Мир перевернулся в среду, двадцатого. -Пап, у тебя есть «Калевала»?.. Вовка позвонил незадолго до обеда, наверное, еще из школы. -«Калевала» и… как его? - он замялся и у кого-то, кого я не мог видеть, недовольно переспросил: - «О-лон-хо»? -Что? – такого от сына я совершенно не ожидал услышать. Ну, «Калевала»… Допустим, куда ни шло. Но чтобы – «Олонхо»!
-Нужен… нужна… Мать, я не знаю, какого рода эта штука! Он? Она? Оно? –
Вовка не переставал с кем-то раздраженно консультироваться, даже
переругиваться, а, посчитав, что я недостаточно хорошо его слышу,
повысил голос и принялся кричать. То в трубку, то в сторону: -Нужно
«Олонхо»! Якутский эпос…. Да, да, я всё понял, богатырский и
героический... Пап, все точно - «Олонхо», ёлка якутская!.. Чего?! Нюргун
Боотур?! Я отчетливо услышал, как последнее и самое трудное для
неподготовленного юноши сочетание букв вместе с басовитым Вовкой
произнес тонкий, или детский, или девичий голос. Очень мягко, напевно:
«Нюргу-у-ун Бо-о-отур». В итоге сын обещал скоро быть, я же - в
свою очередь - отыскать книги, согласно требованию. «Интересно. Очень
интересно», - думал я, вернее, не знал, что и думать. Найденная
«Калевала» была сравнительно позднего «Лениздата» - не жалко, а вот
«Образцы народной литературы якутов» Ястремского, публикацию 29-го года
прошлого века, отдавать в чужие руки не хотелось. Однако об этом просил
сын, а отношениями с ним я в последнее время весьма дорожил. Моему
мальчику едва исполнилось шестнадцать, и никакие его интересы с моими,
отцовскими не совпадали. Самым страстным его увлечением был спорт. При
этом играл он в то, во что мне играть никогда не хотелось и не
приходилось - в баскетбол. А учился, опять же в отличие от меня
(шестнадцатилетнего), кое-как, лениво, вполсилы - диапазон школьных
оценок был максимально широк, причем лучше всего сыну давались точные
дисциплины, в которых я – закоренелый гуманитарий - ни черта не смыслил.
Тем более интриговало, что же такое сегодня случилось, и кому из
Вовкиных знакомых понадобились столь непопулярные в молодежной среде
карело-финский и якутский эпосы?
-Пап, привет! Ее зовут Руфь.
Круто, правда? Именно этой гражданке нужны ваши с ней любимые сказки
народов Севера. Просто почитать, представляешь?! Вовка вошел в
квартиру первым, а за ним появилась невысокая худенькая девушка.
Девочка. С темно-рыжими волосами. Не крашенными! Настоящими, живыми,
красно-рыжими коротко остриженными волосами! А еще у нее были такие же
рыжие ресницы и ярко-зеленые смеющиеся глаза. «Хризолитовые! Золотисто-зеленые смеющиеся глаза», - сказал кто-то внутри меня.
-Добрый день, - прошептала гостья, и моя голова закружилась. Наверное, я
чересчур глубоко вдохнул аромат духов, ворвавшийся в дом вместе с этой
чу́дной барышней. -Руфь? – неумно уточнил я, а вместо того, чтобы поздороваться, поклонился. -Ага, - радостно согласилась зеленоглазка. И улыбнулась. Бог мой, как она улыбнулась!
-Мы ненадолго, нам только книжки взять, богатырско-героические, -
прервал наши политесы Вовка. – Пап, плюсом ей нужна одна твоя энциклопия
шестьдесят, забыл какого, года. Он скинул кроссовки и прошлепал в самую дальнюю комнату, бывшую детскую, ныне книгохранилище и мой кабинет. -А Вас по отчеству…- нерешительно поинтересовалась Руфь. -Михаил… - нервно сглотнув начал я. -Владимирович! - закончил за меня сын, рявкнул из глубины квартиры. – Меня в честь деда назвали. Вот так. А мне хотелось сказать, что «можно просто Миша» и что она - красивая. -Ру, какой том?! – продолжил надрываться Вовка. - На какую букву? -На "О". Октябрьское вооруженное восстание. Я вздрогнул: -Руфь, зачем Вам Октябрьское вооруженное восстание?
-Я пишу реферат об этих событиях, а из Советской исторической
энциклопедии… Вова сказал, что она у вас есть. Правда?… Из нее можно
взять официальные формулировки и трактовку событий с точки зрения
коммунистической историографии. Я был ошеломлен. Окончательно
остолбенел, вцепившись рукой в подбородок, поскольку с момента, как
увидел Руфь, непроизвольно проверял, и всё никак не мог проверить,
брился я сегодня или нет. Наконец в прихожую вернулся сын с солидным фолиантом в темно-вишнёвом переплете.
-Врет она всё, - доложил он. - Умной казаться хочет. Не знает, как
выпендриться. Ребенок! На, держи, ученая обезьяна. Том десятый
«Нахимсон»-«Пергам». Где-то между ними твое Октябрьское восстание. Тебе,
между прочим, по цвету подходи. Небрежным взглядом он указал сначала на книгу, потом на волосы девушки. -Подождите, - опомнился я. – Раздевайтесь! В смысле - проходите, я напою Вас кофе. Или, чай? Мой вопрос был адресован в первую очередь гостье, но первым на приглашение среагировал сын: -Пап, я тороплюсь. У меня важная игра. -Не опоздаешь. Без тебя не начнут. Руфь, Вы согласны погреться у нас дома еще пять минут?
Вовка демонстративно громко вздохнул и, безнадежно махнув рукой,
подался в кухню, а его зеленоглазая спутница наклонилась, что бы снять
туфли. -Что Вы, не разувайтесь! – воскликнул я и неконтролируемо
замотал руками, желая схватить что-то близлежащие-близстоящее, возможно,
саму девушку все равно за какие части ее хрупкого тела. – Проходите
так. -Нет, нет, - ответила она и, отвернувшись от меня, нагнулась.
Завозилась с ремешком туфельки, а я… а я словно завороженный
бессовестно смотрел на ее случайно оголившуюся спину с россыпью мелких
веснушек. -Где можно взять тапочки? – Руфь неожиданно повернула
голову. Черт! Конечно, она заметила, куда только что смотрели мои глаза!
Мы вошли в кухню, где Вовка уже налил – правда, только себе - чай и размачивал в огромной литровой кружке овсяное печенье. -Вы в одном классе учитесь? – поинтересовался я, несколько церемонно усадив гостью во главе стола. -Угу, - ответил сын набитым ртом. -А почему ты не пишешь реферат? -Не хочу. Я спортсмен. -Хорошее объяснение. -Всем писать не надо, - вступилась за этого оболтуса Руфь. – По желанию. Кому нужна пятерка в четверти, тот пишет. -Мне все равно не светит, - «успокоил» меня Вовка.
-Нда, это точно. Кстати, Руфь, - произнося ее имя, я непроизвольно
распрямлял спину и выгибал грудь, - всё же можно отыскать в Интернете.
Там - любого материала выше крыши и версии самые разные. -У меня дома нет компьютера, соответственно, нет Интернета. А в библиотеках и сомнительных заведениях я сидеть не люблю.
Мне вдруг стало неудобно перед ней, захотелось даже извиниться за
собственное благополучие – у нас-то было три компьютера, по одному на
каждого члена семьи. И это только «рабочие» машины, где-то еще стояли их
допотопные предшественники: «Может предложить? Впрочем, не стоит.
Зазорно. Таким… нужно дарить исключительно лучшее». Мне трудно было не смотреть на Руфь. Больно.
-Руфь… - Боже! я тысячу лет не разговаривал с юными девушками! О чем
спросить? О родителях? О, нет. В данном случае это худшая из тем. - А Вы
с ним, - я показал на сына, - давно вместе учитесь? Я Вас раньше не
видел. -Пап, ты в школу последний раз заходил, когда я был в третьем классе, – ухмыльнулся Вовка.
-Мы всего два месяца, как здесь живем, - заметила Руфь. - Мы с мамой.
Вы ее, может быть, даже знаете. Она рядом с вашим домом, в магазине
«Удача» работает. «Точно! – подумал я. - Есть там такая же рыжая продавщица. Фигуристая женщина. Талия, бедра, грудь, дай бог каждой…»
Мой взгляд скользнул по тому месту на теле гостьи, где у женщин обычно
находится бюст, и… Руфь снова перехватила движение моих глаз! Карамба! -С мамой? – полез я не в свои дела. -Папа у меня капитан дальнего плавания, и он от нас уплыл. Далеко-далеко.
Я бессмысленно пожал плечом - не знаю, что следует говорить в подобных
случаях. Но Руфь, похоже, давно смирилась с папиным бегством, поэтому,
как ни в чем не бывало, продолжила весело рассказывать о своей семье: -Сейчас у мамы иностранный бойфренд. Николя. У него есть поместье в Халахора-де-Сус! -О! – я уважительно округлил глаза, на что Руфь с Вовкой, переглянувшись, дружно рассмеялись. -Пап, эта Халахора - село в Молдавии! -А Николай работает на стройке. Михаил Владимирович, знаете, здесь неподалеку высотку строят? -Представляю, - хмуро ответил я, невольно обидевшись на их розыгрыш и на «Михаила Владимировича».
-Ну ладно, - сын поднялся. – Ребенок, говори «Спасибо» и пошли. Тебе
уроки надо делать. И умные книжки читать. Пап, до какого срока мы ей
книжки дали? -Не до какого! Руфь, если что, обращайтесь! -Спасибо огромное. Мне, право, постоянно из книг что-то надо.
-У нас приличная библиотека, что касается истории, филологии и
классической литературы… – я сорвался, я жадно ловил последние моменты
столь короткой встречи с этой необычной девушкой. – Можете прямо сейчас
посмотреть! Руфь, знаете, у меня есть записи шаманских песнопений
инуитов, то есть эскимосов, возьмите послушать. Это очень интересно -
читать Олонхо под их горловое пение. Потому, что олонхосуты, якутские
сказители, речи персонажей именно поют… -Папа! – взмолился Вовка. - В следующий раз. Я ей по дороге твоих хосутов напою: «Ынгыыын Ынырдыыын…» Всё, мы побежали, пока! -Я еще приду! – улыбнулась Руфь, - До свидания!
Закрыв за ними дверь, я сиганул в кухню и прижался лбом к оконному
стеклу. Через минуту из подъезда вышел сын со спортивной сумкой через
плечо и с книгами в руке. За ним выпорхнула маленькая Руфь со своим
крошечным рюкзачком. Она что-то спросила у Вовки, обернулась и подняла
глаза. Я резко отпрянул от окна. Потом, пару минут бессмысленно
пошатавшись по квартире, побрел в ванную. Только горячая ванна могла
снять с моих чресл неуместное, бесперспективное напряжение. Погрузившись
в воду, схватил с полки первый подвернувшийся флакон и заставил себя
внимательно прочитать его этикетку, особенно вдумчиво - аннотацию на
казахском: «Кайызгак бар шаштарга арналган…» Прочитал и все понял. Понял, какой я старый.
Вы не врач?
-Как ты ее не помнишь?! Новая девушка сына только для меня оказалась новой. -Пап, мы с ней знакомы уже два года. Просто сейчас чаще встречаться стали. Помнишь, она ко мне на день рождения приходила? -Честно, не помню. -Ёлки-моталки! Пап, извини, конечно, но тебе надо обратиться к врачу… «К врачу».
Да, у меня плохая память, и не только зрительная. Да, я не помню
многих. Многих из тех, кого мне показывали, на кого сам обращал
внимание, очень многих из тех, с кем учился, работал, пил, ругался,
спал, в конце концов. Многих. Зато я помню его. Я помню его худое,
тронутое щетиной лицо, выгоревшие волосы с застрявшими в них сосновыми
иголками, уставшие впалые глаза. Бог мой! Я отлично помню, во что он был
одет: в голубую, застегнутую на все пуговицы, линялую рубашку, в
отутюженные черные брюки, заправленные в невысокие резиновые сапоги. А
на коленях – следы коричневой глины. Все помню. Хотя и видел этого человека один раз. Один раз, меньше минуты и давно. Семнадцать лет назад.
В июле, кажется. Или в августе. Тогда мы - я и двое моих друзей -
навещали нашего бывшего однокурсника. Четвертого «мушкетера». В отличие
от нас, по рождению городских и не в меру тщеславных, он после окончания
университета подался в провинцию. Учительствовать. Забрался в такие
места, куда не гонял телят ни один самый чокнутый Макар, в заповедную
глухомань на границе Нижегородской и Кировской областей. В затерянную в
лесах марийскую деревню, даже не райцентр. Ёлки-моталки, как говорит мой
сын, да до ближайшей железнодорожной станции электричка из Нижнего
ползла добрых четыре часа! Так или иначе, но мы эти четыре часа
вытерпели. А на перроне были радостно встречены нашим анахоретом,
примчавшимся из своего стойбища на странном, неполноценном авто - «Ниве»
без лобового стекла. -Я не причем, джип - председательский, -
отмахнулся отшельник. – А председатель - алкаш, и денег на новое стекло у
него нет. И других машин на ходу в совхозе нет, только трактора. Так
что – вдыхайте свежий воздух и не скулите. Да мы, в общем-то, и не скулили. Пока ехали, дурачились, веселились от души, радовались долгожданной встрече.
На подъезде к потаенной деревне цивилизованная, частично
асфальтированная дорога обрывалась окончательно, распадаясь на тропы и
размытые, мотавшиеся из стороны в сторону колеи. -Ух, ты! Таежный тупик! -Ничего себе! Дальше жизни нет? -К вам медведи в гости не захаживают? -Случается, - ответил наш сумасшедший друг. Сказал как о чем-то привычном, само собой разумеющемся.
Все кроме меня приехали к этому чудику почти на четыре дня – с пятницы
по понедельник. Кроме меня, потому что я непременно должен был вернуться
в Нижний в воскресенье. Из-за каких-то важных семейных дел, из-за каких
сейчас уже, конечно, не помню. И вот, воскресным утром я забросил
за спину рюкзак, чтобы отправиться пешком обратно на железнодорожную
станцию. Именно пешком, поскольку подвезти меня было некому и не на чем –
алкаш-председатель со своей продуваемой ветрами «Нивой» исчезли из
деревни еще накануне. -Всего пятнадцать км. Может, попутку поймаешь, - напутствовал меня отшельник. - Иногда сюда охотники заезжают. -На медведя охотники? – опрометчиво поинтересовался я.
Мой немногословный товарищ пожал плечами, я же мысленно перекрестился.
Помолился, распростился и двинулся в путь. С песней, для поднятия
настроения. Пел что-то русско-народное и «На дальней станции сойду».
Признаюсь, я всегда любил ходить пешком, даже по городу, поэтому первый
час похода пролетел абсолютно незаметно. Легко и беспечно, пока где-то
на седьмой версте в нескольких метрах впереди меня на дорогу ни вышел
человек. Мужчина. Мужик. Вывалился из подлеска, хрустя ветками,
смахивая с лица налипшую паутину и тяжело дыша. Должно быть, какое-то
время он бежал на мое пение, торопливо, не разбирая пути. Однако увидев
меня, растерялся. Остолбенел, оторопело закрутил головой. Кажется,
вопреки его ожиданиям, я двигался не в том направлении. Честно
говоря, я струхнул. Вокруг - натуральная тайга, до ближайшего известного
мне населенного пункта несколько километров, а тут – незнакомый
абориген поперек трассы. Диковатый, в испачканных глиной брюках, в
сапогах. Петь я перестал и здорово напрягся, хотя, к чести своей,
не остановился, даже ходу не сбавил. А поравнявшись с мужиком, смело
взглянул ему в глаза. Тот в ответ вежливо растянул губы – как бы
улыбнулся - и с нескрываемой надеждой спросил: -Вы не врач? -Нет! - облегченно выдохнул я. Помотал головой и решительно прошел мимо.
Шагов через тридцать обернулся. Мужик стоял на том же самом месте,
глядя мне вслед. То ли на меня, то ли на дорогу под моими ногами. На
дорогу, которая спустя пару минуту свернула вправо и... всё, в общем-то.
Семнадцать лет минуло, а я до сих пор не знаю, не понимаю, зачем
моя хилая, маломощная память старательно цепляется за этого человека?
Отчего мне до сих пор не по себе? Оттого, что я не врач? Или оттого, что
больше никого тогда так и не встретил до самой железнодорожной станции?
Никого, кто шел бы мне навстречу, туда, где его ждал небритый мужик с
уставшими впалыми глазами.