***
«Слушай, осень, а ты хороша:
у тебя между листьев душа —
что ты хочешь,
душа золотая…»
«Я хочу половину Китая,
жёлтым мелом метённый восток,
в голове золотой бугорок:
он блестит и царит в голове
там, где осень,
а может — и две».
***
Слива и липа, синица и ласточка —
мне ли вас не воспевать?
Или по плитам осеннего кладбища
мяч с мудаками гонять?
В мокрой листве отражается золото,
мяч под ногами звенит -
все хорошо, если сильно и молодо
сердце от злости болит.
Все хорошо, если каждая косточка
твердо впечатана в стих...
Слива и липа, синица и ласточка -
это о вас, дорогих!
* * *
Раскосых ласточек мелькнуло мне сейчас,
и вечер в городе, как в дереве, погас.
Не стало Киева! а над моей Москвой
Китай лысеющий склонился головой.
Привет, империя, я твой больной солдат,
я болен бедностью, но августом богат!
Я в ссылке призрачной, но весь я не умру
в листве таврической, на каменном ветру.
На старом кладбище примерю, как дурак,
имперской выделки невидимый колпак
и, прямо в голову глотая аспирин,
поверю в Тютчева, поверю не один.
С двумя подругами продрогший человек,
влечу в парадное, как пчёлы на ковчег,
а ветер с севера, повисший в тишине,
подует музыку о звёздах и луне.
Хоть деньги осени (искомое тепло)
навряд ли выдадут Гадес или Дельво,
но умных ласточек небесная Москва
китайским золотом вернёт мои слова.
***
Сядет кошка
в самолет, заберет
меня в полет, соберет
меня на небо -
кушать Библию
из хлеба, пить
из Господа
вино, видеть
ангело-кино, быть
поэтом и святым -
помнить крымское,
как дым!
Natura naturata
Кто обитает на лугу?
Букашки и цветы!
Ночуют парочки в стогу –
глаза у них, как ты.
Природа есть печальный храм
пчел, бабочек, кротов,
деревьев, птиц, шадам-тадам,
зверьков, пеньков, кустов.
И я ходил с подругой в лес,
где на ветвях сидел.
Ловил мерцание небес,
на ангела глядел.
Ступал неслышно по земле,
не принимал травы.
Свою любовь держал в тепле –
превыше головы.
И тихо освещая путь,
напоминая дым,
я жил затем, чтобы вздохнуть –
и стать невидимым.
ПОЭТ
На черную музыку вышлем дозором
строфу из дождя и травы,
держа говорить драгоценным укором
большое лицо головы.
Запомним деревья и двинем их следом –
пусть светом накатится гром
на страшное место за домом и садом,
как мог бы поэт о другом:
"Из горницы в сени свеча отступает,
сверкает на маковке крест,
и форму, как рифму, себе подбирает
души золотой манифест".
Я взять приготовить куплет Пастернака;
болтать его эдак и так
пытался уметь, но семантику знака
мне нет, не раскрыл Пастернак.
Товарищ писатель – сердец воспитатель.
Не надо его объяснить.
Я песенный стану ему подражатель,
а он мне прочтет, так и быть:
"Из комнаты в душу свеча переходит,
душа растворяет свечу,
но ряд операций в пути происходит,
с которыми лучше к врачу.
Бормочутся дрожжи, и брыжи, и фижмы,
случаются тремор и тик...
Я вынесу всё! Я поэзию выжму.
Я спрыгну сейчас, проводник,
под сильную землю за домом и садом,
под книгу, забытую в срок,
с лиловой грозой, с пионерским отрядом,
с моим языком поперек".
* * *
Подруга никогда сегодня виновата –
погасла опера в крови...
Ты любишь метроном? вот так и я когда-то
любил предмет любви.
Едва определит разумная красотка,
что денег часто нет,
– Сомнений тоже нет, но есть покой и водка, –
отвечу ей в ответ.
Под маковую тень цезуры и венеры,
не покладая глаз, ровесница меня,
спеши собой делить жилплощадь сей химеры,
где гордый внук, и финн, и прочая родня.
Кому не устоять в монументальной позе –
тому разлука позади.
Кому подарок был на искреннем морозе
за то, что проследил два тела во плоти.
Кто Моцарта прочла, кто с Кантом осторожен,
кто людям посвятил гуманитарный хлеб,
кто говорящий кто, губами неподвижен,
в тебе могу взахлёб.
А что там сообщать, по сердцу понимая,
легко ли, тяжело
идут и этот снег, и эта дорогая?..
Пускай себе идут, куда оно прошло.
***
Кто ходит в Рим, кто в Азию живёт
кто Мандельштам за то, что понимает
про дерево, по имени Растёт
и про любовь, по имени - Бывает
Кто проще днём, кто ночью знаменит
кто хочет Крым, двух девушек, собаку -
над ними Бог, как бабочка, сидит
и светит свет на эту вот бумагу
Родной язык, невидимый на вид
тогда горит -
чем дольше, тем быстрее
и сам себе, как старший, говорит
о царской тишине-гиперборее
Там книга, стихотворная внутри
лежит с бесшумным шелестом на троне
и весь язык, покуда не умри
хранит меня в её огромной кроне
...Сгорит библиотечный листопад!
затянется помётом пепелище
а деревянный ангел
наугад
чем лучший ученик напишет чище
Смешав чернила, мёд и молоко
расправив кипарисовые крылья
он будет петь легко и далеко
от вечера античных облаков
до утра золотой славянской пыли
***
А голова болит, не умолкая
от тонких книг, от сахарной луны
где мы пробились, "TRISTIA" читая
на родине, закрытой до весны
Ни сердцем пасть перед весёлой рощей
ни перед храмом, тёплым, как стекло
Но виден отблеск девушки
поющей
летейское речное ремесло:
"Мои глаза и губы тяжелеют
как пляски детские в стареющей стране
Стихов любви я помнить не умею
когда скольжу при звёздах и луне
А, МОЖЕТ, ТАК -
искусства и науки
как призраки, не весят ничего
пока мои мерцающие руки
плывут у изголовья твоего..."
***
Приснится бородатая кифара
что мы глупы и смотрим Коктебель
где речь ложится в ночь
как в детскую постель
и бродят серебристые отары
У самых губ шевелится волна
теплеет тишина береговая
и если есть подводная страна -
давай не жить, такой страны не зная
Давай грустить на маковый закат
и дыма христианские отрепья
пока в неторопливый листопад
струятся водянистые деревья
Оттуда не вернёт твоя строка
здоровье, деньги, девушку и счастье
Но дрогнет деревянная рука...
и с хрустом -
переломится -
в запястье!
***
Велик словарь – предатель и герой.
Склони тебя перед его горой,
столь высоко закрытой в цвет заката,
что ты, перстом вскочив на карандаш,
туда стишка, едва стишком куда-то,
слегка навек попишешь и отдашь.
***
Как рыба на ветвях, я мучаюсь от жажды
что снова будет все, что было всем однажды
Я слышал этот взгляд и видел этот голос:
вот в правом пальце – сад, вот в левом пальце – волос
Но волос – это вол. От зноя изнывая
повозку тащит он, где жажда мировая
***
Где дрожит звезда
о богатом Боге –
не звезда, а яблоко
из-за дыма –
там Елена
тенью стоит в соборе
в черной блузке
так же черно любима
Словно клавиша
западает память
про любовь –
эту черную точку счастья
лишь бы тени теней
по себе оставить
лишь бы видеть лучше
чем сон в ненастье
Как по левым пальцам
считай-запомни
небольшие дни
октября недели
крылья пыльных ангелов
через вторник
свет багрянодальний
когда летели
Летает бабочка
Твой ангел печален –
но Бог неслучаен
Летает бабочка
и мотылек кружится
Поется девочка
и мальчик говорится
За книжным шелестом
с холмами и свечами –
чем они заняты?
Наверное, ночами
Вот зиму прожили
и скоро будет лето
и что-то страшное
как борщ или котлета
как полубабочка
над свечкою шипящей
как посох пастыря –
тяжелый, настоящий
Ходите Господу
нестройными рядами
Хватайте девочек
и мальчиков руками
Не пейте вечности
из козьего копытца
Не спите с бронзою
которая вам снится
А эта дудочка –
ни добрая, ни злая
Отполирована
гортань ее сухая
Она лишь кажется
на ближний свет похожей
но мыслит – воздухом
и лицемерит – кожей
Спасибо клавишам
как пальцами стучащим
Спасибо дурочкам
горящим, предстоящим
Спасибо мертвому!
для ангелов знакомых
стоит день-золота
лишь в царстве насекомых
***
Сказать: стояла, как хотела,
больная верба за окном,
сова язычница шумела
далёким с детства языком.
Скажи: в Ерусалиме вечер,
проходят воздух тополя,
ложится ласточкам на плечи
птиценебесная земля.
Скажу:
Господь оттуда снится,
а в букваре –
живёт синица.
|