С английского

 

 

 

Прощай, мир спеси, ухожу
От твоих толп, где я брожу
Как заблудившийся челнок
Средь пены океанских волн;
Не мой ты друг, и я не твой -
Но, всё – прощай,
я ухожу.

Прощайте: ласковая Лесть,
Богатство и ее гримаса – Спесь,
И Знатности чванливый взгляд,
И Алчности смертельный яд;
Прощайте офисы и залы,
Кишащие людьми вокзалы,
И улицы, где я брожу;
Прощай, мир спеси,- ухожу.

Я ухожу к себе домой,
Где среди леса домик мой,
Где я один, где средь холмов
Веселых фей я слышу зов,
Где не смолкает говор птиц,
Где грубых ног не слышен шум,
Где для свободных моих дум
Есть место, и... где Бог.

Мой дом прекрасно защищен
От спеси Рима и Афин,
И, растянувшись на траве,
Смотря на звезды в вышине,
Я не могу сдержать свой смех
По поводу людских утех,
школ мудрости и прочих школ,
В которых ум погряз сполна
И не выходит на свет дня.
И что теперь их значит спесь,
Когда я встретил Бога здесь ?

 

 

 

 

Эта сумасшедшая импровизирует,
Ее поэзия пляшет на берегу.

Ее душа куда-то лезет, падает,
опять поднимается, опять падает.
Куда? Она не знает. Она прячется
среди груза кораблей, на коленках ссадины,
и я провозглашаю: эта девушка -
самое прекрасное, самое неземное,
самое героически утерянное
или героически найденное существо.

Какие бы несчастья ни происходили, она
останется на берегу пока звучит отчаянная музыка,
она будет ликовать среди тюков
и корзин, и петь: «О море, голодное море!»

 

 

 

 

Они живы! Они живы!
Сегодня, когда львиное солнце лижет лапу
и медленно уходит за холм;
когда луна
задерживается на верхушке холма, и медленно-медленно,
словно королева, смотрит вниз на уходящего льва –

сегодня, когда море снова принадлежит аргонавтам,
а Одиссей на рассвете отдает команды,
чтобы пройти невидимые в тумане острова;
подожди, подожди – не неси пока кофе и pain grille –
рассвет еще не закончился, корабли еще не прошли
узкий пролив, я еще внимательно слежу за ними

 

 

 

 

Скот, загоняемый на бойню, собаки,
До смерти замученные в лаборатории,
Лошади, забитые кнутом, лисицы,
Затравленные в капканах и ломающие
О металл свои острые как бритва зубы, -

Послушайте:
эти сволочи, люди, также несчастны.
Вам надо увидеть всю мерзость их сражений,
Бомбардировок,
Услышать крики разрывающихся на куски тел. Вам нужно
Увидеть голод, холод, услышать стоны отчаяния;
Хочу, чтобы вы узнали, как пахнут русские и немецкие лагеря смерти.
Будет справедливо, если двуногий зверь, наводящий ужас на все живое,
Поест свое дерьмо и выпьет чашу яду.

 

 

 

Раньше на горе обжигали добытый
известняк
и, загрузив его в вагонетки,
спускали по рельсам вниз, к морю,
где стояли
ожидавшие груз корабли.

Теперь вагонетки застряли на полпути,
словно полярная звезда
над вершинами секвой;
Теперь эта железная скала для маленьких орлят:
после погони за добычей они любят на ней отдыхать.
Лебедки заржавели, рабочих давно уже нет.

Но сколько новых лиц! И какая компания!
Покрытые охристым лишайником камни,
золотисто-розовый ковыль,
равномерный шум моря,
и чистое пространство под облаками.

Печи наверху остыли, а в треснутых ржавых котлах
проворно снуют ящерицы,
в расселине кирпичной кладки прячется гремучая
змея;
На полусгнивших бревнах и развалившемся фундаменте
растут вольные травы --
они уже пустили крепкие корни
и заселили всю округу;
дикая гречиха
буйно цветет на кучах известки;
орлята носятся в небе над своим гнездом --
теперь это единственный голос когда-то шумного карьера.
Пьянящая тишина, материнская дикость земли.

Ну что ж,
человеческие неудачи тоже могут быть
замечательными. Как и триумфы.
Но возвращение Природы всегда предпочтительнее.

 

 

 

 

То, что наши чувства и разум лгут, всегда было известно;
Но в общем,
они ведут себя как неотесанные простаки; им можно верить – но только отчасти –
чувствам больше, чем разуму;
а своему разуму больше, чем чужому.
Что до интуиции – истинного рулевого,-
Попробуйте схватить ее, когда она еще ничем не запятнана;
В мечтательных одеждах или вымазанная страхами и желаниями, она
поистине королева лгунов.
Главный страх – страх смерти: не верьте тем, кто обещает бессмертие.
Главное желание – желание любви: не верьте маменькиным сынкам.

Скажу вам еще вот что:
Пусть демагоги и спасители мира пустозвонят:
дважды быть обманутым – это уж слишком.
Идите на пустынный берег, избегайте людей;
скалы и волны – самые лучшие пророки;
мудрые крылья у чайки, приятна ее песня.

 

 

 

 

Я видел лабораторных животных: собак с перевязанным горлом,
не оставивших жалостливую привычку
Лизать руку своему дьяволу; больных обезьян,
умирающих мышей, - всех, кого принесли в жертву человеческому любопытству,
Методичности и тщеславию; или в лучшем случае, надежде помочь безнадежным инвалидам жить долго и безнадежно.

Я видел, как в поле над каньоном Рио-Пьедрос мои друзья обрезали рога у коров.
(Покупатели сегодня этого требуют. Так много рогатых зверей ранят друг друга в переполненных грузовиках, везущих их на Голгофу). Я наблюдал как два парня,
отличных наездника, гнали перепуганных коров в клетки, где их зажимали.
Билл Флодден, с длинными ножницами, похожими на те, которыми подрезают деревья,
крушил рога, и из голов фонтаном хлестала кровь. Эд Стайлс, знаток неприличных историй, добродушный человек, стоял рядом и прижигал квасцами фонтаны крови.
Эти крепко сбитые ребята знают жизнь, они трезво мыслят, редко чувствуют боль за пределами своей кожи; я же, чудак, брожу и переживаю за каждую поломанную ветку.

Белый известняк горы Пико-Бланко, голубое море. Серые кусты, люпин да полынь.
Неоткуда взяться жалости, кусты довольны, потому как утром шел дождь.
Здесь, в святилище, я стараюсь не думать о том, как миллионы умирают от голода в Китае. Не думаю о русских или немецких лагерях смерти, ни о других местах, которые заставляют землю светиться от жестокости. Не думаю о тираниях, которые делают тиранов подлыми, а жертвы презренными. Не думаю о возможных войнах, тирании, страдании во всем мире. Не хочу думать… о том, что в этом мире только
идиот или пьяница поёт весёлые песни.

 

 

 

Расстроенный по поводу каких-то мелких дел,
я бродил по склонам и видел
Как звезды встают над океаном.
В это время черный боров
Рыл мордой землю на горе Маль-Пасо.

Старый уродец проворчал: «Здесь сладкие корни,
Жирные личинки, блестящие жуки и проросшие желуди.
Лучшая страна в Европе сдалась без боя,
Но звезды встают над океаном» -
Старый щетинистый боров
Разрывал траву на горе Маль-Пасо.

«Мир переживает тяжелые времена, приятель,
И будет еще хуже,
Прежде чем дела наладятся;
Лучше залечь здесь в горах,
На четыре-пять столетий,
Пока звезды встают над океаном» -
Сказал старый боров,
Раздирая непаханую землю на горе Маль-Пасо.

«Держись подальше от тех, кто болтает о демократии,
Или лает о революции.
Я устал от лгунов и фантазёров
и верю только в свои клыки.
Да здравствует свобода и к черту идеологии» -
Сказал старый боров,
Разрывая клыками дерн на горе Маль-Пасо.

 

 

Их красота имеет больший смысл

Вчера, огромная луна висела низко над океаном
Словно желтая роза на утреннем небе;
Ночные цапли проносились мимо, унося на крыльях рассвет;
Сегодня океан мрачен, небо зеленовато-желтого цвета,
В море белые барашки.
Откровенно, я не знаю, какой день лучше.
Но знаю, что завтра, или на следующий год,
или еще через двадцать лет,
Не увижу этих красот – и меня это не расстраивает;

Красота остается. И когда весь человеческий род,
Как и я, будет стерт с лица земли, они по–прежнему будут здесь:
Шторм, море, луна, птицы, рассвет. И я говорю:
Их красота имеет гораздо больший смысл, чем все человечество
Вместе взятое,
и все птицы

 

 

 

 

 Всю ночь рыбаки искали сардин
при свете луны -
Не видя фосфоресцирующих косяков,
Они не знали, куда опускать
сети;
Они искали рыбу к северу от Монтерея,
У побережья Санта-Круз,
У Нью-Йер и Пиджин-пойнта.

Наконец, в фиолетовой глубине
показалось мерцающее облако молочного цвета;
тут же рулевой повернул нос судна,
объехал облако и окружил его сетью;
сеть запахнулась как кошелек, когда её с силой
потащили наверх.

Трудно передать
всю пугающую красоту этого зрелища:
чувствуя западню, сбившаяся в кучу рыба,
неистово бьется,
превращая фосфоресцирующую воду
в кипящее море огня;
каждое великолепное тельце объято
пламенем словно маленькая ракета;
привлеченные необычным зрелищем,
подплывают величественные морские львы
и шумно вздыхают в темноте,
и кажется, что стены, подпирающие ночь,
достают до самых небес.

Недавно, поднявшись на гору, я любовался
вечерними огнями города -
великолепием красок, океаном света, -
и тут же вспомнил виденную однажды
кошельковую сеть с мириадами светящихся рыб.
Трудно передать
всю пугающую красоту освещенного города:
Мы собрали миллионы машин и заперли их вместе;
мы построили большие города - и теперь
нам от них не уйти.
Мы собрали уйму людей,
неспособных самостоятельно выжить,
отделенных от сильной земли -
теперь каждый сам по себе,
беспомощен, слаб, зависим от остальных.
Круг замкнулся, и сеть
потащили наверх. Люди не чувствуют еще веревок, но уже
начинают светиться. До массовых несчастий
еще далеко, но уже видно,
как затягиваются сети,
как правительства
лихорадочно принимают меры,
как к пойманным телам добавляются пойманные души;
затем - анархия, хаос.

Кажется, это называют Прогрессом?
Вы удивлены? А может быть сердитесь на мой стих?
Или решили не обращать на него внимание и продолжать веселиться
как эти истеричные молодые люди?
На самом деле нечему радоваться:
все культуры умирают, за жизнью следует смерть.

 

 

 

 

 Он останавливал машину
наверное десятки раз чтобы
вылезти и подобрать маленьких жаб;
ослепленные фарами они прыгали через
дорогу словно ожившие капли дождя.

Из-за дождя вокруг убеленных волос деда
образовался туман, а я всё повторял:
«Признайся, ты не можешь спасти их всех,
залезай в машину, и поехали -
нам нужно добраться до места»

Стоя по колени в летней придорожной траве,
с мокрыми комочками жизни в морщинистых руках,
он только улыбался и твердил -
ИМ ТОЖЕ НУЖНО ДОБРАТЬСЯ ДО МЕСТА.

 

 

 

 

Мы пойдем туда, где границы прозрачны,
а контракты расторгнуты;
туда, где каждый, кто увидит нас -
признает нас; неспеша перейдем
в безопасное место;
где никого не волнует наше происхождение,
где ценят наш труд;
мы подмигнем охранникам, и пройдем дальше
осторожным, но твердым шагом;
мы назовем "дом" на разных наречьях,
мы поклонимся всем богам,
перечитаем все молитвы и переберем все четки,
мы превратимся в ветер
и не оставим после себя даже воспоминаний;
под покровом темноты
перейдем на другую сторону,
где никто не найдет нас,
потому что границы сотрутся.

 

 

 

 

В последние дни,
переживаемые никчемным
человечеством, что следует сохранить?
О чем можно сожалеть больше всего?

Многие скажут: Шартрез,
кантаты Баха, Principia Mathematica,
и тому подобное.

Я скажу: самое дорогое - женщина, заплетающая длинные темные волосы
и выглядывающая через приоткрытые ставни.

И еще, доброта: несколько монет или слов, или прикосновение руки незнакомца.

И редкие минуты музыки –
Великие и умирающие как любовь.

 

 

 

 

 ПОЯВЛЕНИЕ БОЖЕСТВА

Когда она встала, и
Вода потекла маленькими ручейками, обнажая
Шелк кожи и блестящие черные волосы, а ее
совершенный зад
каждым движением утверждал божественность,

4000 лет остались позади, и джакузи
превратились в лазурное Эгейское море.
Она вышла из бело-розовой пены
и я, ослепленный красотой, понял:
это была первая победа и первый верующий

 

 

 

 

 

 РАЗМЫШЛЕНИЯ ДАОСА

Спицы соединяются в колесе,
Но только точка в середине
Делает колесо - колесом.

Ее тонкая талия – или что? -
Превращает грудь в волшебство

Кувшин сделан из глины,
Но только пустота,
Делает возможным наливать в него то, что нравится.

В ее центре заключена тайна пустоты,
Темная и теплая, она делает сосуд – сосудом.

Мы строим дом из дерева,
Но живем внутри него

Я могу жить только внутри ее жизни,
Снаружи я дрожу на свету.