Столько ехали к морю – века.
Торопились и не успевали.
Широка ты моя, широка,
вот и Крым, в кабаках: трали-вали.
Наш, пронзающий мир, Ягуар
спорил с фурами лёгким движеньем,
обгонял - и сгорающий шар
над полями светил с напряженьем.
В кипарисах сверкнёт, и ещё,
и сияющей синью постелет
за обрывом. Но время печёт,
а Икарус ползёт еле-еле.
У Икара подкрученный ус.
Славный отпрыск венгерских рабочих,
ветеран, знает времени вкус,
молодецких полётов не хочет.
Здесь, на узких витках обгонять
местных возчиков небезопасно.
Вот - опять море синим, опять,
там кораблик рыбачит бесстрастно,
солнце падает. Быстрый рывок
неизбежен, с автобусом споря.
И дорога мотает моток
наших судеб до самого моря,
до которого – вот уж, рукой,
но, опять: повороты, заторы.
Все устали и бледной щекой
ты прижалась к стеклу, за которым…

Великан

К домам подходит великан
с громАми в рукаве и радугой в зрачке.
Порывы ветра закрывают двери в храм,
но служка их цепляет на крючке
из меди. Сжатый воздух бьёт толпу
и колыхает древние ворота.
Рекой колотит великан себя по лбу,
вонзая клык сверкающий в кого-то
безвинного, в круги пернатых стай.
Бежит, звенит испуганный трамвай,
облитый леденящею водой,
звенит: «прости депо, прощай».
Потом стихает всё. Дорога в рай открыта.
Летит капель над скошенной травой
и свежий ветерок несёт избитый
слепой мотив про Мурку и любовь.

Рыбак

Летят машины в черноту
и в облаках полно проталин,
рыбак идёт ловить звезду
на фоне харьковских развалин.
Будильник звякнет - и пора,
мужицкий выбор: быть свободным,
оставить стены в 5 утра,
дышать течением холодным.
Чтоб встретить солнце у метро,
в толпе, без страха и упрёка,
и в небо щуриться хитро,
и выпить водки одиноко.

Ловите, рыбы, рыбака -
рыбак становится пейзажем.
Мелеет на земле река.
Осенний ветер, абордажем,
берёт за бары рыжий сквер,
а после телеграф и бары.
Несёт волной небесных сфер,
на экспорт, дыма шаровары.
Рыбак прилёг на край дождя.
В машинах клерки едут мимо.
Патруль смеётся, проходя:
всех веселее Пётр и Дима.

Вот так, лежишь на мураве,
страна даёт тебе свободу,
а также козырь в рукаве:
жить или сдохнуть. На погоду
скрипят ворота в небесах.
У речки квакают лягушки.
Воюет с дьяволом монах.
И нет ни смерти, ни подушки.
_________________________

Да

Мир не может быть понят. К примеру: вот я -
очень сильно непонятый мною.
Или ты, часть меня… Вывод прост как петля,
и прекрасен как выпад героя:
1)К нам летит Дед Мороз, детворой окрылён,
в кокаине поля и овраги.
2)Открывают учёные новый закон.
3)Изучает бухгалтер бумаги.
И когда ты мне твёрдо промолвишь: «Взлети!» -
я взлечу, без попыток отпора.
Я куда-то взлечу, значит, песне цвести,
значит, есть у Вселенной опора.

Сканер и оса

Сканер очень безразличен –
что стихи ему, что зад…
Человек же очень личен,
и прекрасен, и трагичен,
и животные дрожат.
Дом стоит. Машина едет.
К небу дерево растёт.
Человек собою бредит…
По асфальту бродит ветер.
Птичка песенку поёт.
На нью-йоркском небосклоне
распустилась стайка звёзд.
А в России, на бетоне,
ржавый Ленин в утре тонет,
из него дороги хвост.
Я иду по той дороге –
очень-очень человек.
В голове моей тревоги,
между мыслями пороги,
над моим похмельем снег.
Вот Алжир – под небом пальмы...
Пролетает самолет.
Человек - всего центральней,
но мне снится город дальний,
я – оса, а в окнах мёд.

Дальше

Верится пропаганде
искренне и всерьёз.
Я крепко пью на веранде.
Глядя на звёзды, замёрз.
Всё же, не лыком шитый,
думаю что, на треть,
путь позади разбитый,
дальше - любовь и смерть

Ночь в саду

Разбуди меня нокиа пыльный,
среди яблочных рук, под звездой,
чтобы веки тяжёлыми были
и трава угрожала росой.                     

Я не стану рассматривать числа.
Пусть твой голос, из кокона сна,
уведёт за собою без смысла,
без иллюзий, без века, без дна.

Чтобы, молнией, небо могуче
шевельнулось в холодной воде.
Чтобы Родина плыла над тучей
в виде спутников, звёзд и т.д

***

Лампа светит. Муха плачет.
Дождь стучит по крыше дачи.
Осень. Ангелы летят -
очевидцы спят.

Этот миг других пьянее:
мы вдвоём и жизнь светлее
чем красивые слова.
Ты молчишь, во всём права.

И молчится - как поётся.
По стеклу дорога льётся,
поднимаясь над трубой
тишиною голубой.

Про луну

Когда вьюга апреля влетает цветами в окно, молодая дорога ложится на чёрное дно.
Там, со дна, в небе родины видно луну... И поэтому мне хорошо, я теперь не усну.

"Где апрель?" - ты мне скажешь: "На улице лёд. Убивают случайных людей! Дело шьёт
прокурор невиновному! Где чудеса? Для волков она светит на все небеса!"

Нет, моё отражение, разницы нет. Талым, страстным апрелем наполненный свет
удивительно лёгок и мягок, дорога юна. Только так и бывает сквозь небо со дна.

Холодец дорог

Вокруг плывут бульварные огни,
трамвай грохочет, огибая угол.
Ползут проспекты, связанные в дни.
Сквозь нас летят послания на googol -

сквозь холодец дорог, винцо дождя...
Надутая пустотами газета
в руках шуршит кроссвордами. Вождя
ругают старики упорно, это

возможность не молчать. Дождя итоги:
мечтательность, размытые пути,
божественная даль вокруг - дороги
во все концы (кроссворды ли, вожди).

Счастливец в Рай, а нечестивец в аццком
аду страдает, выгорая вновь.
Мне повезло, ведь я с тобой в Рыбацком
или в Гурзуфе, и у нас любовь.

Я здесь и я не здесь. Я жив не только
как пассажир. Я – вне, совсем другой.
Вор улыбается щербатый: вот их сколько,
потенциальных жертв. Но вор немой,

вдруг, сам тоскует, прижимаясь к тётке...
Водитель нажимает что-то там
и  замедляется. Вот в этот миг короткий
дверь открывается, а дальше - каждый сам.

Кино

Режиссёр режет будни на мелкие вспышки
и монтирует кадры - где листья и ветер,
где случайный подъезд, где высоты и вышки,
где мы плачем в ночи, друг за друга в ответе.

Остальное уйдёт. Дряхлый киномеханик
будет книгу читать и заваривать в кружке
трын-траву, пока плёнка кого-то обманет,
пока звёзды звенят и рифмуют кукушки.

Пока строчку диктует дрожащая совесть.
Пока синий борей громыхает в окошко.
Пока всё настоящее: танго и повесть,
и дорога, и музыка, и неотложка.

Тамагочи

Тут бы свалить на период зимы,
застраховать себя от снегопада,
тут бы немножечко жизни взаймы
и ни какой такой смерти не надо.

В утреннем кофе из краника ночи
может вполне обнаружится кит.
Вскроешь себя: а внутри тамагочи
что–то из Моцарта жалко пищит.

Соловьи над нами

В одеялах труха и песок,
зимний ветер танцует в ногах,
по стене фиолетовый сок -
это сон, всё бывает во снах.

Просыпайся, на улице дождь,
шелестит под колёсами грязь,
в новостях из Америки  вождь
говорит про культурную связь.

Между вечностью, мной и тобой
нитка тонкая, тоньше стиха -
мы как бусины с разной судьбой.
Мы листва, мы одеты в снега.

Мы вагоны спешащие и
одиночество в ж/д узле
превращается в соловьи
над дрожащим перроном во мгле.

Щенок

Потому что в заборе дыра
не замечена с высоты,
убегает щенок со двора
сквозь туман, фонари и сады.

Как он будет бежать в тишине
под колёсами поездов,
и скулить своё счастье луне,
и визжать для ночных мотыльков!

Степь

Степь проста и мудра:
вот - трава, вот - ветра.
Вот - нет нас и кипит
каша из топора.

Облака удивительной формы
говорят над бескрайней землёй,
посыпают дороги, сверх нормы,
небывалою тишиной.

Протекают ручьи сквозь солдата,
вырастает трава изо лба...
Об железку ударит лопата
и встаёт на загривке судьба.

И уснула у кромки бетона,
на века, в безголосом песке,
твоя каска, звездою обожжёна,
с ржавой дыркою в правом виске.