СТАНЦИЯ МЕТРО «ПЛОЩАДЬ РЕВОЛЮЦИИ»
На станции «Спартанская» - парад. Восстань Ликург – дивился бы такому. Он руки бы сжимал им всем подряд, Повстанцу, партизанке, военкому.
Задумчивый аркадский комбайнер. Над глобусом головки двух отличниц, И школьник, в клубе ладящий планер, И собранность в чертах доярок, птичниц,
И юный Геркулес – литой бутуз, Стоящий смело на плече спартанки, Концертных блеск и театральных муз, Солдат штыки, локомотивы, танки,
И вслушиванье это в шелест рощ, И небоскребы, МАЗы, АНы, ЗИЛы, Любовь к преданьям и прогресса мощь – Все в этом было правдой – кроме силы.
Поскольку будь и впрямь они сильны И мудры так, как скульптору мечталось, Они бы выправили путь страны, И с ней не сталось бы того, что сталось…
2009
***
Уже остался за горою Тот край, исхоженный зарёю До корабельной глубины: И Юрьев снежно-васильковый, И мой Подолец родниковый, И Шордыги грибные сны…
Застыли по соседству трубы. Олимпиады, Веры, Любы – Моих соседок милых нет… И ты, единственный читатель, Колхоза бывший председатель – Бывало, приходил чуть свет
С бидоном молока от Зорьки: - Ну, что там Ибсен, Чехов, Горький? Еще их любит кто-нибудь? А, чай, до всяких перестроек Я в Щукинский сдавал без троек, Да, видно, был заказан путь.
- Вот не пойму я Пера Гюнта, Ведь начал молодчагой, с бунта, А кончил … Почему? Тригорин причинил три горя, Но не уехал за три моря, Поэтому простим ему…
- Всё мнил, я тут большая шишка, И к Богу не пришёл я, вишь-ка, Всё думалось – потом, постом… Вчера я на погост ходила. Ухожена его могила. И чайка в небе над крестом.
ЛАЗАРЕВА СУББОТА
Сирый рынок пахнет нищетой, Свежей рыбкой, миновавшим горем, - Но сцепились ветки с высотой, Как апостольские мрежи с морем.
Поспевай, трудись, больных лечи, Если может вылечить venona. Дочитают за тебя грачи Строчки покаянного канона.
СЕРПУХОВСКИЙ ВАЛ
Тихий мокрый бульвар упирался в шумливый базар, Где искали минуту спасенья от жара и пыла… Там гуляли солдатики из Чернышевских казарм С выпускницами школ. Боже правый, когда это было!
В лето раз по пятнадцать бульвар заливало дождем, Здесь, по слову топографа, низкий участок столицы – За базаром все «аннушки» сразу вставали гуртом, Брали «лодочки» в руки и шли босиком выпускницы.
Здесь недавно совсем проживал благородный старик, Все из тех, что сидят не за что и едят как попало. Как-то раз, зачитавшись, случайно он вызнал из книг, Что болезнь его «та» и что дело, наверно, пропало.
Я в подкисшие сливки крошила ему шоколад, Приносила безе из Столешников в белой коробке, Только сладкой едой зажигал он потухнувший взгляд И подбадривал голос, уже монотонный и робкий.
Он со мной говорил, он любил, повествуя, листать Своих изгнанных предков альбомы в часы облегченья. Честь по чести, за «новых» решился он голос отдать, Но уже не слыхал патриаршего благословенья.
И, ладони крест накрест, лежал он напротив стены С куполами Епархии в длинном окне запыленном… Те девчонки не бегают в туфельках – ноги больны, А солдатиков пораскидало в пространстве зеленом.
Я их всех помянула, склоняясь над тем стариком, Занавесила зеркало и в ненасытной печали Под дождем по сырому бульвару пошла босиком, И над Свято-Даниловым колокола прозвучали.
1992
ПОЗДРАВЛЕНИЕ ВРАЧУ
Вы впрыскивали сальварсан И ампутировали ноги, И много обвязали ран – И заблудились на дороге.
Однако выбрались с трудом, И дьякон вам сказал с прихода: «Вон там одной москвички дом – Не ездит к нам уж больше года».
Сыскались в алтаре ключи – Врачи не просто же скитальцы, И кипятком своей мочи Отогреваете вы пальцы.
За двести верст – руковожу: «Свечу сюда – на подоконник, Где морфий, я вам не скажу, А спички на печи, где коник…
И там еще поленьев пять Остались с моего отбытья, А водка – гляньте под кровать, Одна не приучилась пить я…»
Уже и дьякон к вам идет, А ну, псалом пятидесятый! И выпьем за грядущий год – За год две тясячи десятый!..
Сто лет прошло… А путь один - Навстречу ранам и невзгодам От юности и до седин! Но с Новым годом… С Новым годом!..
***
Я ему родниковую воду дала, Обметя припорошенный сруб. Я звезды незнакомой названье прочла С чуть припухлых, обветренных губ.
И теперь вот все люди завидуют нам, А не знаю, какого рожна! Вон в колодце вода – я любому подам, Он вам скажет всех звезд имена.
*** Я любила тебя с каждым днем все сильней, Но мне воля была дорога, И когда ты сказал: стань рабою моей, Я отвергла тебя как врага. А могла бы весь мир обойти за тобой, Но завистлива жизнь и груба, И за то, что тебе я не стала рабой, Всему миру теперь я раба: Буду мучить, ласкать, пеленать, хоронить Не своих, не своих, не своих... А какие могли меня сны осенить На коленях высоких твоих
* * *
Когда пройдет горячка лета, Спадет жара, остынет кровь И разговор об играх света Умолкнет на скамьях дворов,
Когда заснятый крупным планом Нарядный и счастливый мяч Не будет мчаться по экранам Квартир и загородных дач, -
Нам вспомнится, как самый смелый Среди зачинщиков атак С тоской, что завершилось дело, Смотрел на победивший флаг
И крикнул, что одно лишь это И было жизнь, а все – игра… Но пусть пройдет горячка лета, Пусть кровь остудят нам ветра.
НАСЛАЖДАЙСК
Йогурт, айс-крем – и город есть Наслаждайск, Он на тех же кругах, что Можайск и Зарайск, Там за детской площадкой густ бересклет – Девочку свел ты в него двенадцати лет… Каялся в монастырях, чаял – сам пропадешь, Ан повелели служить… Все так же хорош… А не пойду я с тобой – подамся к хлыстам, Стану кормчей звездой, богородицей там. Будет по силам мне власть, но порой на заре Поездом стану в Москву катать в январе. В замети снежной окно найдет на окно… - Вот ты какая теперь, не видались давно! – Крикнет конногвардеец, - эй, раденье когда? И разойдутся в белой пыли поезда.
ХЕРУВИМСКАЯ ПОЗДНЕЙ ВЕСНЫ
Херувимская поздней весны - Где я слышала эти слова? Чем вы, дни мои, были полны? Неужели была я жива?
Даже сердце смерзалось как лед, Бой часов проникал даже в сны... Так за что же Всевышний мне шлет Херувимскую поздней весны?
Но позволь Ты мне радость, позволь! Не верти больше жизни вверх дном, Замени четверговую соль Образованной тайны вином...
Не о том бы молить и мечтать! Скольких бросило к небу лицом... Дай с молитвой к Тебе предстоять, Чтоб не умер никто подлецом.
Вот уже побеждается мгла, Каждый камень поет у стены, И вселенную всю обняла Херувимская поздней весны.
ГОРОДСКИЕ ЛЬВЫ
Вы помните? Завтра Без четверти в два, На бывшей Мясницкой У старого льва.
Подальше Почтамта, На спуске крутом, У каменной арки, Где лев под щитом.
Я, право, забыла, Откуда он взят, И сколько то было Столетий назад.
Иронией странной Прищурился взор, Как будто прочел он Себе приговор
И зная, что тысячи Бедствий и смут, Прыжков и метаний Его не спасут,
Он принял решенье, Замолк и застыл Во всем напряженье Божественных сил.
Когорта машин У Почтамта трещит – И каменный лев Выставляет свой щит.
Осыпана снегом Его голова… Я в Эрфурте знала Такого же льва.
Я видела странный, Изысканный Львов Под властью таких же Смеющихся львов.
Вкруг Черного моря, Вдоль желтой Невы Застыли на страже Гранитные львы.
Хоть редкая сила Бывает святой, Мечта наделила Тех львов добротой.
И заняли мир Простодушные львы, И львиную долю Московской любви
Забрал у меня Этот каменный дом На Кирова, в арке, Где лев под щитом.
1985
ГОРОДСКИЕ МОТИВЫ
Не повторяй, что провинция – наш кабинет. Неба-то, неба такого нигде больше нет.
Переведут тебя в Польшу, задвинут в Читу – Вот и забудешь свою золотую мечту.
Спесь на нуле и часы на вокзалах стоят… Скука же, скука, Вершинин! Тоска-то, тоска, Цинциннат!
В сорок с немногим, а будешь смотреть стариком, Циником станешь, пропойцей, не то пошляком.
Да под конец еще перышко в руки возьмешь – О альманашная блажь, антоложная ложь!
По-городскому, дружок, засвистать нам пора! Серая кошка мяукнула в сердце двора –
И вылезают из ям, выползают из нор Доктор, графиня, директор тюрьмы, сутенер.
И ничего, что они уже сдали зачет В то Зазеркалье, где Лета в Саргассово море течет.
И пустяки, что они не хотят тебя знать, Словно котят своих Мурка, пустившись гулять…
Старый жучок с автострады, наглец и лихач, Перелетит с тобой вброд, понесет тебя вскачь.
КРЕСТОВСКИЙ МОСТ Памяти Бориса Пастернака
Сколько хватит отваги – Не снижать высоту. Разноцветные флаги На Крестовском мосту.
Только правду мы ищем. Снегопад. Гололед. Над смиренным кладбищем Дважды колокол бьет.
В жизни много простится, Если сильно любить. Гамлет смог расплатиться, А Христос искупить.
Взметены скоростями Перепутий кресты. Над стальными путями Повисают мосты.
Но всегда эти двое Возвращаются вновь Там, где сердце живое Гонит чистую кровь.
Так чего еще хочет В эту ночь снегопад? Электричка стрекочет, Снег сбивают с лопат.
И молчат исступленно В завываньях сквозных Старых марок вагоны На путях запасных.
ТЕКИ ЗА ИОРДАН
- Что делать мне? - Покайся и смирись. - Что делать мне? - Поболее раздай. - Что делать мне? - Теки за Иордан.
И скажет Бог: "За Иордан теки!" Все реки - именем одной реки.
И сеятель ты или капитан, Удел твой - Вера или мастерство, Своим путём теки за Иордан, Для одного отвергнувшись всего.
Ещё волнуют голоса услад, Звучат в сознанье флейты и тимпан, - Но над тобой шумит свободы сад, И телу влагу дарит Иордан.
Как из руки плохих редакторов, В ужасном виде бытия роман, И слёзы хлынули. Но шепчет кровь: "Оставь как есть. Теки за Иордан".
Ты повстречаешь тысячи препон, Не убоись, входя во вражий стан. И, даже уходя за Флегетон, Ты всё равно течёшь за Иордан.
|