Своими руками сломали оковы, До неба достали и выше готовы, Но ключика там не нашли золотого От счастья земного.
Баюкали мамы: проснёшься, и вот - Коза золотая у наших ворот. Богатство и счастье она принесёт. Но что-то коза не идёт...
Пара пришла вороных ...
2
Еле-еле плетутся в пыли вороные. Везут осторожно... Саван белый пошит, и могильщик стоит,
и одна только смерть непреложна.
Сгнили Анакреон и Сократ. Но их душ бессмертье – в посмертной лире... Но я ставлю живых в этом скорбном мире над бессмертием книг.
3
Грош цена философам вечной жизни духа в загробной мути. Грош цена вам за ваши речи.
Выбираю живое тело. С вашей вечностью не сравнится ноготок моего мизинца.
Наслажденье моё простое – после бани в сорочке белой рядом с кружкою запотелой... В вашей вечности есть такое?
Грош цена – не постигли сути.
Тайна наших скорбей, поверьте, и секрет нашей жажды жизни – в непреложности смерти.
4
Муж познает жену и жена понесёт. В материнском тепле созревает их плод – их продлённая сила... Вскоре в мир он войдёт, где уже его ждёт могила.
И застонет жена, и увидит супруг кровь и новорождённое тело. Если б даже без мук – она плакать должна на кровати родильной белой.
5
Во семидесяти языцех ужасней нет слова «смерть» рядом с именем твоим. В любом ликованьи её тень, и от песен весёлых грустно мне на б-жьей земле.
Это просто и ясно как белый день: мертвец спускается в ад, во власть червей... А живой дома ложится спать. Сырая земля его ждёт как мать. И ямы разверста пасть.
В объятья любимой от неё не сбежишь, и нет корабля на Таршиш.
Мертвеца замуровали и пошли прочь. Нам день и свет, ему тьма и ночь. И мы теперь закусить не прочь, едой смиряясь с бедой...
Хорошо на земле, а не под землёй, кормясь от груди её большой, как лишь может живой. 6
Людям грустно – ведь конец их - тлен... Как прожить, предчувствуя его, в ужасе меж «будет» и «прошло»?
Сладостна наивность среди стен отчих... Но упрямо за порог тянет молодых - таков закон ужаса меж «будет» и «прошло».
Ах... Медовых девять лун всего нежимся внутри – и с кровью вон – в ужас между «будет» и «прошло».
7
Скажите, есть среди счастливых, кто о кончине не заплачет? А плачущий на скорбной ноте, не рад тому, что он живой?!
О, как нам дорог час любой, с его мольбой и суетой, в последнем нашем хороводе в глуши земной.
8
... а в сиянии дня раскалённая Смерть всё-равно, что свеча перед солнечным ликом, для того, кто вчера был в смятеньи великом перед ликом Её, что сияет в ночах.
Белым днём хоронить несерьёзно почти: с сундуком этим чёрным кому по пути?! И покуда шагаем своими двоими - не беда. Хорошо нам идти.
Мы в бессонных ночах приближаемся к Ней. Содрогается плоть, как раздувшийся труп лошадиный... И тело от пяток до губ ощущает несчастье вблизи.
Если лёгким прокуренным больно дышать... Если тело измаялось от метастаз... Телу хочется встать и уйти... Но куда? Элифаз! Где же ты, Элифаз?! 9
Соглядатай незрим и тих, что стоит над плотью любой: рок с моноклем в глазнице – твой Мефистофель.
Ест твой разум и пьёт твой дух как маньяк.
А на полюсе скорби – пир: то самцы и самки гурьбой глушат тризной сердечный стук, как футляром брегета бой.
Ждут – Маэстро прибудет сам, и сыграет им отходняк –
тьмам и тьмам их, и тьмам и тьмам, тьмам и тьмам...
10
Лишь один не согласен! Ревёт потому, словно ливень ночной в водостоке трущоб. Лишь один протестует! – мальчишка, дурак...
Кличет Б-га, который подарит ему блага мира. И кончится страх. Но и блага бессильны - до дна своих дней каждый помнит о смерти своей.
Пока роется яма и ладится гроб, полной радости лик не открыт никому. Лишь один, словно бык, наклоняет свой лоб:
мммммуууууууууууууууууууууууууууууууу.....
1926
Цикл «ДОЖДЬ И ВОРОН»
1
Славный день... благоволение божье в облаках: сосны, ели с золотом рассвета на ветвях... Небеса готовые снизойти в дождях святее тех, в которых безбрежная синь с солнцем-львом средь небесных пустынь.
Утром солнце отразилось в лесах и деревья запели гимн дождям: Б-г не дал их высушить летним дням, даровав по осени тучи небесам. Слышно ликованье в кронах и кустах:
Мы дивчины с хлопцами с пеньем на устах: по закону божьему с места не сойдём, только в бурю клонимся, лист роняя в прах, неразлучные с корнями до пилы с топором. Мы не люди, что приходят сучья жечь в кострах, не вода текучая в реках и ручьях...
И услышав пенье на древесный лад, говорю: амен. Святы небеса, дождь которых свят. 2
Этой ночью отец-небосвод к земле-матери нисходил – не дневной синевой, не луной и звёздами маня – грозной тучей, клубящейся в нём. Грай вороний о госте земле возвестил. Этот грай ей милей щебетания дня.
Как любимые женщины в осень входящие, трепеща – их уста – усталые лепестки роз. К ним влеченье поймёшь бредущего без плаща, вдоль по улице, промокшей от небесных слёз, и куда и зачем он идёт, и шепчет о чём, в ароматах увядания и дождя...
Но велик-могуч повелитель туч неизменно-мощный отец-небосвод. Влагу в лоно вбирая, земля понесёт. Дождь, познавшему страсть и соитье, споёт о забытой любимой, и сердце замрёт...
Небосвод не состарится и не умрёт смирен. И земля не умрёт и не станет дном – мы умрём. Позади наше лето, мы больше плодов не несём. Мы с дождём слёзы льём и говорим: амэн.
3
День ворона для сердца моего: вот он – не званный ни одной душой, предвестье грозное принесший к нам в Содом, где всё наружу, всё блистает наготой под синью неба с жарким солнцем в нём. Покров священной тайны – под пятой предавших праотцев Союз святой. Амен! Предатель предал разум свой.
Амен! И ливень хлынет на страну наполненную срамом через край, за муки наши ересь покарай, болото это – содомитам рай, где благородство - жертва хищных стай... Но святости трясине не отдай!
Амен! И ливень двинется стеной, дойдя до каждой трещины в горах, и над землёю вздыбится волной, вздохнём водой, одолевая страх, в конце Содома рыбьей чешуёй покроемся... Ненастною порой простясь с пространством, сушей и весной.
4
Что же ты так суров к себе, ворон – с вечным "крах!" на устах: в нашем милом краю песню солнцу поёт каждый птах, что же ты не поёшь с этим хором?!
Что на сердце твоём, господин? – ведь когда ты пророчишь мирам, всё смолкает кругом. Возгласи же один! Вознеси свою весть из глубин!
Когда время цветам и лугам ты не там, ты отшельник в укрытьи своём. Мы же пляшем и песни поём в ароматах, лучах, лепестках
безмятежны, беспечны... Плоды созревают в садах в шумных днях и в блаженстве любви... Ты в укрытьи своём. Ты – мудрец, созерцающий рай, зная цену ему, зная край –
с ночи давней, когда ты пророка кормил на Кармеле в пещере – того, кто провидя в веках, перед Б-гом ходил, и рассудок его не поддался смятенью в крови.
5
Ворона норов – "крах!" – глоткою всей. Пищи не примет из рук, слова из уст. Чем возвестить, кроме "крах", что Властелин скорбей хляби над миром разверзит и станет пуст мир и семидесяти языцев не станет вдруг ...
Мрак беспросветный и ливень – небес оскал, грома раскаты, блеск молний, и ветра вой... Суть этого мира в коротком "крах!" – пусть он сегодня зелёный и голубой. Ворон её познал, хотя слаб и мал.
Сколько бы ни громоздили за томом том, все поколения - пусть - это так: грусть была прежде, чем сказано слово "грусть", кто-то грустил, и назвали его "бедняк", смертью - смерть, плачем - плач о нём.
Ворон прав, обитатель туч, а не я, чья обитель дом.