизни он мне был, как рай,
и после смерти будет лечь тут сладко…

……………………………………
……………………………………

…Я – человек. Я жив ещё. Однако
наступит время облик свой менять.
Пусть в новой жизни стану я – собакой,
чтобы мою деревню охранять.
Тогда, любовью давней окрыляем,
я всех врагов поотгоняю лаем!


Сообщение отредактировал nikmar - Среда, 07.03.2012, 11:59
 
DolgovДата: Суббота, 24.03.2012, 18:01 | Сообщение # 12
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 266
Репутация: 0
Статус: Offline
Участник № 9

Англия

A.W.

(Анонимный автор эпохи раннего Возрождения)

ИЗ ««ПОЭТИЧЕСКОЙ РАПСОДИИ»»

***

Ни речь, ни память, ни язык
Меня не выручат, покуда
Все длится на пределе миг
Тобой не прошеного чуда.
Я знаю, нет твоей вины
В том, что попалась ненароком
В силки расставленные – в сны,
Мне предначертанные роком.
Но этот транс, что охватил
Мне душу болью и тревогой,
Пока терпеть хватает сил,
Не смей, не разрушай, не трогай!

Пусть он останется, как след,
Зарубкой на исходе лет.

***

Манит день своим весельем шумным,
Словно приглашая: «Позови!»
Для нее единственно разумным
Будет состояние любви.

Состоянье это может длиться
Много дней иль несколько минут –
Все равно, они ей будут сниться
И во сне покоя не дадут!

Не случайно все в ней соразмерно:
От ступней до легких завитков.
Сотворил Господь ее, наверно,
Лишь для восхищенных знатоков,

Лишь для тех, кто брызги золотые
От веснушек в памяти хранит.
Вырываю прошлого листы я:
То ли ранит, то ль соединит?

ТОМАС КЭМПИОН

(1575-1620)

***

Спишь ты сладко и невинно,
Но богиня Прозерпина
Говорит тебе: «Пора
Пожалеть того, кто муки
Испытал, с тобой в разлуке,
С кем ты не была добра».
«Сгинь, – ты скажешь, – наважденье!
Все улики преступленья
Ночь скрывает от людей».
Но сегодня зло тоскует,
Добродетель торжествует,
И наказан лиходей.
Сердце – женщин государство:
Беспримерное коварство
Их возводит на престол.
Но теперь – конец тиранам,
Нашим горестям и ранам,
Власти их конец пришел!
«На любовь не стоит злиться,
Так давайте веселиться,–
Прозерпина говорит.–
Прогони лишь краску гнева,
Станешь снова королевой,
Без упреков и обид.
Если ж сердца не смиришь ты,
Если подданных коришь ты,
Значит, есть в тебе изъян:
От тебя сбегут мужчины,
В мрачном царстве Прозерпины
Будешь нянчить обезьян!» *

______
* По английскому поверью, старые девы после смерти нянчат обезьян в аду.


ИТАЛИЯ

АУЗИАС МАРК

(1397-1459)

***

Женщина не ангел.
Ну, так что ж?
Разве я на это претендую?
Ты кафтан навстречу распахнешь,
Я войду
И в сердце наколдую.
Наш, понятный лишь двоим, мирок
Даст мне восхитительное право
Смять твое терпенье,
Как зарок
В том,
Что нам в любви важна не слава.
Потерпи!
Какой бы ни была:
Своенравной, гневной, злой, колючей, –
Взгляд мой
Или даже похвала
Увлекают,
Как песок зыбучий,
И напрасно тянется рука
Удержаться на краю обвала...
Я ль тебя,
Насмешливый слегка,
Да не сладко в губы целовала?

ФРАНЦИЯ

МАРСЕЛИНА ДЕСБОРД-ВАЛЬМАР

(1786-1859)

Постучи – и я открою,
Иль сама я постучу,
Увлеченная игрою,
Не скрываю, я хочу!
Замереть – и удивиться,
Потрясти – и возжелать,
Соком осени давиться,
Пить его – и вновь пылать.
И покуда сердце просит
Жечь, метаться гомонить,
Сам Господь меня уносит
Целоваться – не бранить!

ЛУИЗА ЛАБЕ

(1526-1566)
***

Убери, господь, мою защиту,
Так ли уж нужна она, когда
Я врываюсь в сумрачную свиту,
Где твоя беда – моя беда.
Убери со лба, чтоб миг звенящий
И меня коснулся на бегу,
Чтобы хворью самой настоящей
Отплатила смертному врагу,
Чтоб меня крутило и ломало...
Я стерплю, не жалуясь, затем,
Чтоб тебе, мой друг,
Досталось мало
Горестей –
Иль не было совсем.

ШАРЛЬ ОРЛЕАНСКИЙ

(1394-1465)

***

Преображенная звезда
Над балаганчиком скрипучим...
Не знаю, стоит ли труда
Быть для кого–то самым лучшим.
Ведь каждый выход обречен
Непредсказуемым итогом,
И ты доверьем облечен
И выпит этим залом строгим.
Едва же кончилась игра,
Наш путь вперед далек и труден:
Но не пришла еще пора
Сменить кочевье спячкой буден.
Что лучше?
Нам ли рассуждать,
В ком и рассудка не бывало,
И вот
В гримерной мы опять,
Заложники –
И боги зала!

ТЕОФИЛЬ ДЕ ВИО

(1590-1626)
***

Мне хочется,
И я могу
От резкой смены настроений,
Остановившись на бегу,
Упасть лицом в твои колени.
С тобой взахлеб о пустяках
Поговорить,
О самых важных,
Когда румянец на щеках
Не скроет чаяний отважных.
О, как предательски теплы
Они с твоим приходом стали:
Мне не уйти от кабалы,
Ведь я – из плоти, не из стали!
 
DolgovДата: Суббота, 31.03.2012, 21:08 | Сообщение # 13
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 266
Репутация: 0
Статус: Offline
Участник № 10
с немецкого

Юрг Хальтер Jürg Halter

Отражение
Если я закрою глаза,
ты перестанешь существовать?

Читай меня по губам.

Если я уже долго молчу,
слышишь ли ты еще мой голос?

Читай между моих строк.

Прислушайся еще.

Но скажи мне, зеркальце на стене: долго ты еще
хочешь доказывать мое существование?

Речь камня, обращенная к человеку
Представь: камень в твоей руке
держит тебя.
Представь: ты не тот,
кто двигается. –
Невообразимая структура пространства и времени
поет тебе: ты – это она.
Вот правда:
Единственная неподвижная точка во вселенной –
это ты.
Все существующее кружится вокруг тебя.

Бог созерцает свою ладонь
Меж указательным и средним пальцем, где
Запад дремлет, и зарёй встаёт,
обитает запуганный, жалкий,
на самовыраженье обреченный народ.

Они взлетают все выше и выше над облаками,
все глубже и глубже погружаются в моря.
И всю жизнь они гонятся за самими собою,
Оставляя все возможности на потом.

Пока он снова не возьмет их к себе.
Его лоб весь в морщинах.
Бог созерцает свою ладонь –
обитает в ней неугомонный дух.

Бегство от мирской суеты
За закрытыми шторами,
спиной к стене
ты зарываешься в колени лицом.
Страхи твои – это птицы,
кружащие дни напролет над домом.

Со стороны кажется, что мир крутится.
Ты думаешь, поскольку он никому не принадлежит,
ты должен делить с миллиардами других звезд
не только мир и страх свой,
но еще и одиночество.

Ульрике Дрэзнер Ulrike Draesner.

из сборника снятые на ночь кельи, 2001

кто-то дал мне огонь
чего я вовсе не хотела
что я должна была с этим делать
(посреди ночи)
и я бежала
в машинах сидели люди
стекла запотевали от их дыхания
машины стояли на обочине
и я что есть мочи круги делала вокруг огня
вновь гасила его
пока не нашла выключатель чернее ночи
в отеле на железнодорожном вокзале
лампа качалась вокруг крепления
насвистывала птица (ночь) и огонь
позади потрескивал (или он был не в отдалении)
на трансформаторной подстанции я все же
загасила его ритмично цццт цттт цццт трещит
моя лимбическая система
кювета дурацкая вещь
и птица кричит свое цццт цттт цццт в ночи
где огонь порой жарил себе
маленьких птичек пахло
повсюду другие
говорили что это весна
огонь молниеносно играл
и было одно дерево
при этом он (мой мозг) стал расхлябанным и
отель с черным выключателем
когда я
нажала на него он пшшнул и тсснул и
потом все звонче цццт цттт цццт
вырывалось из мозга в живот
птичка жарилась
теперь пахну и я тоже
потому что это (все же) была весна.

лейпциг, март 2000

Два стихотворения после выкидыша

пение в животе

боль; это выскобленные стенки
в животе
- все вычищено, бездействие
во всех мышечных волокнах, во всех волокнах
нет ребенка –
в животе. действуют законы
воспроизводства, они шумят, кюретки,
они непоколебимо высасывают
зародыша, в декабре
- в животе. прикроватные столики
откинуты, белые и обскобленные, законы
гигиены алчные
торчит пробка с иглой из тыльной стороны ладони
- из красного
пластика - и пьет. но что же называется «включением»
корешочек, ты.
на ходу убаюкали,
выскоблили.
сучья скоблят по окну,
ночь. подступает ко мне, к ванной,
к горячей воде
- в человеке.
плачущем; во всех волокнах меряется
его длина (в глазу, в сердце)
одиноко в ночи,
потеряны без вести
маленькие убежища и ребенок.
загнутые внутрь
пальцы к глотке тут как
вытянутые для
пения, на стенке
(прежде «включения») синеватый сфинкс,
вопросы -
во всех волокнах (всех
языках – они опускаются,
они поднимаются)
с зеркалом
обскобленной стены (сучья
возле окна) не находят покоя.
волокна. бездействующие.
но голодна, но торчит
затычка из руки
красная, до пустоты вычищенный рот
- неутолимый, в человеке.

Ты

(три месяца спустя)

ты видишь там высоко облако, над дроздом, сосущее
солнце? ты слышишь хворост, ветки омелы,
видишь гнезда в безлиственных сучьях? повсюду идет время. тут
и там для нас идет снег. на землю, словно душеньке в костюме
тела, радостно. между листьями, ты видишь,
она скачет в снегу, глядит на тебя. киберсокровище на
оперении дрозда. кристалл, легче чем снег.
солнце лижет его. жужжит. гудит. это
стеклопластик, как под землей, красный, как в стенке,
в матери, в тебе. словно ты сидишь здесь и думаешь: ты.
вращаешься, отворачиваешься, ищешь ветку. он стучит
тебе в бедро, под джинсами. песня, гудящая там. я
так мало вешу, как малыш, ушедший от тебя.

ты это купил. внутри плавают две золотые рыбки.
руки смахивают вслед за ними зелень с водорослей. постоянно в одном направлении
плавают рыбы по банке, по кругу. их черные глаза
как луны. еще у рыбки есть сторона, которая нам никогда не видна. банка в твоем животе. ты зрячая жилка
между бедром и вульвой. как снег на голову я врываюсь в комнату.
ты смеешься. луна, невыразимая, в комнате. маленькие оранжевые
звезды – рыбки плавают вокруг нас.
 
Форум » Архив форумов » Архив номинаций » Номинация "ПЕРЕВОДЫ ПОЭЗИИ" сезон 2011-2012 гг. (размещайте тут переводы, выдвигаемые вами на премию)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск: