* * *
Я продавщица роз, взгляни сюда, Гафиз,
Вот Азии твоей багровые закаты.
На улице мороз, снега голубоваты,
Всё небо — купорос, и воздух — антифриз.
Сквозь толстое стекло глазеют в райский сад
Семь—десять человек с трамвайной остановки.
Петрович чистит снег, недавно из столовки,
Покушал в кой-то век и принял пятьдесят.
Гафиз, у нас январь, я продавщица роз,
Колючие шипы мне занозили руки.
Я знаю, нет тоски, такой сердечной муки,
Чтоб жаловаться и воспринимать всерьёз.
Я серый соловей, укрывшийся в саду,
Среди пурпурных роз и пластиковых ведер.
На улице мороз, подует резкий ветер,
И быстрый пешеход скользит на синем льду.
* * *
Нужна довольно скудная палитра
Чтобы с натуры вам нарисовать
Весенний двор и магазин «Поллитра»,
Скамейку, выброшенную кровать.
На ржавой сетке прыгает высоко
В резиновых зелёных сапогах
Дочь дагестанца из Владивостока,
На тихоокеанских берегах
Рождённая. Унылая картина,
Ничто «прекрасным» здесь не назову,
Однако пятилетняя Мадина,
Взмывая кверху, грезит наяву.
Она летит дорогою Пророка,
Она обула пёстрый сапожок,
Под нею сопки Дальнего Востока,
Прыжок, прыжок... Ещё один прыжок!
Соседка возвращается с базара,
Читает «Комсомолку» инвалид,
Звенит в приёмном пункте стеклотара,
И всё... И сетка гнётся и скрипит.
* * *
Памяти моего мужа
Два «гусара», два «абрека», два весёлых человека
Два хороших человека — Магомед и Ибрагим.
Я вхожу, меня встречают, как же — помнят и скучают!
И гортанно восклицают: «Сколько лет и сколько зим!
Не охота ли обратно? Это было бы понятно!» —
«Да чего там, парни, ладно, померла, так померла!
В карты-нарды мы играем?» Уралмаш гудит над раем,
И белеет чашка с чаем на поверхности стола.
Над Чечнёю небо — сполох, воздух — хлор и туча — порох,
А над нашим Уралмашем — облака из молока.
Мы любили и дружили, жили-были — не дожили,
Хорошо, что не дожили до такого бардака.
«Ежли что не так, простите, ночевать к себе пустите,
Потому что мёртвым людям один хрен где ночевать».
Мне одной-то жизни мало, я вторую разменяла,
Третьей — словно не бывало, а четвёртой не бывать.
* * *
Я научилась просто, тихо пить —
Не всклянь, а ежедневно понемногу
И в слёзных письмах матушку просить,
Чтоб не ходила часто на дорогу,
Когда горит зелёная звезда,
Не знаю почему, в душе поэта
Рождается иллюзия тогда,
Что над дырявым тентом — море света,
И только не доходит он до нас...
Для лучшей цели Господин начальник
Его хранит. Я зажигаю газ.
Я ставлю чайник.
* * *
Этот город тяжелопромышленный,
Обожатель окраин своих,
Вдруг какой-то пейзажик немыслимый
Среди серых дворов городских.
На окраинах сосны да ржавые
Трубы всё, чёрт те что, гаражи.
Ты обижен своею державою?
Ни хрена, не скажи!
Я уеду к богатству от бедности,
Буду жить хорошо,
Вспоминая все эти окрестности,
Автопарк и ещё
Всё, что вредными вбито свекровями
И весёлой братвой,
Что прошло огневыми любовями
Над дурной головой.
***
Сметённые общей бедой с деревенских дворов,
Томятся кургузые тетки в "колхозных" платках,
И важные дамы, похожие на докторов,
Беседуют важно о разных статьях и сроках.
Когда на крыльце для порядка поставят ментов
И двери начальник откроет на малую треть,
Толпа колыхнётся водою у низких бортов,
Тугим животом на передних спеша напереть.
И катит волна, волоча беремя передач,
И кто послабей - оказался уже в стороне,
На крик и вопросы, на мат, уговоры и плач
Гремит металлическим ставнем кухарка в окне.
Я выйду патлатая, злая, с порожним мешком
Под низкое небо, висящее над головой,
Минуя трамвай и троллейбус, отправлюсь пешком
До дальнего бара на улице Пороховой.
На улице Пороховой отпотел тротуар,
Сугробы осели, ручьи подтопили гараж.
Ширяет любовь неотвязная, как перегар.
И тянется жизнь безразмерная, как трикотаж.
***
Я Пушкина не спас! А Пушкин был в запое.
Он мне кричал при всех: "Ты бездарь! Ты - говно!
Уйди, совсем уйди, оставь меня в покое!"
Я встал, хотел уйти, подался к двери, но...
Был Пушкин одинок, как маленькие дети,
Читал свои стихи и плакал над собой.
А этот человек и вправду был на свете,
Единственный поэт, не то что мы с тобой!
Бля буду! Буду бля! Когда-нибудь да буду!
Когда я буду бля, я всех собой спасу,
Я стану всех любить, и Пушкина, паскуду,
На трепетных руках над миром вознесу.
* * *
О. Дозморову
Печальная и бедная страна.
Хотя не так бедна, не так печальна,
Как... Но договоримся изначально,
Что виновата я, а не она.
Здесь кто чего действительно хотел,
В конце концов желанного добился.
Один запился, но другой женился
И третий на Канары полетел.
А я хотела, чтоб пылал закат,
Ещё хотела, чтобы стало тихо.
Сошла зимой на станции Крутиха
И углубилась в коллективный сад.
Там до весны пребудет тишина,
Там покосилась редкая ограда,
Там мне видны из низкого окна
Деревья сада.
* * *
На зоне УЩ триста три-дробь-четыре
В отряде, в бараке, в затерянном мире
Вошла незнакомая дивного вида.
"Ты кто?"
"Аонида".
"А я Зинаида.
Ты снега белей, моя сдобная сайка,
С тобою сытнее голодная пайка,
Нечастая дачка - мама заслала -
Шершавая пачка "Беломорканала".
Скрипите, пружинки, железная койка.
"Люби меня, Зинка!"
"Люби меня, Онька! Люби меня, лада,
До смертного срока! Чего ты?"
"Не надо! Не высижу столько.
Вы в вашем бедламе с беда'ми, с делами.
А я пустотела - взвилась, улетела.
Ушла сквозь чердак в слуховое оконце
За синюю тучу, за красное солнце.
Орет на разводе Сергевна-корова:
- Нет Музы Петровой!
Где Муза Петрова?
Прости, моя Зина, грешная-земная,
Ты верно любила, была как родная,
Прощай, однохлебка, держала некрепко,
Нет зоны, нет воли - есть белое поле,
Его переходим от края до края.
Прощай, дорогая!"
* * *
На фоне влажных пепельных небес,
Не лес, а городские насажденья
Едва видны, стоят как наважденье,
Издалека похожие на лес.
Мир замер в запредельной красоте,
Дожив до акварельного потопа,
И поражает зеленью укропа
Реклама пива "Гессер" на щите.
***
Он вышел на балкон. Она ушла с балкона,
Присела в уголок и занялась шитьём.
И памятью о том, как с дальнего перрона
По шпалам через лес дошли они вдвоём
До станции Угор, до дачного забора,
Где надпись на столбе "125 км".
Как сказка про попа, жизнь требует повтора,
Клонирует себя и крутится в уме.
"Как молоды мы бы..." Да, молоды мы были,
Шагали широко, в дороге не устав,
Как быстро мимо нас в горячем вихре пыли
К Егоршино прошёл грохочущий состав.
Грохочущий прошёл, скрежещущий, порожний,
Округу оглушил и сгинул вдалеке...
Ты помнишь переезд, тот, железнодорожный,
Где начинался спуск к покосам и к реке.
Он радио включил, она сидела, шила,
Следила за иглой и думала тогда,
Что всё, что с нами бы... Да, всё, что с нами было,
Исчезло насовсем. Осталось навсегда.
***
По-над зоною, над локалками,
Ходит ветер моей тоски,
Меж свиданками-колыханками -
Писем серенькие листки.
Из резной шкатулочки вынула
Письма прошлые. Боже мой!
Как любила вас, не покинула,
Допустила к себе самой.
Листья жухлые, память мятая
Целой жизненной полосы.
Передачка моя брюхатая
Влезла в форточку - на весы.
* * *
Памяти Белого
Ангел-хранитель, ты кто? Серебристый туман
В серых глазах, озаривших лицо испитое.
Жил на Тагиле бродяга-наркоша-дружбан,
Нож не сломался о сердце, о золотое.
Сана Батурин звонил, а тебя уже нет,
Жизнь, как известно, транжира, смерть—экономка,
Как тебе, Белый, тот, горний, заоблачный свет,
Что там почаще — приход, кумары’ или ломка?
Что вообще там — чистилище, рай или ад,
Или, как в жизни, периодами, попеременно?
Ты не выспрашивал, ты уходил наугад,
Ты убивал себя яростно, самозабвенно.
Помнишь, как, выпростав белую чуткую трость,
Щупает тьму слепой? Знать бы, какая дорога...
Не перескажет ни ангел, ни каменный гость
Замысел Бога.
Вьюга проносится по плоскогрудым полям,
Автомобильным шоссе и целинной тропою
И по торчащим из снега сухим ковылям
Быстро проходит невидимой белой стопою.
Екатеринбург
* * *
Таксист под нос тихонько пел
«Люби меня, люби!»
Январский снег предельно бел —
Хоть колер разводи.
Мелькнуло Вайнера — толпа
Торговцев и вещей.
Покрыла снежная крупа
Палатки овощей.
Когда рвану во цвете лет
В чужие города,
Холодный город, белый цвет
Запомню навсегда,
Свою палатку на углу
Монтёров — Заводской,
Где торговала на ветру
Мороженой треской.
Вези, вези меня, таксист,
По улице родной!
Шурши в кармане, серый лист
Товарной накладной.
***
У какой-то трубы, протянувшей серебряный хобот
в придорожные колки – сосновый лесок небольшой,
Повалиться в траву пустыря, набирая за ворот
Ее дикие зерна и колющий сор травяной.
Как земля холодна и суха под высокой стернею,
Но густы ковыли,
Даже если скрести всеми пальцами, всей пятернею,
Не достать до земли,
Где трава с ее спутанной корневою системой,
С ее ветром и запахом, с тихой тоской.
Надо плакать над вымыслом, над сентиментальною темой,
Надо прятаться, чтобы тебя не застали такой.
И, наплакавшись всласть, повернуться на узкую спину,
Размышляя о том, до чего хорошо в небесах,
Где заблачный ткач серо-белую морщит холстину
И где низкое солнце, как плоnник, стоит на лесах.
|