МНОЖЕСТВО
Вас множество, и я такой же снег; Мне не дано скорбеть и в бубны бряцать, Когда в асфальт закатанный узбек Не выйдет на работу в СМУ-15… Пускай его оплачет Фатима… Ему не стать пособником комфорта, В котором через год сойдет с ума мне по крови родная, в общем, морда...
Век восковой не хуже золотых серебряных и каменных, и медных; я рьяно ставил свечи для святых - и дом поджег, чтоб не стыдиться бедных... Все повторилось, как веселый сон; бежит за шарабаном Коломбина; синеет Айседора; лжет клаксон; И мирозданье кружится, как глина, Та, из которой сделали нас всех, Похожих друг на друга – и врагами; Нас множество, но мы тверды, как снег, К кресту земли прибитый сапогами…
ТОСТ
За тебя, за ноябрь, за узор, за угрюмую речь мудреца, за текучий, как водка, позор, за чужое лицо без лица -
Отпиваю последний глоток - за скучающих в облаке дам, за седьмой виноградный виток, за кагор, изабеллу, агдам.
Тишина без конца и начал - за тебя поднимаю фужер, жил и я, словно я - янычар, только ты мне писала: "Мон шер..."
Грязный ветер меня уволок с мокрым ворохом листьев ольхи, хорошо, что я был одинок, и не письма писал, а стихи.
Вот теперь же стучусь, словно тать, а откроют - без слов ухожу. Я устал даже тихо роптать, а не то чтоб скликать к мятежу.
ТЫ И Я Светлане
Мы познакомились в котельной, где я служил как истопник, и труд мой был почти бесцельный — к такому я давно привык...
Я кланялся своим лопатам, крепил выносливость углем и сочинял отборным матом стихи о будущем своем.
А ты, без жалости и страха, вошла в мой мир углей и грез, как комсомолка в штаб гестапо, как дочь кулацкая в колхоз.
Ни недостатка, ни излишка в тебе не видел я ничуть. Твоя мальчишеская стрижка легко склонилась мне на грудь.
Мои стихи тебя пленили, сковали, бедную, навек. Вот так с тобою поступили один поэт и человек.
УСТАЛОСТЬ
Я устал от верности словам, От любви, свершившейся как смерть, Я устал идти по головам, Презирая травяную твердь.
Я устал от голода и тьмы, Беспросветной как любовь, как страх… Я устал держать святое «мы» Сигареткой в собственных устах.
Я устал кричать во все концы, Собирать безликую толпу. Я устал - так устают жнецы Убивать собратьев по серпу.
Я устал от города-дыры, От дорог и от звериных троп; Я, как волхв, тащу свои дары, Волчьей мордой падая в сугроб.
Я устал от всех ремней и пут, Что растерли плечи до костей. Я устал – так дети устают Ненавидеть остальных детей.
НОЧНЫЕ НОВОСТИ
Ночь катится шаром. Под хруст костей Слюною брызжет служба новостей… Враг на экране, враг уже повсюду, Он во дворе скулит среди собак, Он во дворце примеривает фрак И водку плещет в царскую посуду.
Сейчас он выйдет вон из тех ворот, Дыхнет едва – и дерево умрет, Заикой станет бедная сиротка, Застрелится у гроба караул, Ощерится кинжалами аул, Прольется кровь, и кровью станет водка…
Отделятся: от Марса Колыма, Душа – от тела, тело – от ума; Взорвутся терминалы в Эмиратах; Падет звезда; свихнется конвоир… Я выключаю этот странный мир, Где места нет для нас – святых, проклятых…
РОДИНА
Вопию Тебе, Господи: воля Твоя, А моя – лишь свобода… Что мне Родина, бедная эта швея Високосного года, Эта нищенка в черных лохмотьях ночей И в заплатках столетий… Я и сам-то таков: и не свой, и ничей, Но и, к счастью, не третий. Там, где реки сольются, кружа, в родники, И безвременье в силе, Я пройду, не заметив дрожащей руки Этой нищей России… Что мне эта скупая на фрукты земля, Мерзлота и разруха… Не подам ей, клянусь, ни зерна, ни рубля, Ни из области духа…
…А она-то, она-то вцепилась в меня! – Душу рвет в половинки, Эта Родина, дальняя эта родня, Из уральской глубинки; Эта сводная полуслепая сестра, Попрошайка и зечка, Ей планида была – помереть у костра, А она, словно свечка, Тихо тает пред образом Судного дня, Средь калек и убогих, Эта Родина, дальняя эта родня… И за что она только так любит меня, Выбирая из многих?
КРУИЗ
Тихо в мире. Темно в вагоне. Пепел в руку стряхнул мужик, И рванули чужие кони, И не жалко мне их, чужих…
Мимо изгородей непрочных, Мимо вытоптанных полей, Мимо медленных рек молочных И заснеженных киселей.
Промелькнули огни далече, Кто-то вслед помахал рукой И отправился ставить свечи За нечаемый наш покой.
Ни разъездов… Сплошная тряска. Запеваем на стук и стык, В каждом слове – слеза да сказка, В каждом стыке – осьмой тупик…
И несемся меж звездной сыпи, В черном дыме и в скрипе лет. Это что ж за вагон? - Столыпин! - Пьяный стрелочник крикнет вслед…
БЕЛАЯ РУБАХА
Зачем, скажи, мне белая рубаха?
В таких идут на смерть, отринув страх;
В таких рубахах, брат, играют Баха,
А не сидят за картами в Крестах.
Пора менять свободное обличье
На черный чай, на сигаретный дым,
Пора сдирать овечье, резать птичье,
Пора обзаводиться золотым.
Пора точить стальное втихомолку -
Под скрип зубов, под крики из ночей.
Пора отдать без спора волчье – волку,
А человечье – своре сволочей.
Пора искать надежную дорогу
Туда, на волю – Родину, сиречь…
Пора отдать вон то, святое, Богу,
А это, в пятнах, - незаметно сжечь.
Пора идти, не предаваясь страху,
На острый взгляд и на тупой оскал;
Ведь для чего-то белую рубаху
Я в этом черном мире отыскал?
ВРЕМЕНА
Отблевались правдивые рты
Черной кровью и ложью хмельной.
Кто послабже – бормочет: "Скоты…”
Кто отважнее – шепчет: "За мной!”
Ветер сдул с твердокаменных лиц
Всю росу, что соленой была…
Те, что справа – попадали ниц,
Те, что слева – сжигали дела…
И теперь – ни взлететь, ни пропасть,
Стой столбом – хорошо бы не сесть…
Где же эта хваленая власть?
Где же эта каленая месть?
Ничего. Шепоток с ворожбой,
Гулкий шаг да калиточный скрип.
Присягал на экран голубой –
А потом по-геройски погиб.
За слова, за враждебный песок,
За вонючий бензин в колеях -
Принял смерть, как герой, за кусок,
А мечтал – безымянным, за страх.
Ш М О Н
Шмон длился три часа. Изъяли, суки,
Часы «Победа», галстук и шнурок,
Чтоб кольца снять – ножом пилили руки,
И вытирали кровь о свитерок.
Изъяли все, что падало со звоном,
Все, что горело и давало свет,
Все то, что поднималось над законом,
Над миром, где,
казалось, Бога нет…
Изъяли все, что
истинным считалось,
И я взмолился:
«Упаси, Господь,
Чтоб не нашли
заточенную жалость
И милости надкусанный
ломоть».
ПОДВОДНИК
Вот и я, наконец, в пучину
Канул камушком: жди меня.
Поищи для меня причину
Разразиться морем огня.
Не скелет на прогнивших сходнях,
Не безумный артиллерист –
Я такой же, как все, подводник,
книжник, бражник и
фаталист.
Надо мною – волна до неба,
Подо мною – не видно дна.
Никогда на земле я не был,
и не манит меня она...
Я иду по стезям Гольфстрима,
Я невидим – поди, сыщи;
не надейся, что свистнет мимо
тяжкий камень моей пращи.
Жду сигнала, судьбы,
приказа
Из наземных и высших сфер –
Я умру со второго раза,
Как подводник и офицер.
НОВИЗНА 90-х
...Ух,
как много сытых и красивых,
Вспоенных
в креветочных пивных,
Вскормленных
в семидесяти силах -
Может
быть, их больше, чем живых...
Вот
они проходят мимо храма,
Исчезая
в снежной пелене,
И
никто-никто не крикнет: "Мама!
Что
за млеко ты давала мне?
Что
за песни, страшные такие,
Ты
мне пела, пьяненькая тварь?
Задыхаюсь,
ма, от ностальгии,
Умираю,
бля, туши фонарь!..."
Не
кричат. Уходят - мимо, мимо,
Волоча
по снегу кашемир.
Вот
они проходят мимо Рима,
Кровь
чужую сплевывая в мир.
Вот
они на берегах Босфора,
Вот
они уже у стен Кремля...
Вот
они - присели у забора
Замутить
крутые нифеля.
А
потом попрыгали в машины
И
умчались, Богу вопреки,
Напрягать
сиреневые жилы
И
сбивать стальные кулаки.
Звякнул
колокольчик на разборке,
Клацнула
курками борзота:
Вот
те, падла, отдых на Майорке
Ошуюю
Господа Христа.
Вот
тебе, браток, стишок на ёлке
И
вальсок на бале выпускном...
Зря
тебя любили комсомолки -
Те,
что стали тёлками потом.
Понесут,
жалея братским: "Хули?...
И
хирург зашьётся до утра,
Вынимая
душу в виде пули,
Из
живого всё ещё бы нутра...
ЗАСТОЛЬНАЯ 70-х
Россия, пей! от Бреста до Камчатки
поднимем переполненные чарки!
За здравие и за помин души -
Россия, пей! Россия, пой-пляши!...
Баян в разнос, а душу наизнанку;
еще стакан - и грянем "Варшавянку!
Еще стакан - затянем "Брянский лес"!
Еще стакан - и воем без словес!
За тех, кто нам зализывает ранки,
за тех, кто потерялся на Лубянке,
за вены, перебитые "Невой",
за Пушкина с повинной головой! -
Россия, пой! Россия, пей до гроба,
до черного паскудного озноба,
до бесенят в хрусталиках очей,
до голосов из пропасти ночей!...
Россия, пей! Полнее лей и чаще!
Заглушим смерти холодок ледащий!
Рви, гитарист, серебряную нить!
Россия, пей! Нельзя, чтобы не пить!
За тех, кого судьба не сохранила,
за тех, кому Отечество - могила,
за тех, кто жил, а не входил сверлом!
За тех, кто плакал, а не пел щеглом!
Россия, пей! Ни дна и ни покрышки!
Вино больней, чем женщины и книжки!
Вино красней, чем кровь и шелк знамен!
А кто не пьет - пускай выходит вон..
ПУТЬ
Мой путь далек, и снег мой бел,
Как черновик…
Я шел туда, куда хотел,
Меж сосен, книг,
Меж зданий разных: дом, дворец,
Темница, клуб,
И телом был я – молодец,
Душою – глуп…
И в чуждом городе, где дым
И скрип колес,
Мечтал погибнуть молодым
Без лишних слез;
Хотел исчезнуть, выйти прочь,
На все махнуть;
На плечи плащ, на очи – ночь:
Далек мой путь…
Никто за мной не шел, не пел,
Не плакал вслед,
Я шел туда, куда хотел,
На стыд и свет;
На огонек, на плеск весла,
На блеск пера,
На визг ликующего зла,
На зов добра…
АФЕРИСТ
Не от тяжких трудов, а от легкой руки
я пальто заложил и продал башмаки;
вот уж тело висит на костях барахлом -
приценился какой-то к нему костолом...
В ход пошли пепелище, жилище, трава;
песней звякнула медь - разменял на слова.
Ночь сменял на зарю, а зарю - на пальто.
Ну, и кто я теперь? А теперь я - никто.
Ничего своего, ни лица, ни кольца;
скоро крикнут: вяжите его, подлеца!
Но спроста не возьмешь, я и сам с хитрецой,
голосок обменял на другой, с хрипотцой...
Встану в очередь красно-коричневых лиц,
накуплю вермишели, портвейну, яиц;
когда грянут "Варяг” - подпою втихаря:
нате, братцы, пальто! Вот вам, братцы, заря!
И прикинусь, что нищ, что, как перст, одинок...
А начнут выкликать - обману, что стрелок;
И в секрет попрошусь - меж камней, среди лип...
А как выстрелят в грудь - обману, что погиб...
|