ДЖОН КИТС
(1795-1821)

Глаз хризопраз, и лес волос, и шея
Фарфоровая, и тепло руки
Единство их рассудку вопреки
Тебя моложе делает, нежнее.

О, небеса! Какой здесь вид! Шалею.
Нельзя не восхититься, до тоски
Нельзя не озвереть - две-три строки
Я подарить потом тебе сумею.

Но как же ненасытен я с тобой:
Твоей улыбке не страшна остуда
Знак острого ума, любви святой;

Мне не страшны любые пересуды,
Мой слух распахнут настежь, Боже мой,
Твой голос я ловлю: ах, что за чудо!

 Редьярд Киплинг (1865-1936)

Небокоптитель

С первых дней, как ступил он на школьный порог,
Новичку, браня и грозя,
Велят поскорей заучить, как урок,
То, Чего Делать Нельзя.
Год за годом, с шести и до двадцати,
Надзирая любой его шаг,
Педагоги твердят, чтоб он вызубрил ряд
Вещей, Невозможных Никак.
(Средний пикт подобных запретов не знал,
Да, наверно, и знать не желал).

Для того-то - отнюдь не для пользы своей
Или даже пользы чужой -
Он томится от невыразимых вещей
Телом, умом и душой.
Хоть бы пикнул! Так нет же, доучившись в колледже,
Он пускается в свет, увозя
Высшее образованье - доскональное знанье
Того, Чего Делать Нельзя.
(Средний пикт был бы весьма удивлен,
Услыхав про такой закон).

По натуре - лентяй, по привычкам - старик,
Лишь к брюзжанью всегда готов,
Человека оценивать он привык
По расцветке его носков.
Что же странного в том, что он мыслит с трудом
И всему непривычному враг,
Если он абсолютно осведомлен
О Вещах, Невозможных Никак?
(Средний пикт потому-то ему и дает
Сотню очков вперед).

ПОСЛЕДНИЕ  ИЗ ЛЕТУЧЕЙ  БРИГАДЫ

Тридцать миллионов британцев твердят о величье страны,
А двадцать кавалеристов опять побираться должны.
У них нет ни денег, ни пищи; ни работы, ни помощи нет;
Последние из Летучей Бригады, беспомощность – ваш обет.

Песню о них сложили, но песней не будешь сыт.
Голодаешь ничуть не меньше, даже если ты знаменит.
Они попросили денег, дескать, пришла хана;
Двадцать четыре фунта  им уделила страна!

С такой подачки загнешься: вот и вся недолга.
Злы были русские шашки, но время – злее врага;
Сержант-отставник бормочет: «Отыщется ль тот поэт,
Стихи которого детки в школе зубрят чуть свет?»

Построясь попарно, к поэту они заявились домой;
К тому, кто их обессмертил, пришли, как нищий с сумой.
Все такие же молодцеватые, как и в былые дни,
Последние из Летучей Бригады, взгляните – это они.

Былая выправка, где ты? Колени болят, спина…
Какая уж тут атака – видать, прошли времена!
Мундир изношен в лохмотья, но только такой и есть.
Последние из Летучей Бригады поэту отдали честь.

Сержант-оратор поэту сказал: «Простите, но вы,
Сэр, хорошо написали. Мои друзья не мертвы.
Все это чистая правда; сэр, нас заждался ад,
Именуемым домом работным; что делать, такой расклад.

И все-таки вам спасибо; обойдемся без пищи, сэр;
Но вы напишите подробней, пусть будет другим пример.
Нас выбросили на свалку, хотя вспоминают порой.
Мы – Балаклавы герои. Но хочет есть и герой!»

Отступила бедная армия, хромая, скрывая гнев.
И вспыхнуло сердце поэта, забилось, «презренье презрев».
И он написал о героях стихи, что читались навзрыд,
И жирные души британцев вдруг испытали Стыд.

О, тридцать миллионов счастливцев твердят о величье страны,
А двадцать голодных героев опять побираться должны;
Внукам о «чести бремени…» рассказываем со стыдом,
Но последних из Летучей Бригады прячем в работный дом

(1891) 

ЗОВ 

Я – родина их предков, 
И через много дней
Я созову обратно
Разбросанных детей.

Под их ногами в травах
Вздохнет моя земля.
Придут совсем чужими
Родные сыновья.

Пусть древние деревья
Нелепы в их судьбе,
Я словно на колени
Их притяну к себе.

Вечерний запах дыма
Опять взволнует грудь,
И вспомнят пилигримы
Свой исполинский путь.

Пускай темно значенье,
Что привело назад –
Слезами я наполню
Прозревшие глаза.

ДОРОГА ЧЕРЕЗ ЛЕСА

Закрыта дорога через леса
Семьдесят лет назад.
Год от году вольней колотила по ней
Разнузданная гроза.
Сейчас никогда не поверите вы,
Что здесь простирался путь.
И молод, и стар мчались, как на пожар,
Не давая эху заснуть.
И знает один бородатый лесник,
Что там, где гуляет лиса,
Где каплет смола, однажды была 
Дорога через леса. 

Все же, если вы посетите леса,
Когда летняя ночь коротка,
Когда в капле воды свежесть первой звезды,
Когда выдра свищет дружка
(Растеряли звери обычный страх,
Редко видя людей на тропе),
Слух заденет вновь дальний звон подков,
Шелест юбки в высокой траве,
И, как встарь, под ноги падет роса,
И укажет шаг, протянулся как
Старый добрый путь через все леса…
Только нет дороги через леса.

ВРАЧИ

Внезапно умер человек, всех замыслов не воплотив.
Что ж, дни сосчитаны, ждать передышку глупо:
Кто Смерть уговорит не заносить в актив
Очередную очевидность трупа?

Необходима смелость встреч с внезапностью дорог –
Невозмутимость, непоколебимость духа;
Кто служит тайнам тел, тот прозорлив, как Бог,
И, подводя итог, вздыхает глухо.

(1923)

ШТОРМОВОЙ СИГНАЛ

Полночь – пусть звезды не вводят в обман, - 
Рассвет далеко, и грозит ураган.
Была нам обещана встряска давно –
Но нету охоты исследовать дно.

Будь наготове! Затишье как раз
Подскажет, что шторм не помилует нас.
И легче сейчас не сносить головы,
Чем думать, что завтра мы будем мертвы.

Пускай мы скалу обойдем, и тогда
Не верьте, что нас миновала беда.
Лишь трусы легко закрывают глаза
На то, что в округе лютует гроза.

Приказано, чтоб мы держались вдали
От проклятой Богом и чертом земли;
И волнам безжалостным дали отпор,
Чтоб с ветром и временем выиграть спор.

Ревет и швыряет. Но слышно в ночи,
Как сердце могучего судна стучит.
И палуба крутится, словно волчок,
И жизнью нас радует каждый толчок!

Мы движемся, хоть и потеряна цель;
Мы верим, а значит, не сядем на мель;
В открытое море нас гонит закон,
Пока не пробьемся – никто не спасен!

(1932)

Эзра Паунд  (1885-1972)

COMRADERIE

"E tuttoque io a lacompaqia
di molti, quanto acta vista".

Порой я ощущал твоей щеки
Касанье, словно дуновенье Юга;
Казалось, что взывает вся округа
К весне в лугах и в роще близ реки.

Что ж, иногда рассудку вопреки
Вдруг прорастают волосы упруго
Сквозь ливень глаз, и входим мы друг в друга,
А воздух времени немеет вкруг руки.

А то по вечерам дождинки слез,
Дрожь каплевидна, и напрасной жертвой
Мой пульс несется, зная: чувство смертно
И пронеслось, как ветер розу нес.

ДЕРЕВО

Я так стоял и древом был в лесу,
Познав миропорядок, скрытый прежде;
И Дафну, и лавровый венок, и
Празднество, в честь богоравной пары,
Которая вяз-дуб спасла от кары.
Но прежде было нужно весь синклит
Богов просить прийти, ведь им сулит
Покой давно очаг в сердечном доме;
Тогда лишь боги и устроят чудо;
Что ж, побывал я деревом в лесу,
Познал немало истин на весу,
Казавшихся безумными дотоле.

Invern

Пришла зима земли,
И я ‑ зимы частица,
Дух всех движений ощутим во мне;
Я вынужден переносить земную зиму,
Часами в зябкой серости томясь
И радуясь скупым мгновеньям солнца,
Увял я в ожидании весны!
А то еще алкать тепла, согнувшись
Над скудными прожилками огня
В зажженном очаге и черпать
Скупую радость в томике Лонгина ‑ 
Когда б читал я в первый раз,
Леса бы заблистали летом
Иль с дрожью отдались ветрам весны; 
Позволило бы чтение внимать
Поющим сферам или сердце
Принудить к блужданию среди горящих роз,
Иль под луной любезной свить в траве гнездо.

Харт КРЕЙН (1899-1932)

   БРУКЛИНСКОМУ МОСТУ

Как много рассветов помнишь, как много ночей холодных,
Крылья бессонных чаек роняют перьями шум,
Над скованной сизой гладью зарёванных вод Свободы
Металлическим мозгом захлёбываешься, тугодум.

Взмываешь ажурным телом, глазу недосягаем,
Как призрак, как наважденье свободной от плоти души,
Как букв перегруппировавшихся неожиданное слиянье;
Сверхскоростным лифтом из будней нас вырвать спеши…

Я думаю о киношках, о панорамных трюках
С толпами, искривлёнными простынями зеркал,
В которых, себя не видя, торопятся в пропасть рухнуть,
Предсказывая соседям на тех же экранах провал.

И Ты – через гавань – вытянувший серебряные ходули,
Как будто солнце роняло слитки твоих шагов,
Энергию не растративший в тяжеловесном гуле,
Свобода – твоё призвание, свобода – твоя любовь!

Подземка к тебе выносится, гадая – чердак или клетка,
Сумасшедшие скорости заучили парапеты твои,
Здесь металл бессмертию молится, тлеющей сигареткой
Шутка вываливается из губ скоростных шутих.

Стены Рассвета спрессованы из полдня и скрещенных балок,
Зубы последние скалит небесный ацетилен;
Всё утро летящую тучу ворочал подъёмный кран, балуясь…
В твоих кабелях Атлантический неожиданно присмирел.

И неясно, как это иудейское небо
Тебя наградило… В рыцари, посвятив не с руки,
Неизвестным временем орудуя, как неводом:
Отмена смертного приговора превратилась в спектакль для реки.

О алтарь и арфа, взбесившаяся электросварка,
(Как можно было пытаться выровнять струны твои!).
Ужаснейший миг экстаза, измученная весталка
Не сдерживает восторга, и молитва парии –

Снова трагическим светом твои отливают скорости,
Как дыхание звёзд,неразделимо сожительство идиом,
Твой путь – конденсат вечности: скрижали новой истории,
И мы на твоих плечах совершаем ночной подъём.

Под тенью железных свай я длю своё ожидание;
Всегда твоей чистой тенью была одна темнота.
Петарды ночного Города уже прекратили мерцание,
Лишь ледяные годы трутся об опоры моста.

О Бессонница, как река, перепрыгнувшая
В море – под тобой – землю изрыв,
К нам, невидным, смятённым, смущенье ещё не отринувшим,
Чтоб лекалом корабля дать взаймы Богу миф.

с английского

Кшиштоф Гонсёровский

(1935)

РАЗБИТЫЙ СТАКАН

И солнце, с таким трудом
удерживающее равновесие на качающейся
льдине. И другие вопросы: как прожить жизнь
достойно. И бессонницы.

И луна стоящая
на одной ножке весь вечер
в углу комнаты, жуткая как
неземные фламинго
обитающие по ту сторону вытекающего
откуда-то из древности
Нила.

И другие вопросы – насколько это все
вообще возможно:
стакан уже разбит, а статуэтка воды
осталась до сих пор как Пирамиды как Колонна
в Карнаке, и другие вопросы.

* * *
У меня болят глаза,
как если бы я много смотрел.
Я не плачу, но из глаз моих вытекает свет.

Тот самый свет, который еще не
так давно влетал в меня с хлопаньем
словно лебедь в железнодорожный туннель.

Кшиштоф Бочковский
(1936)

КАК СНЕГ

Если будешь спускаться с Червоных Верхов*
через Заврат**, или пойдешь из Долины Пяти Озер***
в Кондратову**** на вершинах или под влажными ботинками.
Там всегда, каждый год другой снег.
Его кристаллы миниатюрные и хрупкие как лепестки
калины или сон-травы, а он сильный

как лавина как смерть как ледники Гренландии.
Улетучивающийся и беззащитный на ресницах Девушки,
Тает на губах юноши,
Лежит на его волосах, щеках, капюшоне.
Это в нем обнаружили нашего брата
40 тысяч лет назад с каменным ножом
и он покрыл верную растительность и глаза Карловича*
белизной и бельмом.

Если идешь в горы не нужно брать фляжки с водой,
холодный снег тает во рту или в медном котелке.
Весной он течет ручьями и восстает из мертвых горное пастбище,
оживает озимь на черных полях и ветки вербы в ущельях,
без него смерть получает в свое распоряжение сады и монастыри,
в нем стоят горные гиацинты и калужницы,
аиры и рогозы Мазура, ольхи и буки Мазовии.

Ты не думаешь о нем в июне, а он стекает
по мху и черным скалам шлеп-кап шлеп-кап кап-кап-кап
Блестящий и холодный, даже превратился в пруд посреди скал,
в туман над Косцельцем**, в крыло орла, в скорлупу рек
В городах он черный от сажи и грязи,
в деревнях рыжий от навоза и крови телят и гусей,
а потом снова белый на рассвете, нетронутый, соединяющий
пространство и время, пригорки с санками с могилой брата,
Черное Озеро*** и Боры Тухольские ****.

Чем бы мы были без снега, без зимних
улиц вытоптанных утром солнечным хотя и туманным,
без белых тополей как на рентгеновских снимках в сумерках декабря
без Отца, несущего через двор в дом елку, со снегом
на бровях и капюшоне, без первого инея на березах,
дороги на санках до школы или свободного катания по заснеженному шоссе
среди гор; когда с шелестом осыпаются со стекла

Румяные щеки сына, снеговики, снежки,
его смех и собака пробирающаяся через сугробы или танцующая
от радости на заснеженном газоне,
белые лепестки как молоко на лестнице и на ковре.
На картинах Фридриха***** он нем,
задумчив как камни надгробий, которые он открывает,
у Брейгеля****** влажные лоскутки прилипают к золотой
стене, развалившемуся фламандскому коровниками,
где Богородица показывает стоящим на коленях волхвам
широко открытые глаза черепа обернутого в пеленки.

Иногда в нем появляется человек,
или путник идет рядом с нами по каменной дороге в Эмаус –
снег покрывает соломенную крышу корчмы,
шлемы солдат Ирода, мертвое мельничное колесо
синие губы и руки связанные проволокой
расстрелянных на улицах Варшавы, немых
с белым гипсом во ртах и красным снегом
на шее. Снег такой легкий, такой миниатюрный
как наши повседневные слова и дела,
он легче гусиного пуха, меньше соринки в глазу, а все же
это он уничтожил Наполеона и Гитлера.

Если ты смотришь на снег кружащийся в свете фонаря,
или в дымке, в лунном сиянии на лесной поляне,
то и в тебе опускаются белые лоскутки на форточку в детской
на школьный стадион, на водруженный на баррикаду трамвай
и Маршалковскую грязную без тротуаров, на все
что было и что не тает на темной ленте соснового леса
и мха, только кружится в тебе как снег.

07.10.1994

*Червонные Верхи – массив в Татарах
**Заврат – перевал в Татрах
***Долина Пяти Озер – долина в Татрах
****Кондратова – Кондратова долина в Закопане
*Мечислав Карлович, польский композитор и дирижер, умер в Татрах 8 февраля 1909 г.
**Косцелец – вершина в Высоких Татрах
***Черное Озеро – озеро в Татрах
****Боры Тухольские – крупнейший в Польше лесной массив, Национальный парк.
Находится в Поморском воеводстве на северо-западе Польши, на противоположном конце страны от Татр
*****Каспар Давид Фридрих (1774-1840), немецкий живописец-пейзажист, представитель раннего романтизма
******Вероятно, речь идет о Питере Брейгеле-младшем и его картине «Поклонение волхвов»

с польского

Васыль МАХНО
(1964 г.р.)
* * *
снег летит из последних веков
стража стынет у ржавых замков
и срубает те головы вражьи
и звезду ты кладёшь на язык
чтобы голос сгоревший возник
раз из горла не вымести сажу
в Рождество на дворе хоть умри
заблудились волхвы и цари
обходя и миры и постройки
на челе письмена на руке
на столе как свеча в молоке
божьих благ непонятные строки
кто вписал в сей святой циркуляр
этих самых отъявленных лярв
да пьянчуг пролетарского кодла
хоть и тянет ещё Мойра нить
но столетья хотят разломить
виден чёрный квадрат и осколок
линий ровных ряды голосов
кто просил там откинуть засов
снег сгребая в сплошные торосы
полстолетья лежит вверх лицом
в головах птиц разбуженных сонм
и два круга сливаются в 8
одиночество злого числа
медь осенняя в кожу вросла
письмена как иконы ослепли
или там ни шиша ни гроша
только дуля и «на хрен душа»
только птицы купаются в пепле
суета захлестнула страну
за столетье вменили вину
дар твой вымок увы в алкоголе
апокалипсис правилом стал
чтобы место никто не занял
обведи его циркулем что ли

с украинского