Фрагменты из текста авторского моноспектакля «HOMO FORTUNATUS или Человек счастливый»
Ленивый воздух Одессы
В Одессе удивительный воздух, ленивый и чувственный, и в то же время, пропитанный живительными импульсами, как первобытный, доисторический бульон, в котором зародилась жизнь. Начиная с весны, затапливающей весь город пьянящим духом акаций, и до поздней осени, горящей жёлто-красными листьями, Одесса не устаёт потчевать своих обитателей потоками солнца различного накала, букетами вкусов, цветов, запахов, солёными объятиями моря и ветра, звуками прибоя и шумом Привоза, горячими улыбками и перчёными шутками, рассыпанными нехотя, и где попало. И только серой слякотной зимой Одесса засыпает, становясь отстранённой и безучастной; таится где-то в глубине своих снов…
… … …
Однажды, когда я была уже не очень маленькой девочкой, настал момент, который пронзил меня насквозь солнечным светом, как стрекозу булавкой, и пригвоздил на веки вечные прямо к Богу в петлицу. Было лето, я стояла перед зеркалом, которое умещало меня всю целиком. Из окна лупило солнце и, отражаясь в зеркале, затапливало мне лицо, волосы, глаза. И вдруг я поняла, что – родилась и живу. Прочувствовала эту ликующую радость всем существом – насквозь, навылет, – что у меня есть я, со смуглой кожей и струящимися золотыми волосами, что во мне пульсируют, затаившись, немереные силы и возможности. А ведь всего этого могло и не быть! (У меня были все шансы вовсе не родиться). И осторожная, как тайный сговор, благодарность потекла золотой нитью к Тому, кто одарил меня всем этим богатством. Теперь, когда мне бывает больно или пусто, тоскливо или бессмысленно, я заглядываю в это мгновение, как в бездонный колодец, сквозь который видны золотые прииски моей судьбы. И тогда, алчным золотоискателем, я начинаю понимать, как много из обещанного, всё ещё не сделано, как много упущено, и как много ещё нужно, нужно сделать, во что бы то ни стало. И больше всего я задолжала этому трепещущему золотою рыбкой ощущению бытия, которое обязано оставаться во всём, что бы я ни делала, к чему бы ни прикасалась.
Зелёная
Весна в тот год совпала с первой «взрослой» любовью, с ощущением, что я – девушка, с распирающе-томящей болью растущей груди и поющим, как струна, телом, пружинисто изгибающимся во время ходьбы. А взгляды тогда чутко воспринимались всей кожей, и были почти равносильны прикосновениям. Влажный от весенних дождей ветер проглаживал мне лицо и шею, запускал свои пальцы в гущу волос, от чего они кудрявились пышным ореолом и волнисто развевались сзади, вдогонку моим стремительным шагам.
И вот оно, наконец, такое долгожданное первое свидание. Это было где-то на склонах, над пляжем Отрада. ……… Гусеница ползла по ветке куста, молодая и зелёная, как всё вокруг. Ощетинившись во все стороны волосками, особенно яростно и торжествующе увенчивающими полоску на спинке, она старательно подтягивала хвост, выгибая туловище, а потом, с гимнастической ловкостью, разгибалась, будто пыталась измерить длину своего пути в гусеницах.
………
Мы сидим на скамейке под кустом. Запах прогретой весенней зелени смешивается с запахом моря. Солнце уставилось на нас, как на школьников, ещё не напроказивших, но явно замышляющих что-то запретное. Он раскинул руки по спинке скамейки. Так я оказалась уже наполовину приобнятой, по крайней мере, смиренно замершей где-то у него под крылом. И каждая мурашка на коже мучительно просит, чтобы эти, несостоявшиеся ещё, объятия сомкнулись уже на самом деле! Он повернул голову, испытующе заглянул в меня. Я увидела зелёные, близко посаженные глаза с загнутыми золотистыми ресницами, которые смотрели на меня с тою же проницательностью, что и солнце. Стало ясно, что двоечница здесь – только я. Конечно, мне же ещё только 14, а ему – уже 20! Паника внутри привела меня к полному столбняку… правда, какому-то блаженному. – Малая! Знаешь, как называются эти цветы? – он наклонился и сорвал среди подростково-ершистой травы несколько маленьких жёлтых цветочков, отблёскивающих на солнце глянцевой внутренностью лепестков. – … Нет, не знаю, – ответила я, понимая, что проваливаю первый серьёзный экзамен. – Они называются «гусиные лапки», это мои любимые цветы, – и на секунду веснушки у него на носу наморщились. – Я тоже люблю всё жёлтое, – пульс во мне начал беспорядочно метаться по всему телу. – Ну, тогда я тебе их дарю! В моей голове тут же заскакали не знамо, откуда поступающие справки: дарить жёлтые цветы – к обману, к измене, к разлуке… – Нет, – пискнула я виновато и беспомощно, – жёлтые цветы дарить нельзя… – Эти – можно, – убеждённо заявил он и сунул мне в ладошку махонький букетик. Я уставилась в цветочные, наивно растопыренные мордочки, не очень понимая, радоваться мне или печалиться. Застав меня врасплох, он прикоснулся губами к моим губам. В первую секунду я одеревенела от неожиданности. А потом его руки стали обволакивать меня – затылок, спина, плечи, грудь – вокруг меня свивался теплый кокон, и я понеслась куда-то вглубь жизни, навстречу сладкому, как нектар, вкусу… у-у-у-У-У… И вдруг я зависла над поляной. Внизу, на лавочке сидели двое – я, как-то по школьному сидя с аккуратно сомкнутыми коленками, зажав в ладошке «гусиные лапки», и он, обвив, как плющ, мои плечи и талию. Мои волосы разлились с запрокинутой головы золотыми волнами по его рукам. Казалось, двое жадно пьют друг друга и никак не могут напиться… Это длилось вечно.
………
Гусеница старательно и истово подтянула хвост, выгнулась дугой, потом вытянулась, с наслаждением обхватывая всеми лапками свою ветку и подножие листа. Волоски её при каждом движении топырились, задевая друг друга и щекотно морочили кожицу… сочный дух листа… Хрясть – и остренькие зубки впиваются в его зелень… о!.. ещё, ещё… кусь… кусь… да, да, да… вот так и должно быть… всег-да… да…да… да!.. ……… Хоп… и я снова здесь, в своём теле… Ничего не понимаю… Мы как-то, с трудом отлепились друг от друга. Плечом я вписалась ему подмышку. Перед глазами – его ухо и слегка небритая щека… он с трудом переводит дыхание. – Малая! Ты меня любишь? И снова паника. Как?.. что надо говорить?.. это можно… – говорить «люблю» вот так, прямо – сразу?.. – …Н-не знаю…– не найдя ничего умнее, ответила я. – Как «не знаю»? – Он смотрит на меня с явным раскаянием, – Малая!.. Запомни, целоваться и отдаваться можно только по любви. – Да, да! Я люблю тебя… люблю! – И я, даже, кажется, вскакиваю… Но, как же теперь всё это звучит глупо и неубедительно! Детский лепет на лужайке… а-а-а… какая же я дура! Он, нехотя, но неотвратимо выпрямляется, приглаживает мои волосы… ребёнка по головке погладил – мелькает у меня… И, кажется, что-то ещё говорится… как в вакууме… а вскоре он ведёт меня домой, и, в общем-то, ласково прощается у подъезда. В серой прохладе я поднимаюсь по лестнице, упрямо перешагивая через две ступеньки… Вдруг замечаю зажатые в кулаке цветы. Они уже повисли в полуобморочном состоянии… а я и не заметила, как удушила их. И тут мордочка моя вся скрючивается, а из глаз жгуче и сладко выкатываются слезищи, бороздят щёки, подбородок, валятся прямо на «гусиные лапки». – Ы-ы-ы-ы!.. Ы-ы-ы-ы-ы… ы-ы-ы-ы!.. Бестолочь!.. Ну, почему я такая бестолочь?!!
Ветки в костре
Однажды зимой я наблюдала, как рубили деревья и жгли их в костре. Случилось так, что мне досталась роль кострового. Разжечь среди снегов свежие, невысохшие ветки было непросто. Их приходилось поливать какой-то горючей смесью. Наконец пламя полыхнуло и разгорелось. И тут я увидела зрелище, которое меня потрясло. Малюсенькие почки на ветках, заготовленные впрок для не наступившей ещё весны, прямо на глазах начали взбухать и лопаться, выпуская нежно-зелёные листочки, которые нехотя поддавались пламени, и спустя несколько долгих секунд, чернели и рассыпались пеплом. Кучи подтаскиваемых веток росли, а я, заворожённая, подбрасывала их в огонь, наблюдая, как охваченные пламенем, уже отрубленные от жизни, ветки переживали свою жаркую, скоротечную весну, чтобы, едва успев изумиться, опрометью броситься в небытие. А огонь скакал, выплясывая свои магические выкрутасы, с торжеством пожирая всё новые и новые жертвы, растопыривающие зелёные пальцы, пытающиеся уцепиться за пролетающее мгновение, успеть обнять, потрогать, прожить исходящую жизнь. Интересно, счастье это для них, или нет? Ткань вечности
Наверное, если смотреть высоко-высоко из Вечности, поток времени будет смотреться как однородное, слегка волнистое полотно, или как тело, покрытое гладкой кожей. А, если приблизиться и взглянуть на него через какой-нибудь гигантский микроскоп, то ткань эта зашевелится, закопошится всевозможными сущностями и процессами. И если умудришься нырнуть в него, то увидишь, что вокруг кипит и бурлит, кишмя кишит жизнь, толкается и манит, обещает и обманывает. Так, глядишь, зазеваешься, что и вовсе приживёшься, пустишь корни и забудешь заглядывать обратно, в Вечность. А между нами и нашими ангелами-хранителями, до нашего рождения, видимо, происходит примерно вот что.
Душа. Но зачем? Мне и здесь хорошо. Ангел. Но пойми! Это такая тренировка. Чтобы душа росла, ей нужно напряжение и… распряжение, зарядка и разрядка. Душа. Но что же там можно делать? Ведь всё это – сплошная нелепица… Ангел. Да, но там это считается логикой… они называют это законами природы и изучают. Душа. Как же там можно что-то изучать, когда всё вокруг – плотное и тяжёлое? И, к тому же сам ты – плотный и тяжёлый? И каждый шаг порождает последствия – плотные и тяжёлые? Ангел. Да, да, там всё и плотное, и потное, но тем не менее, поверь, это тоже, своего рода… форма жизни. И многие так привыкают, что даже держатся за неё. Душа. За что же там держаться? Ведь это мука – быть таким неповоротливым и неподъёмным – ни полетать, ни создать свои пространства-мысли. Ангел. Ну, полетать там, конечно, не очень-то придётся, разве что… на таких специальных приспособлениях… А создать свою мысль – это у них тоже есть. Да и пространство тоже! Правда, на это, как правило, уходит почти вся жизнь, да и пространствишко, сказать по правде, зачастую совсем малюсенькое… как его там… А! – дом называется … Так вот, они ещё очень гордятся его крепостью… и долговечностью. Душа. Крепостью? Долговеч… (смеётся). У них у самих-то жизнишки…– пшик – и нету. Всё рушится. Ведь все тела, ну которые из материи, не успеют создаться, как тут же в них начинают распад. Чем же тут можно гордиться? Какая долговечность? (ухахатывается, внезапно посерьёзнел). А время! Надо же такое выдумать! Ведь оно же всегда только и делает, что проходит! Ангел. Ладно, ладно… окунись сперва, освойся, а тогда и накритикуешься всласть… вот народ! Душа. Я вообще не понимаю, как там можно жить? Да и стоит ли? Ангел. Э-э-э! Стоит, стоит! А потом – чего волноваться? Ты ведь будешь просыпаться сюда каждую ночь. Без этого, конечно, трудно было бы там удержаться – такие перегрузки!.. А тут – полетаешь и расправишься, разомнёшь отсиженную в теле душу. Так что – не бойся... Да там, и не просыпаясь, можно иногда заглядывать сюда – у некоторых получается. Чаще всего, от любви, особенно, если умудряются стихи, знаешь, писать, картины, музыку. Представляешь, ты, как бы там, а на самом деле – весь тут… ну, разве что тело… Душа. Да, вот, кстати, о теле. А может, не надо? Ангел. Ну, вот ещё – не надо! Трудно будет – меня помяни, я всегда рядом. Давай-ка, давай, не упрямься. У-у-у! Оно там уж заждалось совсем – тело твоё. Так что, мой маленький, зажмурь поскорее свою бессмертную душеньку и ныряй – туда, в сон, на землю. Душа. А может, как-нибудь?.. Ангел. Ныряй-ныряй, не бойся. Ты и оглянуться не успеешь, как снова пора будет сюда возвращаться. Ещё во вкус войдёшь, упрямиться начнёшь, цепляться. Знаю я вас… ох, народ! (Подталкивает маленького; удаляющийся голос.) Душа. Но зачем?! А? ……уа! Уа! Уа! Ангел. О! Получилось! (Глядит вниз, на улетевшего.) Ну, с Богом! Вот смерть моя… Я вошла на сцену, когда репетиция уже началась. Он стоял почти спиной ко мне – долговязый, нескладный, в каком-то линялом тренировочном костюмчике, а когда повернул ко мне свою смешную мордаху, и глаза наши встретились, я почему-то остолбенела, и в голове пронеслось: «Вот смерть моя!..» Потом были несколько лет, когда я не подпускала его к себе близко. За это время он вызывал у меня самые разные чувства – от жгучего интереса до полного безразличия, от восхищения его артистизмом и чувством юмора до презрения и омерзения, когда он клеился ко всем женщинам, без исключения. В ту пору я была ещё первый раз замужем, и была абсолютно уверена – что никогда, ни при каких обстоятельствах не изменю мужу. А уж от такого-то дикого бабника я совершенно застрахована. И, тем не менее, настало время, когда взгляды наши пересеклись и законтачили с такой силой, так безраздельно и безысходно, что ещё после года безнадёжной борьбы всё же произошло то, что я считала совершенно невозможным. В ужасе от случившегося, я дала себе слово, что это никогда не повторится, а я всё забуду. И действительно, точной даты – когда всё началось, я назвать не могу. Зато связь наша продлилась больше 20-ти лет, с невероятными взлётами и немыслимыми передрягами, с чудовищными расставаниями и встречами, переполненными запредельным счастьем с разводами и уходами в другие браки с новыми и новыми возвращениями друг к другу. Но до чего же тут всё складывалось жутко, дико, катастрофически… А я, маниакально, несколько лет подряд, всё отстаивала, как еретичка на костре, свою отчаянную, неистовую веру, пыталась переиграть судьбу, что-то поменять в себе, в нём… На этот раз была идиотская ссора из-за какой-то нелепой девицы. Вроде и не было там ничего из ряду вон выходящего. Только, видно, что-то где-то переполнилось во мне… из непонятных глубин нарастал нечеловеческий гул, и нужно было скорей унести себя, отовсюду… от чужих глаз и ушей … чтобы не взорваться у всех на виду… Я неслась домой. И вдруг всё – одно за другим, одно за другим стало складываться – каскадом – в одно целое – маленькие осколочки, большие… всякие… и тут всё стеклось, наконец, в одну точку… сложилось, сложилось, сложилось… и наступила ясность. Полная ясность. Просто ты – другой. В тебе всё иначе устроено! Вот эта всеядность – твоя жизнь. Ты НИКОГДА не будешь любить так, как я. Тебе просто нечем! У тебя в этом месте души ничего нет – пусто! А вот во мне – почему-то!.. утолить эту гудящую, воющую лаву можешь ты, и только ты. И без тебя в моей жизни всё обращается в ничто, умножается на ноль. И только с тобой я – вылетаю за все пределы… и свет, и жизнь, и счастье, и полнота бытия – только ты… Ты спусковой крючок, дверца, окно… лазейка в ту, самую главную мою жизнь… но – никогда… нам – не встретиться там, в этом свете… никогда… и мне быть без тебя – всегда… что бы я ни делала, как бы ни сложилось... и не спасли бы ни штампы в паспорте, и ни жизнь под одной крышей… бесполезно! …осторожно… сейчас… взорвусь… бегом, домой… с глаз, с глаз, от людей, скорей… бегом… лестница, лифт, дверь… закрыть… всё… А-А-А-а-а-у-у-у-у!!!... АааааауууууООООо!!!... А-а-а-ва-а-а-а-у-у-о-а-ы-ы-ы… Вой из меня вырывается с чудовищной силой. Меня бьёт и мотает об пол, о батарею… стол, стул, окно, всё это – вид снизу. Изо рта вместе с воплями вырываются струи чёрного дыма и, змеясь, уползают в форточку. Руки, кажется, разбухли до размеров грелки, с сарделечными пальцами, которые вот-вот треснут, потому что из них, гудя, текут высоковольтные токи. Душа рвётся вон из тела… Тело – то выгибается дугой, то корёжится и выламывается, выворачивается наизнанку… О-О-У-у-ы-а-а-и-и-и это – длится, длится, длится… нескончаемо-о-о-о!!!… Вдруг – хоп… и дальше ничего нет... и я прекратилась. Совсем. Я до сих пор не знаю, была ли это – физическая смерть… Но для меня это был опыт смерти… …от которой я, как ни странно, очнулась. Очнулась перед рассветом, в серых сумерках. Тела не чувствую – не моё. Вспомнила… а ведь – всё кончено… М-м-м… что же дальше?.. и зачем?.. всё – испепелено. Пустыня. И ничего не нужно. Глаза открылись с трудом. Сама не заметила, как стала молиться, вперивши взгляд вверх, перед собой, в окно, в небо… И в этом полном отсутствии всего, вдруг поняла: «Я – есть! То, без чего нет жизни, отнято. Но я-то – есть!» Есть – я. И Тот, в небе, вокруг, во мне… Которому молюсь. И от этого в меня потёк первый вздох… как будто Кто-то дышал на замёрзшее стекло… потихоньку начала оттаивать на поверхности рёбер лунка… жизнь внедрялась всё глубже и глубже внутрь, отвоёвывая телесное пространство. «Возлюби... всем сердцем твоим, всем разумением твоим... возлюби... как самое себя... а остальное приложится...» Нелепая и беспомощная, как медуза на песке… как-то дошевелилась до кровати, вползла во взбаламученную кучу подушек, простыней, одеял, и, трясясь, отключилась.
………
Тесно… и душно… и темно… надо упереться… нетерпеливо повести туловищем… Вдруг через треснувшую оболочку хлынул поток света и запахов. Всё было мучительно знакомым… но в то же время – совсем другим… А самое главное – другою была она сама… Что-то изнутри томило, распирало, звало… Она повела плечиками, изо всех сил взмахнула крылышками…и вдруг поднялась в воздух… и полетела… А… А… А… взмах, взмах, взмах… я… лечу-у-у-у-у! всё выше и выше. ……… Я открыла глаза – в проёме распахнутого окна, на подоконнике сидела бабочка. Сначала она прикидывалась листком, непонятно как торчавшим из подоконника. Я пригляделась, потом приподнялась на локтях. Бабочка размеренно-демонстративно похлопала крылышками, изображая аплодисменты. В окно вливался солнечный день, заполнявший всё заоконное пространство. Захотелось пошевелиться. Встать. Всё тело было совсем слабым. Но, в то же время, я казалась себе намного легче обычного, и от этого нужно было заново учиться передвигаться. Я подошла поближе к бабочке. Она слегка присела, пошире распахнула крылышки, как бы предъявляя их напоследок во всей красе. Потом взмахнула ими и скачкообразно понеслась вдаль. Я высунулась вслед за ней. Воздух был тёплым. Лицо обнаруживало робкую улыбку. А в глубине грудной клетки что-то уже ворочалось, топорщилось и копошилось, расправляя крылышки. Какое счастье – я жива! И ведь проблемы не решились – ни одна! Но – какое счастье, что я могу что-то делать со всем этим!
Испытание избытком
Помню, когда рожала своего первого ребёнка… я тогда впервые поняла, что такое ответственность… то есть, буквально, в физиологическом смысле слова… Дикие, всё время нарастающие боли схваток, такие изнурительные, что в промежутках проваливаешься куда-то, в полное небытие, откуда тебя болью вытаскивает следующая схватка. И вдруг в какой-то момент я почувствовала, что нахожусь как бы лицом к лицу с Богом – Он смотрит на меня откуда-то сверху и ждёт… как я справлюсь... Вот у меня внутри живой человек, и от того, как я его рожу, зависит его жизнь, здоровье... А я понятья не имею, как это нужно делать. Но кроме меня этого не может сделать никто. Со мной происходит что-то, чего я никогда раньше не испытывала, и я полностью во власти этой силы, которая крутит и вертит меня, как хочет. Но при этом ребёнок находится во мне – внутри, и только я одна в ответе за его выход на свет!.. Но какое же счастье, когда это, наконец, произошло! Потом я поняла, что есть ещё множество вещей, которые за тебя – ну точно никто не сделает. Никто никогда не напишет твоих стихов, картин, музыки, не сыграет твоих ролей – так, как ты. Никто не долюбит за тебя, не поймёт то, что ты должен понять, не проживёт твою жизнь и не отдаст это всё другим. Ведь стихи либо берутся откуда-то, буквально диктуются, а ты только можешь их предельно точно записать… а если не успеешь, забудешь, то остаётся дикое чувство вины и утраты. Или тебя переполняет жуткое напряжение, как в гигантской скороварке, и нужно выпустить пар под страшным давлением, чтобы не взорваться. И отпускает – только когда найдешь абсолютно точные слова – про то, что внутри, переведёшь на человеческий язык. Тогда наступает освобождение и счастье. И это невероятное счастье. Молитва
Верую, Господи, в неслучайность случая, в неподотчётность Твою, парадоксальность, непредсказуемость, любовь и чувство юмора. Верую, что не всегда ты хочешь от нас того, что правильно. И что на одну и ту же Твою загадку ответы у всех должны оказаться разными. Верую, что жизнь свою нам нужно прожить так, чтобы Тебе, Господи, было интересно. А это трудно. Но Ты же для нас стараешься! Верую, Господи, что параллельные прямые пересекаются в бесконечности. Если Тебе очень захочется. Иначе – на что она, бесконечность, если даже там не пересечься? Но если у неё, у бесконечности нет ни конца, ни начала, то какая ей, в сущности, разница, когда и где нам, параллельным, пересекаться! Так почему бы – не сейчас? И не здесь где-нибудь, на этой Земле? А, Господи? Да, забыла! И спасибо Тебе за всё, что Ты делаешь! Спасибо – Тебе и моему бдительному Ангелу-Хранителю. Святая обузанность
– Да что же это такое – опять она прётся незнамо куда! Ну, пробка же, пробка, неужели не видно? Нет, неймётся ей, в обход пошла. Настырная… ну, опоздаешь, опоздаешь, успокойся. Куда торопишься? Нечего, нечего ручонками махать, машину ловить. Не видишь, все заняты. И маршрутки – битком. Отдохни, тебе говорят! Э, парень на бетономешалке, ты зачем тормозишь? Не твоё это дело пассажирок возить, да и ехать тебе в другую сторону… Гляди, гляди, что делает, в кабину к нему громоздится! Хватит парню лапшу на уши вешать – не проехать ему там, куда ты пальцем тычешь… Да куда ж ты, родной, по тротуару – передавишь же народ-то. Мало ли, что надо ей… а ты и рад стараться. Аккуратнее на поворотах, детскую площадку не зацепи, наделаешь тут делов, не видать же тебе ни фига из кабины твоей. Ох, аферистка неуёмная, не тормоши парня, дай хоть спокойно по этим колдобинам на нормальную дорогу выехать. Стой! Светофор красный горит. Ну, куда прёшься, дорогой, совсем ум потерял? Не дрова везёшь, да и у самого дома дети!.. Вот, люди!.. Рядом уже, рядом метро, угомонись, спокойнее подъезжай, не рвись поворачивать, погоди, пока проедут – ты не на главной дороге, правила уличного движения учить надо. Э! Красавица! Поблагодари водилу – он из-за тебя жизнью рисковал, а ты бежишь, торопишься… Не расталкивай народ, не расталкивай. Не ты его сюда насовала, не тебе и толкаться. Ах-ах-ах! «На работу опаздывать нехорошо»! Понимала бы чего. Ой, что-то слишком быстро она до метро добралась. В вагон села. «Осторожно, двери закрываются…» Ребята, не дело это! Кто там есть, сделайте что-нибудь… затор какой-нибудь. Я понимаю, что в метро пробку не организуешь, ну хоть поломку, что ли небольшую, минут так хотя бы на 5. А? Сделайте, братцы, очень нужно, я в долгу не останусь! Ай, молодцы, ай, спасибо! Стоять, не падать! Ну, тормознули чуток, ничего страшного. Что? Что ты сказала? – «Вот чёрт»?!! Ну и наглость. Приласкала, называется. Фу-х… хоть передохнуть чуток… Правильно. «Граждане пассажиры, просьба соблюдать спокойствие и порядок. По техническим причинам поезд задерживается». Ну, чего задёргались, окна заоткрывали… Говорят же – спокойствие… Не надолго это… Ладно, братцы, всё, хорош, нормалёк. 5 минут прошло. Можно уже, пускай едут. Если что – обращайтесь, я со своей стороны всегда подсоблю. О! О! Из метро вылетела и помчалась. Уже можешь не мчаться. На работу всё равно опоздала. А! Вот и оцепление, менты, скорая... Что рвёшься? Не видишь – авария! Машины всмятку… в аккурат там, где ты всегда из-за поворота вылетаешь? Ага! Побелела? Ножки затряслись? Ну, что скажешь? – «Слава тебе, Господи!»? Слава-то оно, конечно, слава. Но, между прочим, и Ангела своего не грех помянуть! Так, стоп! А вот здесь ты спотыкаешься! Не обходи, не обходи ямку! Спотыкаешься, тебе говорят. Так, молодец. И не «вот, дьявол» тебе никакой. Совсем распоясалась… А вы не проходите мимо, уважаемый! Да, да, помогите даме подняться, коленку потрите, ушибла всё-таки… Ну, обопрись же, бестолочь, когда мужчина руку предлагает. У него там, между прочим от руки и до сердца рукой подать… И пускай проводит. Нечего-нечего! И телефон свой не забудь ему написать. Да, да, именно – на всякий случай… А эту дурь из головы выброси – ты уже со своим чувством долга только что чуть башки не лишилась, а туда же! «Прилично ли знакомиться на улице с неизвестным мужчиной?»! А со своим мужем на улице знакомиться прилично? Не узнаёшь? Понятно, что не узнаёшь – муж-то будущий! Чего? Ты уже замужем? Ты так думаешь?! Господи, опять она со своими условностями! Ну, скажи хоть ты ей! Упарился я с нею, ей богу! Телефончик то, телефончик пиши правильно, циферки не меняй! Мужа она боится травмировать! Да от твоего то уже другая на четвёртом месяце беременности. Всё примериваются, как бы тебе сообщить, чтобы ты в обморок не шлёпнулась. А она спасителя своего, судьбу свою чуть без телефона не отправила на все четыре стороны! Всё. Порядок. Теперь иди уже, иди на свою работу… А лучше – отдохни и расслабься. Перед новой жизнью. Ну и замучился я с тобой, упёртой, прости меня, Господи! А с другой стороны – куда от тебя денешься? Дурында ты моя! Святая обузанность.
