Там, где, заламывая руки,
взывает ночь в тоске кошмарной,
лишь тени пьяниц бродят в муке,
кружа под лампою фонарной.

На стебельке столба висящий,
фонарь, как ландыш, тихо вянет
и цедит свет ненастоящий,
в котором мыши тащат пьяных.

В корчме, прокуренной стократно,
собачники и вырвиглазы
выводят гимн под звон стаканов
и славят полночи соблазны.

Тоска, согнувшись от одышки,
спьянев от пива третьей кварты,
сухого носа кочерыжку
суёт в затрёпанные карты.

Упёршись в стол и глядя мимо,
ночные тати, душегубы
плывут средь гама, шума, дыма
под скрипок плачущие губы.

В клубке уродов, драк, поэтов,
где свечи гаснут, будто звёзды,
слова взлетают, как кастеты,
и в стол вбиваются, как гвозди.

Пьянея, плачут горлорезы
и исповедуются водке,
и пауком косматым лезет
напев мучительный из глотки.

И вновь затянут трубочисты
хвалу пропитой ими жизни.
Эй, кто там портит песню свистом —
ты, шибздик?!…..………

Летают птицами стаканы
под потолком, по-над столами,
блестя стеклянными крылами,
врезаясь в пьяных истуканов,
средь дыма, что плывёт слоями.

Как мыши, звёзды скрылись в норы,
и месяц, почесав макушку,
ушёл дремать за косогоры.
А в черепов пустых ракушках –
всю ночь грохочут ор и споры,
и тянут песни шкуродёры…

 

Города и музы

Листва дубов, шум ярмарок, цыгане,
дней и ночей мучительная скачка.
Жизнь тяжелее всех искусств. В кармане
вместо купюр – лишь выговоров пачка.

В устах медоточивых – ложь гнездится
.Воспоминанья – призрачней, чем небыль.
Крыло плаща стремится в небо птицей –
туда, где дым сплетает землю с небом.

Герои, мужеложцы, трубадуры,
цвет чистоты – и на постели пятна,
ребячье рукоблудство, шуры-муры
и шутки шулеров, и глас стыда невнятный.

Ночная птица что-то крикнет вдруг, пугая,
в лучах луны всё будет выглядеть иначе.
И, как записку в гнутом клюве попугая,
судьба предложит щедро выбрать наудачу:

любовь, успех, разлуку, путь иль славу –
всего полтинник за набор чудесный!
И новый день войдёт в права по праву,
вбирая солнце, попугая, песни.

И вновь – оркестры в парках.
Льются речи. Гуляют семьи с выводком детишек.
Свершаются нечаянные встречи.
Эпохи ветер треплет нас всё тише.

Скользит крыло судьбы по клумбам, как по трупам,
мы вдохновенье прячем в цифры, точно в вазы,
и пеленаем чудо правды драпом грубым,
хоть безошибочна – лишь подлинность экстаза…


Васыль Стус

* * *

За мною Киев гонится во снах.
Листвой каштанов, чистым снегом первым.
И я молю: не подведите, нервы,
ведь впереди — мой край, мой крах, мой прах.
Передо мной — дорога вся в снегах
через простор горбатый и бескрайний,
где моя боль, как слой тумана ранний,
растает в вольных утренних ветрах.
Там мать седая ждёт меня в слезах.
Её рука — словно сухая ветка.
По небу солнца катится монетка
и дальний топот слышится в степях.


* * *

Сосна из ночи выплыла, как мачта,
груди коснулась, как вода — весла,
воспоминанья в душу мне внесла,
так что подушка вымокла от плача.
Сосна из ночи выплыла, как мачта
и осветились болью дали сна.
Кругом — она, куда ни глянь — она...
Да когти тёрна вдоль пути маячат.
Сосна растет из ночи. Роем птиц,
как фейерверком, вспыхнула София;
вселенским центром розовеет Киев
в калейдоскопе дорогих мне лиц.
Сосна плывет из ночи и растёт,
как будто чуткий парус ожиданья.
А ты уже — за той далекой гранью,
где лишь мираж над пустошью встаёт.
Там — Украина. За межою. Там.
Левее солнца. И, как люди с матча,
сосна плывет из ночи, будто мачта,
и Бог скрипит зубами: Аз воздам!


Лина Костенко

ПРОЛОМ В ТУЧАХ

Черным — белым — золотым — зелёным —
вспыхнуло — блеснуло — занялось!
Не в меня ли молнией со склона
целил гром, срывая свою злость?
Мир вокруг в какое-то мгновенье
почернел, как в храме образа.
Замычал теленок в отдаленьи,
вслед за ним заме-е-екала коза.
Туча ливень набирала в горсти,
все цвета перемешав во мгле.
И, как змеи золотые в гости,
сотни молний ринулись к земле.
Как колдун, кричал с высокой кручи
гром заклятья кобры и гюрзы.
И внезапно проломились тучи,
на меня низвергнув груз грозы...
...Я не знаю, может, нам на горе
день таскал запас воды в зенит,
но взгляну вокруг — и, как в соборе, —
мир в дожде сияющем стоит!


Леонид Полтава

КРЕСТЬЯНИН ИЗ ЛОМБАРДИИ

О, как я ликовал, когда, словно в награду,
В экспрессе проносясь, увидел из окна
В сиянье золотом отчизну винограда,
Петляющих дорог, и речек, и вина.

Пророкотал туннель. И вновь лучей каскады
Обрушились с небес, пронзая даль до дна,
Где тропки — вензеля, деревья — колоннады,
Поля внизу — станки для тканья полотна.

О, гроздья тучные, на лозах золотых,
Как тысячи бокалов налитых,
Вы сами ли взошли сюда, к отрогу?

Вон — горбится старик с мотыгой на скале, —
Кто скажет: это труд или поклон земле,
Или молитва радостная Богу?..

1958


Мыкола РУДЕНКО

* * *

Плечом к плечу сплю с бывшим полицаем,
Что нас когда-то немцам сдал в бою.
Он иногда меня снабжает чаем —
И странно: я — не отвергаю, пью.

Он вешал, жег, насиловал евреек,
Теперь вот — пьет чекистский свой чаёк.
Нет ни на ком новее телогреек!
Ничей так салом не пропах мешок!

Конечно, он по-лагерному, сука,
Об этом знает каждый здешний вор.
Но вот смотри! Поэта-политрука
Он получил под личный свой надзор.

Хоть лоб разбей, а мне непостижимо,
Как так сложилась жизни колея,
Что он, предатель, при любом режиме
Милее власти, чем такой, как я?

А впрочем, хрен с ним! Мы тут не скучаем
И без подобных мозговых атак.
Вот угостился нынче крепким чаем —
А это в зоне чуть ли не коньяк!

С горячей кружкой вроде и не тесно
Среди толпы немытой и босой...
Предатель тянет харьковскую песню,
Я киевской давлюсь тайком слезой.

4.IV.1978


Олекса ВЕРЕТЕНЧЕНКО

ГРОЗОВАЯ НОЧЬ

Коснулся холод крон своею кистью ржавой,
И птицы улетать засобирались прочь.
А ветры старый спор вновь принялись толочь,
Свидетелям грозя свирепою расправой.

Качнулись небеса, былой играя славой,
И грозовая ночь, собрав в кулак всю мощь,
Обрушила на мир всю злость свою и жёлчь,
Сочтя одну себя непогрешимо правой.

Взметнув фонтан огней, как ворох листьев, вверх,
Гроза пустила в ход слепящий фейерверк,
Швыряя молний рой направо и налево.

И, слыша, как гремит гром, грозен и могуч,
Казалось: в вышине — несутся кони Гнева,
Копытами стуча по плоскогорьям туч!

1951


Игорь Качуровский

ОТЧАЯНИЕ

Портовый ветер воет третьи сутки;
На мокром камне — мох пяти веков.
Подкрашенные ярко проститутки
Высматривают пьяных моряков.

Всплывает труп с ножом между лопаток
И на волнах, как на лугу, лежит.
Подводный мир на шум газет не падок —
Все свои тайны выдать не спешит.

Пожар на рейде охватил шаланду
(Вот и кричи на радостях: "Земля!”).
А там тайком сгружают контрабанду
С красивого, как сказка, корабля.

А вон — железо, мусор, и напротив —
Сухой, шуршащий на ветру бурьян.
И прокаженный кутает в лохмотья
Культю ноги — всю в язвах старых ран.

1956

Марина ПРИХОДЬКО

* * *
Пощади. Закрой мое окно
Черным крепом ночи без рассвета.
Сердца жар угас уже давно,
И глаза — давно не видят света.

Ни души вокруг. Из всех прорех
Дышит полночь, как подвал, сырая.
Где, когда и за какой я грех
Оказалась изгнанной из рая?

Не сама ли я судьбу прожгла
У костров, как юбочку из ситца?..
Отшумели ветры. Жизнь прошла.
Ни одной мечте уже не сбыться.

1967

с украинского



Автандил КУРАШВИЛИ
(Перевод с грузинского)


***
                                                     Азевинар Хоперия

 

И снова во сне я ругался с невидимым Богом,
Его укоряя за то, что ни разу за жизнь
Он мне не помог даже словом, не крикнул: «Держись!..»
Ведь я же не Иов – терпеть всё в смирении строгом!

Ничто из того, что я в сердце носил, не свершилось,
и я не сумел ничего тебе, милая, дать.
Зачем же я верил всё время в Господнюю милость,
коль Бог нам даёт только право скорбеть и рыдать?

Мой путь завершается. Вот уж – и лестница в небо.
Вот молния взрезала ночь, словно скальпель – живот.
Где море плескалось – там коркой засохшего хлеба
горбатится дно, глядя в гнутый, как рог, небосвод.

Ну что ж! В этот мир – я пришёл не по собственной воле.
Ну что ж! Против воли – теперь и исчезну во мгле.
Я Богу – прощаю избыток страданий и боли
за то лишь, что рядом – была со мной ты на земле…



Елена СЛЕПЦОВА-КУОРСУННААХ

РОДОСЛОВНАЯ НАРОДА САХА
(Перевод с якутского)

С древнейших времён в наших жилах текла
горячая тюркская кровь, что влекла
нас в степи бескрайние — кости ломать
всем тем, кто топтал нашу Родину-мать.

В народе якутском и малый, и стар
был духом сильнее проклятий татар.
Нам дал повеление сам Чингис-хан —
вести сквозь столетья родов караван!

Мы резали жилы и рвали кадык
народам, что в нас не признали владык.
Никто нам не мог быть преградой: нас — тьмы!
И чёрная кровь нам пьянила умы.

Копытами в землю, как в бубен, стуча,
военные кличи до неба крича,
мы мчались по миру лавиной сплошной,
с культурой в подсумке, как с царской мошной.

Мы пили свободу, как пьют молоко,
слагая бессмертную песнь Олонхо.
Оставлен наш след среди камня и мха —
вот срез родословной народа Саха!..


Елка НЯГОЛОВА
(Перевод с болгарского)

ДЕРЕВО НАД УЩЕЛЬЕМ

Да, это я — то дерево, что видится
висящим со скалы под девяносто градусов…
Того гляди — душа из тела вывалится!
(Но в том — не виновата гравитация.)

Оно — одно на склоне. Рядом с птицами.
Хотя и те здесь тоже — «приходящие».
Птенцы в гнезде наклонном — это снится мне?
Ведь птицы строят дом — по-настоящему.

Смешное дерево! Словно оно устало
и прилегло, как на тахте — на воздухе.
Не видно снизу — тополь? дуб ли старый то?
Какими там оно питалось водами?

Что за союз — между землёй и высями?
Легко ль висеть, держась за жизнь руками-то?..
(Вот почему душе быть независимой
так трудно в этом мире твердокаменном!..)

Она дрожит от карканья вороньего
и тихо плачет вниз сухими листьями.
Она — умрёт, к любви приговорённая…
И — к нелюбви. (На равных.) Без амнистии.



Сурейя АЛЬ-УРАЙИД
(Перевод с арабского)

ВОПРОСЫ

«Всякая тайна томит и рождает вопросы:
ты — это всё ещё ты? В твоём сердце — живёт
жажда Отчизны? Зовут тебя в даль её росы
так, что пчелой, что несёт к своей пасеке мёд,
ты и на миг не сумеешь прервать свой полёт?
Так и умрёшь ты у вечного гнева в тисках
в поисках родины, что затерялась в песках…»
Вновь ты вершишь этот путь, будто сонмами духов,
тучей вопросов себя осыпая до пят:
как может женщина, еле воспрянув от слухов,
сметь независимой быть и не прятать свой взгляд?
Нет твоих сил, чтоб смотреть на неё без тоски.
Песня её — как текущие в вечность пески.
Ты — это вечная родина. В текстах былинных
тонут, как в мраке ночном, очертанья твои:
губы любимых, в кочевьях забытые длинных,
беглая страсть лагерей — вместо долгой любви.
Ты не забыл свою Лейлу?.. Ту милую Лейлу…
Лейлу, которая «да» не сказала тебе…
Лейлу, которая линий лица не имела…
Лейлу, которая пахнуть цветком не умела…
Лейлу, что с родинкой чёрной на верхней губе…
Лейлу, которая жить своей жизнью посмела,
собственный путь свой торя по пустыне-судьбе…
Женщины! Сёстры мои! В нашем извечном молчанье
слышен нам гул ураганов, что зреют вдали.
Мы утешаем любимых в ночах от отчаянья,
хоть говорим им, что к ним за защитой пришли.
И все вопросы, что мы в своём сердце храним,
нам разъяснят
те, кто нами безмерно любим.
Разве милы нам глаза, где усталость видна?
Или шатры — сквозь которые светит луна?..
Кто из живых ныне будет судьбою сожжён?
Кто избежать не сумеет губительной встречи?
Я иль она? иль другая? иль третья из жён, —
как угадать, кого выберут смертные смерчи?
Знаем, что будут застигнуты роком они —
там, где дорога их станет не шире ступни…
Мы — не умеем читать горизонта язык,
но всё равно и ему адресуем вопросы,
видя, как в небе вдруг облачный сгусток возник
и в его недрах уже зарождаются грозы.
Как не спросить небеса, что темнеют от хмури:
ласточки жмутся к земле — то к дождю или к буре?
Наши рассказы — способны вместить те тревоги,
что за века на себе накопили дороги?
Надо правдивыми быть. Надо честными быть,
каждый свой миг проживая, как на эшафоте.
В небо взгляни: разве ласточки могут забыть
воздух, кружащий им головы в вольном полёте?..
……………………………………………….
…Вновь тишина среди поля застыла, как куб,
мы же ей рады, как рад подаянью калека.
Время, как будто вода, протекает у губ
и размывает черты наши в зеркале века.
Глухи сомненья к деталям, и глухи — к речам,
лишь говорят нам, когда мы гуляем без солнца:
«Тот из прохожих, кто ходит один по ночам,
не заблудился бы между любви и бессонниц.
Ночь лишь на вид холодна. А шагнёшь за порог —
и перекрестье дорог
опалит, как ожог».
Не потому ль мы заводим с утра эту песню разлуки,
будто прощаясь с осколками личной души?
Даль превращается в вёрсты неслыханной муки,
не оставляя на отдых минутки в тиши.
В вечной дороге мы сами хороним, что было,
ради скитаний покинув покой и уют.
И только женщины, словно рабыни, уныло
песню тоски и печали
поют и поют…
Нет, я не женщину славлю стихом, хоть я в ней и сгораю!
Это сгорание как объяснит всем она —
как приближение к смерти, забвенью и раю
иль — пробужденье от долго томившего сна?
В этом сгорании — родины ритм ощущаю
и её буйный, чарующий душу восторг.
Эхо, входящее в эхо, и смутное счастье,
что, как песок, носит ветер сквозь вечный простор.
Мир так устал за века! На слова нет надежды.
Правда должна быть разящей — точь-в-точь, как любовь.
Я вынимаю кинжал свой и в тело невежды
без сожаленья вонзаю, пустив его кровь.
И лишь один меня мучит на свете вопрос:
что будешь делать, когда ты однажды проснёшься
и, наконец, к пониманью того прикоснёшься,
что ты давно до всех сутей и смыслов дорос?
Нет у ответов ни возраста и ни имён.
Это лишь пункт, где кончается список страданий.
Где будешь снова ты гордым, без слёз и рыданий.
Где будешь снова ты с родиной соединён.


Абдалла АЛЬ-БАРАДУНИ

ОТЕЧЕСТВО СТРОГОГО РЕЖИМА
(Перевод с арабского)

1. ЛАГЕРНАЯ СТРАНА

Моя страна! Тебе ль скажу: "Согрей”,
когда ты вся — без окон, без дверей?

Когда ты вся — лишь клочья пустырей
возле тюремных стен да лагерей.

Когда твой путь — страшнее галерей
меж дряхлых клеток, где полно зверей.

И столько лет — от деспотов-царей
и до министров наших упырей —
ты всё бедней, отсталей и хирей,
как огород, где сплошь один пырей...

Моя страна... На дне твоих морей —
свисают трупы с корабельных рей.

А твоя память, словно скарабей,
чуть из норы — и вновь назад скорей.

И лишь душа
в тиши монастырей
творит мольбу — и ждёт поводырей...