***
Я иду в простой сорочке
по чудовищной стране,
мугендувэд на цепочке,
ексель-моксель на ремне.
А вокруг дают мне фору
разобщенные слова,
сын – летающий который,
дочь – которой не бывать,
разноцветных шляпок гроздья,
истуканов череда,
посеребренные гвозди,
зараженная вода,
обрезиненные лики,
незасохшая лоза...
– танец, схваченный на крике,
и прервать его нельзя.
Так ведь я не прерываю,
только знаю: это ложь.
Так танцуют лишь трамваи,
да и то, когда бухнешь,
***
– Как тебе живется?
– Смутновато.
– Это потому, что не вдвоем...
Прилетали Эрос и Танатос,
щебетали каждый о своем,
бог и бог,
на крыльях стрекозиных,
им не попадайся на глаза...
(Путь земной пройдя до середины,
повернул и зашагал назад.)
– Как тебе живется?
– Мне живется
так, как в окружающих домах.
...Вон еще один крылатый вьется.
Вон еще...
Их тысячи!
Их тьма!
Музей
Герб мой присоленный, твёрдый сплав - Тавроготика,
крымская степь, красная матерь-владычица!
Рыба, ошалевая, в известняки тычется,
словно полуденный памятник моей зачумленной гордости!
Рядом с огромным материком, бронеколёсной глыбою
маленький Крым-велосипед, полупрозрачный, чванится.
Каменеют рога вперемешку с двойными рыбами.
В горном котле крепчайшее время варится.
В нём красновато распались стыд и любовь, которыми
пористый чуткий пляж инкрустирован наскоро...
Колыбель костяная, нагретый прибор истории,
каплю лилового сока отдай мне, ласковый!
из цикла
СЛОЖНАЯ БИОГРАФИЯ КАТУЛЛА
***
Гай Валерий, не ходи на званый вечер.
Лучше дома поработай над поэмой.
Эти встречи, эти речи, эти плечи...
Эти тени под глазами...
Эта тема...
Я любил её не так, как все, иначе.
Я люблю её, мою любовь не выжечь.
Я люблю её и о прошедшем плачу.
Я любил её и потому не выжил.
Гай Валерий, знаешь сам, ты очень болен.
Ты, как рыба без воды, без этой рыжей.
И куда ты, Гай, туда и боль с тобою...
Я люблю её, дрyгих в упор не вижу.
Я растратил свой талант на пыль и плесень.
Мы, поэты, препаскуднейшие люди.
(Ты – прохлада, ты – источник среди леса...)
Прокажённые, и нас никто не любит.
Я люблю её.
Люблю и ненавижу.
***
Сияет под одеждой нагота
любимой – он завидует одежде.
А вот улыбка... нет, уже не та,
что раньше, в прошлом, до разрыва, прежде...
Синонимы – пунийские слоны –
сознания и спектра лишены.
Её лодыжки... Боже – слепоты!
Ну, на худой конец, хоть катаракты.
Зачем Ты создал Клодию?!
– А ты?
Зачем ты создал «Аттиса»?
Вот так-то...
Жизнь, вынырнув из снов, спешит в слова.
«Верни тетрадки, сука!»
Черта с два!
* * *
Сигма, сигма, сигма... сигарета...
Позабуду, что хотел сказать.
Одуванчиками разлетелось лето --
не вернуть назад.
Я вчерашний, мне и мало горя,
что навечно ввёрнут в уши ритм.
В чашке белой яд ли, молоко ли --
невзаправду риск.
Ничего ещё не понимаю,
словно детям в цирке пламя пьют.
Как смешно! ладони окунаю
в памяти струю...
***
Днем грядущим сокрыты
все события в ряд,
как пейзаж после битвы...
Как пить дать, говорят.
Приходи, вырви зубы
запотевшей тоски,
освежи мои губы,
дай мне пить!
Дай мне пить!
Ничего не нарушу!
... словно мягкая ртуть,
время рвется наружу –
ничего не вернуть!
***
Вином золотым, винным солнцем облиты,
хмельны или просто легки,
в стремительной пляске несутся лапиты
с кентаврами вперегонки.
Шумят древолюди и ржут людокони,
весёлою силой полны.
Да царствует свадьба на всём Геликоне!
Не будет отныне войны!
С ладонями в такт ударяют копыта:
будь счастлив, будь счастлив, жених!
Танцуют кентавры, танцуют лапиты –
как славно остаться в живых!
А каждый кентавр приглядел себе кралю…
Под пение эпиталам
танцуют последние капли в бокале,
катящемся кромкой стола…
* * *
На Капри, на Тибре рыдает аргон.
По берегу -- арки и пары.
Победа бедна, как спартанский жаргон,
последний, безумный и старый.
Ещё не успели слезинку испить,
а лето опятъ улетело.
Притиснуто в транспорте время в час пик --
слепое и тёплое тело.
И свет не зажечь, и нельзя позабыть,
дыханье таить, не обидеть...
Столы сатурналий.
На вёрстах столбы.
В Молдавию едет Овидий.
Кюхельбекер
Нет звезд – в пробитом небе только трещины,
нет мужества в пустынной голове,
нет друга, нет подруги – как обещано,
и часовой устал шататься по траве.
И тяжела же служба гренадерова:
у часового ноет зуб глазной,
и в красный омут окунает голову...
Оно всегда вот так перед весной.
А, невидаль-тоска за стенкой этою!
Прозрачный штык не тянется, не сон.
Питается империя поэтами,
приправою – аттическая соль.
Но, обнимая профиль неэллинский,
тебя кривая все еще везла,
как твоего героя до Елены
вез ловкий бог, скукожась у весла.
из цикла «Ряженые»
***
На бумаге бывают жёлтые пятна --
это дерево проступает обратно.
В тёмном свете оранжевые они.
Так лоза из солнца пьёт сновиденья,
и ей нет до жажды и жадности дела.
Желаешь тонуть --
тони!
Солнце тоже ждёт, того и не эная.
Золотая, чёрная, золотая,
полосатая одежда судьбы.
Под одеждой -- душа, она же и тело,
и ей нет до жажды и жадности дела.
Кто тебе мешает
любить?
***
Ты проснёшься скоро. Кофе закипает.
Нас кофейной пеной время обступает.
Время всё точнее, пена всё пышнее,
всё горчит сильнее.
Я тебя люблю!
И стихи, и звёзды время уничтожит,
и цветы, и птиц, и нас с тобою тоже.
Но за то, что мы с тобой не разминулись,
будь благословенно, время во хмелю!
Если мы не вместе, времени -- избыток.
Колесо его -- для бега и для пыток.
Время всё быстрее, жажда всё острее,
всё горчит сильнее...
Я тебя люблю!
Были мы когда-то существом единым.
Как же я теперь смогу тебя покинуть?
Как же я теперь...
***
Тело пляшет, гневается, пишет.
В нём страданье.
Это — навсегда.
Нас вбирает дождь без передышек.
Смерть и осень — там ли, где вода?
Комната твоя, как толстый свитер.
Травы проступают сквозь слова.
Дождь прошёл.
Ваш город слёзы вытер.
Где-то затерялась голова...
Разбирайте старые заказы!
(Лет ушедших чёрная тесьма...)
Ждать письма, люблю, чеканить фразы.
Ждать письма.
***
Ошибся ты, старик Хайам:
я пил вино и не однажды;
оно (о Господи, отдам
всю кровь!) не утоляет жажды!
Как жажда сушит изнутри,
несёт, раскачивает, мучит!
Ну что же трусишь ты? Смотри!
Ты думал: спящим будет лучше?
Смешались гнусность и жара,
сравнялись голод и отвага,
и только жажда, как вчера…
Сильней по-украински:
«жага»!
|