Дремотен зимний Репск,
малоподвижен. А зима в провинции долгая, потому и берегут люди силы свои
как зеницу ока, куда-либо перемещаются неохотно, медленно, разве что - с
достоинством. Днем еще так себе, мотаются по нужде, но в присутственных
местах норовят присесть, прикорнуть и к вечеру, часам к шести
выключаются окончательно. Даже лыжники в городском парке совсем не
спортивные, шествуют тяжело, осторожно, очень классическим ходом. Палки
за собой волочат. Я полагаю, всему этому хорошая экология
способствует. Действующих производств в Репске нет, кругом леса-поля, и
воздух оттого наичистейший, без запаха. Поначалу, с непривычки даже
задумываешься: а есть ли он вообще в Репске? Воздух-то… И тишина… Б-р-р-р! Пока рассказываешь – сам уснешь.
Уездный Репск достался мне в кормление и в наказание. За
разгильдяйство, как объяснила мама, «в связи с утратой доверия». Я
бросил институт, а меня за это бросили в реальный мир, «в регионы».
-Гриша, ты совсем оборзел, прости господи! – мама посмотрела сквозь
потолок и перекрестилась. – Армия отказалась от твоих услуг только
потому, что Бог дал тебе плохое зрение. Он и я, Гриша! Твои астигматизм и
миопия… У меня, как и у мамы, - минус восемь с осложнениями. -…это врожденные блага. Бог миловал, обошлось без членовредительства… Скажет тоже! Терпеть не могу вмешательства в организм! Даже на уровне прививок.
-Теперь, зная наверняка, что «почетная обязанность» тебе не грозит, ты
беспрестанно испытываешь непреходящую эйфорию и крепость моих нервов… -
мама поводила ладонью по груди - поискала, где находится сердце. - Ты
окончательно оставил спорт… -Почему? – «удивился» я. - В шахматы играю. C компьютером. -Ты уже не задерживаешься, ты просто не приходишь ночевать… -Мама! Один раз! -Гриша, ты не поверишь, но я предвидела апофеоз твоего падения, чувствовала, что ты оставишь учебу. -Ага! – обрадовался я. - Осознаешь, что педагогика, не мое?! Не призвание!
-Стоп! Ничего я не осознаю, – подобную демагогию мама всегда пресекала
на корню. – И кто сказал, что ты волен виснуть у меня на шее, пока
разыскиваешь свое призвание? Не хочешь учиться... В этом месте я,
что называется, «торжествующе потер руки», поскольку к ожидаемому «Иди
работать!» успел основательно подготовиться - почти что трудоустроился.
Переводчиком на сайт знакомств. Прикольно! Но мама, матерый
креативщик (она у меня - помощник депутата!), придумала такое, к чему ее
сын - теневой тунеядец - не был готов совершенно. -…не хочешь
учиться, поезжай жить в Репск! – приговорила она. - Это мой ультиматум.
На работу я тебя там устрою, не беспокойся. Да! И не возвращайся, пока
не продашь тетушкин дом! Ёлы-палы! Меня отправили в ссылку!
Намедни разворошил теткину «библиотеку» и отрыл книжку «В.И.Ленин.
Биография». Особо не углублялся, но поначалу вождю мирового пролетариата
даже сопереживал. Его, оказывается, в семнадцать лет тоже сослали. В
деревню Кокушкино Казанской губернии.
До меня выставленный на
продажу дом принадлежал маминой тетке Татьяне. «Тетушке», как ее
нейтрально называла мама, путаясь в степени родства с загадочной репской
старушкой. Тем удивительней было то, что все свое недвижимое имущество
тетка Татьяна оставила… мне! И оно, это нежданное наследство сковало
бывшего студента по рукам и ногам. Треклятая изба не продавалась ни
в какую. Редкие покупатели, коих на ее просмотр я завлекал объявлениями
в газете «Репский вестник», не находили причин вкладывать деньги в
аккуратно сложенную груду трухлявых бревен. Они демонстративно ковыряли
ногтями эти самые бревна, прыгали на скрипучих половицах крыльца, после
чего спускались в погреб и глухо оттуда стонали. Я виновато спрашивал:
«А что вы хотите за такую цену?», мне отвечали: «Уже ничего», и
разочарованные мы расставались. Поначалу меня еще обнадеживало
наглядное свидетельство древности злополучной хибары. В лице резной
доски, приколоченной к ее фасаду. На доске имелась рубленная топором
дата: «1859г». Однако в процессе торговли выяснилось, что сбыту
имущества этот временной указатель нисколько не способствует, и отдельно
от строения так же никому не нужен. В конце концов, мне -
ссыльному домовладельцу - пришлось провести профильное маркетинговое
исследование, то есть побродить по Репску с целью изучения его
малоэтажной архитектуры. И как вы думаете, что домовладельцу бросилось в
глаза? В глаза мне бросились десятки заколоченных, заброшенных и
занесенных снегом по самую крышу развалюх. Аналогичных моей. Как
оказалось, русское деревянное зодчество просто-таки напросто обращается
во прах. Медленно, но верно. Все это было более чем отвратительно, потому что сбежать из своего «Кокушкино» я пожелал очень даже скоро.
Нет, работа системным администратором в Репском отделении Пенсионного
фонда, куда меня пристроила мама, ни капельки не напрягала: у
«пенсионеров» все прекрасно функционировало и без моей посторонней
помощи. Дело было в другом. Прокантовавшись на периферии всего-навсего
месяц, я вдруг почувствовал, как становлюсь тихим увальнем, заражаюсь
местной неторопливостью, степенностью и умиротворением. На службе живо
пристрастился валять дурака, подвязался подолгу распивать чаи и
увлеченно беседовать о погоде. Вечерами стал смотреть телевизор, а
однажды даже отключил телефон! Бессознательно, конечно, и, тем не менее!
В целом вырисовывалась ужасающая картина: мой организм настойчиво
впадал в спячку. В итоге в один прекрасный вечер я, наконец, не выдержал, позвонил домой и «бухнулся на колени». -Маменька, Вы победили. Алес капут, сдаюсь.
-Что, спекся?! Ну что я говорила?! Слаб ты для провинции, Гриша! –
ехидно резюмировала жестокосердная родительница. – Изгоняет тебя Репск!
Отторгает. Насмешка, думаю, была напускной. Уверен, мама элементарно по мне соскучилась.
-О кей, возвращайся («Ну, точно!») и учти: сразу же, с дороги – можешь
даже не переобуваться - отправишься в институт и займешься своим
восстановлением. Хочешь, целуй ректору руки, я не расстроюсь. Епишкин пистолет! Ректор нашего института - препротивнейший мужик… Впрочем, что делать? Что делать?!
-Неужели ты не можешь продать дом? Хотя бы на дрова? – поинтересовалась
напоследок моя деловая мама. – Беда с тобой. Ты совершенно
неприспособлен к жизни! Придется привлечь дядю Борю и Аркадия, уж им-то
все по плечу. Карамба! Дядя Боря – это мамин брат, а Аркадий – его сынок, тот еще ухарь. О них-то, о «толпе» я и не подумал!
Разумеется, что после таких маминых слов покинуть Репский край
бесславно, в положении «на щите», я уже не мог. Не позволяло
потревоженное самолюбие. «Придется как-нибудь расправиться с
наследием! - твердо решил я. – Задержусь еще на неделю, но расправлюсь.
Сожгу домушку, в крайнем случае. Надо бы только ее застраховать».
Полночи я колобродил.
«На дрова? - думалось мне. - Можно, конечно, и на дрова. Только прежде
использую последний гуманный способ избавиться от дома. Как-никак, в
этом шалаше жили мои далекие предки». Гуманный способ состоял в
том, чтобы сторговаться с местным краеведческим музеем, убедить его
руководство и сотрудников стать счастливыми обладателями раритета. А
что?! Середина девятнадцатого века! 1859-й, это еще до отмены
крепостного права, если мне память не изменяет! Кому как не моей
антикварной избе числиться при музее, так сказать, входить в его
экспозицию? Тем паче, что работниками культуры я собирался выставить за
нее самую мизерную, абсолютно божескую цену. Посещение музея было
запланировано на утро следующего дня, но идти к краеведам без подарков, с
одним намерением всучить им свою развалюху, не хотелось. Так серьезные
дела не делаются, «не комильфо». Поэтому перетряхнув теткины сундуки, я
выудил из их недр подходящий допотопный сарафан, три укушенных молью
ситцевых платка и весьма забавного вида то ли курточку, то ли кофту. -Кацавейка! – нашло на меня озаренье, и из глубокого детства всплыло название этого любопытного предмета женской одежды. Ну, вот - готовые презенты! Осталось сбрызнуть сию ветошь одеколоном и празднично упаковать.
В итоге около девяти утра я отправился в «очаг истории, искусства и
просвещения», изо всех сил настраивая себя на положительный исход дела.
Впрочем, уже то, что первая же встречная старушенция оказалась в такой
же, как у меня, кацавейке, навело на мысль о неминуемом провале
экспедиции. Так оно и случилось. -Значит, не возьмете? – безуспешно
торговался я с музейной «оценочной комиссией». Цыганисто помахивал
платками и пританцовывал, как офеня. Комиссия же, состоявшая из
одной единственной, утомленной мною девушки-экскурсовода, предсказуемо
воротила нос от даров и посетителя. -Понимаю! Кабы я кокошник принес или кольчугу Дмитрия Донского… Сотрудница районного «эрмитажа» отвела взгляд в сторону облезлого лосиного чучела и равнодушно пожала плечами.
Горемыка! она не чаяла от меня избавиться, но просто так указать на
дверь ей не позволяли хорошее воспитание и выпирающая наружу врожденная
интеллигентность. И вообще, это была… слов нет, какая симпатичная особа!
Таких королев в Репске я еще не встречал. Музейная девушка производила
максимально положительное впечатление… Я же, напротив, отметился в музее с самой неприглядной стороны!
Начнем с того, что в храм культуры ваш покорный слуга заявился в
кирзовых унтах и в потертом овчинном тулупе, которые, как и пресловутую
кацавейку, раскопал в теткиных закромах. Пересекая порог музея, я не
стряхнул с обуви густо налипший снег, и вскоре оказался стоящим посреди
большой, отвратительно очевидной на паркетном полу луже. Не импонировало
и мое лицо: побриться я позорным образом забыл, а поперек лба пролегла
свежая, отчасти задрапированная лейкопластырем царапина. Её я заполучил
ночью, на чердаке, раскапывая залежи вековой рухляди. Изначально, в
первое мгновенье нашей встречи музейная принцесса была приветлива и
даже воодушевлена. Но это - не присмотревшись, не разобравшись. Затем
мои внешний облик и сумасшедшее риелторское предложение быстро все
исправили. Прозрев, барышня потускнела и даже сняла с кофточки
бейджик, как бы давая понять: с деклассированными элементами любые
переговоры бесперспективны. Все, что я смог углядеть на том клочке
картона, так это необычное имя собеседницы: Инга. -Ей же сто
пятьдесят лет! – упрямо сватал я свою никому не нужную лачугу, не желая
выметаться вон и расставаться с понравившейся девушкой. -В Репске половине домов сто пятьдесят лет, - «опустила» меня красавица краеведка, - а остальным – двести!
На работе я появился злой, бритый, в пальто и в начищенных ботинках.
Опоздал на два часа, но как обычно меня никто не хватился. В
мерзопакостном состоянии пошел к людям, в бухгалтерию, пить чай. Там,
стараниями главбуха Елены Федоровны никогда не спали. -…Так вот, у
Машки старшая дочь замуж вышла, - Елена Федоровна привычно ворошила
чью-то личную жизнь. Громко и воодушевленно, поддерживая вверенный ей
коллектив в рабочем тонусе. – За инженера строчевышивальной фабрики, и
фамилия её теперича Цыка! -Цыка? – взбодрились окружающие. – Какой же национальности ейный муж? Елена Федоровна пожала плечами. -Еврей, наверное. Потом добавила, поразив публику своей эрудицией: -Как сказал Чехов, нет такого слова, которое не могло бы послужить для еврея фамилией.
Я еще не отошел от музейных потрясений, был неуравновешен, отчего, не
оценивая собственные силы, рвался в бой. Все равно с кем и за что. Мне
сразу захотелось заступиться за инженера Цыку и, особенно, за евреев,
слиться с ними со всеми в знак солидарности. Хотя ни они, ни
обстоятельства того не требовали. Я необдуманно сделал непомерный глоток кипятка и на голубом глазу заявил: -Между прочим, товарищи, - от горячего чая у меня трагически перехватило дыхание, - я тоже еврей!
Народ бросил начислять надбавки и затих. Изумленно замер, будто я
только что признался в измене Родине. Стало немного не по себе, поэтому я
срочно пошел на попятную, уточнив: -Наполовину. Но этого
аудитории оказалось недостаточно, она по-прежнему угрожающе
безмолвствовала. Пришлось вскидывать вверх руки и сдавать позиции по
всему фронту: -Точнее на четверть. По бабушке. -А бабушка, чья мама? – осторожно поинтересовались сзади. -Мамы мама, - быстро ответил я, не зная, какое значение может иметь данное уточнение.
-Тогда ты – точно еврей! Раз по женской линии! - волна напряжения по
непонятной причине спала, и бухгалтеры возбужденно загалдели. – Гриша,
Гриша, а фамилия у бабушки какая была? -Степанова, - не соврал я. -Не еврейская совсем фамилия. Это по мужу или девичья? Нарастающий интерес к моей родословной настораживал, но куда было деваться? Назвался груздем… -По мужу, - нерешительно сказал я. - По дедушке, то есть. -Ну, а в девичестве? В девичестве какая была?
-Э-э-э… - теперь я уже с ответом не спешил и делал вид, что мысленно
разглядываю свое ветвистое генеалогическое древо: «Вот пристали! Что
придумать-то? Эйнштейн? Бронштейн? Манштейн? Нет, надо что-то попроще…» -А! – осенило меня. - Вспомнил! Фингер! Фингер, у нее была фамилия.
В поисках еврейской фамилии «попроще» мой мозг обратился к топонимике,
но от переживаний перепутал буквы в названии улицы, на которой находился
недавно посещенный мной репский краеведческий музей. Дальше любознательный народ взялся задавать мне многочисленные, типовые для таких случаев вопросы: -Гриш, а у тебя родственники в Израиле есть? -Гриш, а ты свинину ешь? -Гриш, а ты по-еврейски сказать что-нибудь можешь? -Гриш, а тебе обрезание делали? Насчет обрезания спросила забежавшая в бухгалтерию секретарша Любка. Болтливая девица в мини-юбке и валенках розового цвета.
Вот уж теперь точно - весть о национальной принадлежности компьютерщика
Гришки разнесется по конторе быстрее ветра, поскольку счастьем и
призванием Любки было распространять слухи, плести интриги и всё про
всех знать. Относительно обрезания я тактично промолчал и вообще решил закончить пресс-конференцию.
-Гриша, а Михал Абрамычу Фингеру, нашему районному хирургу ты ни кем не
приходишься? – одной из последних задала свой вопрос главбух. Я
ответил Елене Федоровне, что не знаю, и покинул шумную бухгалтерию.
Подался к себе, в администраторскую конуру, горевать насчет непродажного
дома и, что гораздо важнее, насчет чудесной девушки-экскурсовода. Вот
ведь, как коварен Репск! Как больно он бьет меня на прощанье!
За минуту до обеда в мои покои влетела Любка. К груди секретарша
прижимала трубку радиотелефона, оберегая микрофон от попадания в него
посторонних звуков. -Шалом! – ехидно прошептала паразитка. – Фингер
Михаил Абрамович на проводе!.. Обрезание тебе, наверное, хочет сделать!
По-родственному… за бесплатно. Я хотел было отказаться от общения с
уважаемым хирургом, но понимая, что все равно никуда с подводной лодки
не денусь, взял протянутую секретаршей трубку и робко произнес:
«Здрасьте». -Добрый день, Гриша! – радостно пропел Михаил
Абрамович. – Мне только что сообщили, что ваша достопочтимая бабушка
носила фамилию Фингер. Как ее здоровье, Гриша?.. На этот и на все
последующие вопросы старого еврея я ответил постыдно-невнятным мычанием.
Поэтому, отчаявшись получить какую-либо конкретную информацию по
телефону, Михал Абрамыч расчетливо приказал мне явиться к нему в гости. -Сегодня же, Гриша, сегодня же! Полседьмого на ужин! До полседьмого ничего не кушайте! Я вернул телефон топтавшейся под ногами секретарше и откровенно затосковал.
-У него внучка на выданье! Ученая каракатица, - противно улыбаясь,
просюсюкала Любка. – Будь осторожен, Гриня! Готовься к отсечению мягких
тканей!
Минут через сорок я решился на серьезный мужской
поступок - решил позвонить Михал Абрамовичу и во всем сознаться. Не то,
что бы я испугался обрезания... Хотя и это тоже... Главное - меня всегда
угнетала жизнь во лжи! Итак, решение было принято, оставалось
сходить в приемную и узнать у все той же пакостной Любки телефон
райбольницы. Но эта егоза меня опередила, и едва я открыл дверь, она
самым натуральным образом пала мне на грудь. При этом лицо интриганки
светилось неподдельным, нескрываемым счастьем. -Тебя! Догадайся, кто?! – запищала секретарша, задыхаясь и пристраивая к моему уху свой любимый переносной аппарат связи.
-Здравствуйте, Григорий, - прозвучал из динамика голос, который я уже и
не чаял услышать. – Меня зовут Инга Фингер. Дедушка сказал, что вы
собираетесь к нам с визитом. Мне поручено вас сопровождать. Григорий,
такое предложение: подходите в шесть к краеведческому музею, там и
встретимся. Вы знаете, где находится музей?.. Йохохо! Я подпрыгнул
так высоко, как никогда еще в своей жизни не прыгал. Йохохо! Обрезание,
говорите?! Что ж? Будем делать обрезание! А что касается тебя, мой милый Репск, мы с тобой еще поборемся! Просто так от меня ты уже не отделаешься!