27 декабря. Вторая речка
В декабре, - говорят, - в декабре,
На заре, - отвечаю, - на зорьке,
На амбаре, на досках, на корке
Крови спекшейся, и на коре…
По реке, - говорят, - по воде,
На плотах, - отвечаю, - на веслах,
Елях спиленных, срубленных соснах,
Душах стылых, постылой беде.
А стихи, - говорят, - а слова,
В мерзлоту, - отвечаю, - в туманы,
И летят журавлей караваны,
И ахейская льется листва.
Времена, времена, - говорят,
В пустоту, - отвечаю, - в беспамять,
На Дунае, на Волге, на Каме,
И кивают. И молча стоят.
* Вторая речка - река под Владивостоком, также название лагеря, где умер О.Мандельштам (прим. публикатора)
***
Как качаются льды
На волне, над волной,
Среди черной воды
Под луной золотой.
Белых чаек прибой
(Желтых зданий тюрьма,
На Неве, над Невой
Умирает зима), -
Как безжалостны их
Шепот, гомон, - и плач
Петропавловских игл,
И судачь не судачь
(Если сходит с ума
без нее этот град), -
обветшала сума
четверть века назад,
Остаются огни
Над рекой, над судьбой,
И мерцают они
Как прибой, как отбой.
Путешествие по воде
Стремнина, череда островов,
Камень, покрытый лесом,
Базальтовый мур, под собственным весом
Расслоившийся среди рек и ветров.
Здесь бы и жить, ловить рыбу,
Ходить на моторке, кормить чаек,
Мимо плывущий паром встречая,
Думать о том, что и мы могли бы
С нашего острова с женой перебраться
На материк, где твёрже почва,
А здесь только раз в месяц почта
И не с кем, кроме травы, общаться.
Хотя по ночам маяк мигает,
Ухнет филин, со сна, должно быть,
Со лба стирая сажу и копоть,
Сидим у костра, у мира с края.
И что нам чужая жизнь двойная,
Где нет тишины, воды, листьев,
Чайка над нами с утра зависнет,
Небо, что колыбель, качая.
Памяти Владимира Рыженко
Если сумрака слезу
Искупила соль морская…
Поль Валери. «Зримое».
Горчичная струя,
Лазоревое море.
Чернеют якоря
На охряном призоре.
Свобода и простор
Им без цепей и рыбы.
Душевный разговор
Между собой вести бы.
Оставить связь с людьми,
Без лоцмана и сбруи
Уставшими грудьми
Не биться в плоть земную.
Двойной их профиль слит
На берегу пустынном.
И чайка голосит,
Как мать над мёртвым сыном.
Апостолы. Эль Греко
Тосканской зыбкости верблюжья
колыбель,
Растаивающая прядь.
Чем ближе смерть, прозрачнее
свирель,
Жирнее почвы пядь.
И эти кипарисы, и гора,
и удлиненный жест
Армады среди моря, и жара:
овечьих мест
Средь одуванчиков, левкоя, резеды,
Среди сгорающих олив.
Губам потрескавшимся б
горсточку воды.
Свод ночью так высок
(чуть вздрогнет под рукой)
и молчалив
* * *
Взять, уехать бы в никуда,
Где холмы и реки составляют одну линию,
Где слово «вода» и есть вода
Глубокая, синяя.
Там деревья дольше живут, чем мы,
А трава выше бегущей собаки,
И не хватит белка, белил, сурьмы,
Чтоб замазать перепады, где взлёты и буераки.
Дорогие озёра, стойбища сна!
Со́сны, лёгкие, как птенцы
цапли, вспыхивающей, что блесна.
Золотых колосьев венцы.
Старой мельницы круговорот,
Ряска двигающихся болот,
В глубине сырой поворот,
Взмах, прощающий от ворот.
Что ж, прощай и ты, человечий костяк,
Привечай нас, сырой песок.
Дом для тёплой жилки – висок,
Гроб, где крови поток обмяк.
Из цикла
Русские поэты
***
Он умер от инфаркта.
Хрустального певца
Позолотилась карта
В преддверии конца.
Как малые побеги
Однажды написал.
Пахучий храм телеги,
Небесный сеновал.
Душа-жалейка плачет,
Как чайка на песке,
То, бедная, судачит,
То голосит в тоске.
Молчит душа-гречанка,
Мигает ей звезда.
Уходят с полустанка
На небо поезда.
10.04.02
***
Сиплый пар, петербургская хлябь
И воздушная сфера вокзала.
По Неве предрассветная рябь,
Как предсмертная поступь портала.
Чудный город, родной и сквозной,
Отраженья воды и гранита,
В жёлтых окнах над чёрной рекой
Облаков серебристая свита.
И когда паровозный гудок
Вдруг вплетается в траурный полдень,
Будто поезд ушёл на восток,
А на западе время не помнят,
Умолкает шарманка, ларец
Открывается, полн лепестками.
На ступеньках расцветший венец
Перед дверью, закрытой не нами.
19.06.02
***
Если ты появляешься ночью такой
Полувлажною, полуслепой,
Вся из воздуха соткана, в белой фате,
Повторив очертания те,
Что ласкал и оплакивал нежно тому
Лет пятнадцать в чужом, непригодном дому.
Что ж, и в нашем саду расцветёт в январе
Куст прозрачной сирени на дивной горе,
Лепестки отпуская до дивной реки,
Над которой парят до сих пор мотыльки.
Их увидишь, когда набежит на глаза
Золотистого неба слеза.
***
Если смотришь на горную реку с моста,
То можно увидеть дно,
Гряду камней, родные места
Или чужое окно.
Или просто от грязи взвесь,
Мутные времена,
Можно ведь умереть и здесь,
И не коснуться дна.
Или коснуться в такую глубь,
Где ни моста, ни реки,
Стайки рыбешек, надежд. Приголубь
На расстоянье руки.
Тарковские в Юрьевце
I
НЁмда, белая вода, золотые невода,
Как по полю разгулялась стопудовая беда.
Лёд трескучий, словно боль, запах краски, канифоль,
Ящик намертво сколочен, и уже готова роль.
Пачки писем в нем лежат, буквы русские дрожат,
Как ушел солдат сражаться, был во всем он виноват.
Лошадь ржет, шуршит овёс, куры бродят, брешет пёс,
А на розвальнях рогожа, чтоб укрыться в полный рост.
II
Прощай, трескучая вода,
Последний лёд,
И мартовские холода,
И песенка навзлёт.
Какая зреет впереди
И жизнь, и ширь.
Но бьётся, как в силках, в груди
Подраненный снегирь.
III
Пятиглавая церковь на том берегу,
А в далекой УкрАине – глад.
Здесь, в Завражье – покрестят, а там – ни гу-гу,
Как в пуху, в черноземе лежат.
И апостол Андрей, и умолкнувший брат,
СотАинник Сергиев, – тут,
Где умученных души, как птенчики, в ряд
Крохи хлеба небесного ждут.
И гудят на погосте звериной пургой
То ли колокол, то ли года.
И язык человечий им вторит нагой.
Лед идет. И над Волгой – звезда.
Крестопоклонная неделя, март
***
За окном моим куст сирени,
А поётся всё тяжелей,
И кузнечик сверчит без лени
О судьбе моей.
Улетели недавно птицы.
В ожидании холодов
Листьям падающим снится
Воскрешенье плодов.
Расцветай же, бутон пятипалый,
Возвращайтесь, птицы, домой.
За друзей ушедших, усталых,
Пропоёте вы упокой.
Щебетанье, щелчки и пенье,
Стрекотание кузнеца,
Увяданье цветов сирени –
Это всё отголоски Творца.
И другого пути не бывает,
И пейзаж-то один, и день.
Увядает, себя убивает,
И опять расцветает сирень.
***
Сирень расцветает в неспешном саду,
Трепещут слова, словно рябь на пруду,
И ветер кудрявый, касаясь осоки,
Легко замирает на ноте высокой.
О чём этот ветер и листьев шептанье?
Тут камни живые и мертвая тайна.
О вечной любви, о внезапной разлуке,
О чёрной земле, замирающей в муке?
О птицах парящих, о лилии влажной,
О том что мгновенно, нетленно, неважно?
О иве, склонившей седое обличье,
О мире подземном, о возгласах птичьих?
О лёгкой слезе, задрожавшей на розе,
Поэзии тихой, умолкнувшей прозе?
Спасатель
В белом домике вдруг загорается свет,
Красный круг говорит: «Он тут».
И выходит спасатель, в жилет одет,
И к нему мертвеца несут.
Заплелись в волосах мертвеца рачки,
И моллюски в устах его,
И белесой коркой покрыты зрачки –
Льдом средь дантовых берегов.
В чёрном старом саду стоит тишина,
Кипарисы-солдаты молчат.
«Он спасет или нет?» - бормочет волна,
И летучие мыши кричат.
И берет спасатель ладонь свою,
И прикладывает к груди,
И трещат цикады, сверчки поют:
«Все мы грешны, суди не суди,
Но поем и знаем – таков улов,
Потому как назначено так.
Почему ж человек к смерти готов,
Умирать человек мастак?»
И павлины гундосят свое во тьме,
И стаканы у пьяниц звенят,
И тяжелые волны по спинам камней,
Как щенки, доползают до пят.
И Спасатель плачет над мертвецом,
И маяк, как архангела свет,
Наклоняясь огромным чистым лицом
Утверждает, что смерти нет.
И летит в темноту спасательный круг,
И мертвец открывает глаза,
И огромное море светится вдруг,
Словно золото и бирюза.
|